Изгои (джен)

Домой Ойген вернулся часов в десять. Рабастан, очевидно, тоже вымотанный последними событиями, уже успел лечь, а сам Ойген долго сидел один на тёмной кухне с чашкой чая и смотрел в окно. И всё ещё бродя в дымке чужих смутных уже воспоминаний, так и всплывавших, стоило ему погрузиться в себя, ощущал себя беспомощным безнадёжным калекой, по собственной воле лишённым части себя, которой его снова поманили, и надеялся, что это ощущенье пройдёт, вместе с чужими воспоминаниями, которые, по законам магии и природы эфемерней, чем собственные, которые он запирал на замок.

Спать он лёг поздно, и проснулся печальным и тихим. Впрочем, дела отвлекли его, и к моменту прихода в офис он чувствовал себя почти нормально — до тех пор, пока уже на смене у него вновь не разболелась голова. Так сильно, что у Ойгена даже в ушах шумело — впрочем, таблетки, сперва, одна, а после и вторая, помогли, и на сей раз он досидел до самого конца, чему очень помогла их переписка с Ролин.

Но странный туман в его голове так никуда не делся, так что утром в субботу, когда он поехал к клиенту, Ойген решил на обратном пути немного пройтись пешком. День снова выдался пасмурным и настраивал на меланхолический лад. Ойген брёл, глубоко задумавшись, пока вдруг не понял, что узнаёт окружающие места, хотя никогда здесь не был. Он пошёл, повинуясь этому странному чувству, и постепенно осознавая, куда именно он идёт. И что если свернуть на перекрёстке возле того бакалейного магазинчика и пойти направо, а потом ещё раз свернуть у аптеки, там будет дом с тяжёлой резной дверью…

Дом, в котором жила Хелена…

Ойген дошёл до него, но, конечно, ничего особенного не увидел — просто густые заросли и какой-то бетонный остов. Но он знал, знал, что дом был прямо тут, пусть он его не видел, и Ойген, который никогда в жизни в нём не был, мог в точности представить, что там внутри. И как когда-то так хорошо и богато там жили красивая бледная женщина с прелестной маленькой девочкой… правда, после смерти Хелены Констанс не любила там часто бывать, и в конце концов перебралась в ту самую обыкновенную маггловскую квартирку… и всё же… всё же это было её убежище… Но такой, как она, никогда и нигде не было до конца безопасно, и Констанс готовилась бежать — у неё было так много вариантов… и, в отличие от Ойгена и Рабастана, она вовсе не была навечно привязана к Лондону.

Начавший накрапывать дождь вернул Ойгена в реальность, и он пошёл было к метро. Когда вышел на своей станции, дождь явно успел закончиться, и Ойген пошёл мерным шагом домой, чтобы перекусить.

По дороге он снова и снова возвращался мыслями к Констанс. Она очень разумно подошла к побегу — она долго готовилась к неприятностям, и бежать собиралась совсем не с пустыми руками… и то, что она намеревалась с собой забрать, Констанс хотела держать относительно под рукой…

Ойген вдруг резко остановился, словно бы налетел на стену. Туман в его голове соткался в один яркий и почти осязаемый образ: в лесистой части их парка стояла старая, покрытая граффити и заброшенная не то крохотная часовня, не то беседка — если идти от качелей на север. И там…

Он нервно потёр лицо ладонями и подошёл к ближайшей витрине, вроде бы разглядывая в ней себя, а на деле пытаясь понять, не наблюдает ли кто-то за ним. Но нет — улица была пуста, хотя Ойген знал, это ничего не значило: волшебнику несложно остаться невидимым магглу. Некоторое время он стоял, раздумывая, а потом, всё же решившись, быстро пошёл в сторону парка.

Пройдя через заполненный прогуливающимися людьми парк и свернув в его более запущенную часть, Ойген прямо по траве направился к начавшему проступать сквозь ветви небольшому каменному строению. Плющ не слишком успешно скрывал старые похабные надписи, а прошедший недавно дождь не особо маскировал запах, оставленный тут бездомными. Ойген подошёл поближе и остановился у самой дальней от цивилизованной части парка выщербленной колонны. Провёл по ней рукой, повёл её всё ниже, ниже… присел на корточки… и замер у самого её массивного основания.

Через слой холодного камня под его рукой он мог бы почти ощутить призрачный, выдуманный им самим жар: украшения… деньги — всё то, что там лежало. И он знал, точно знал, как открыть тайник, содержимое которого способно решить все их проблемы. Не только лично Ойгена и Рабастана — нет, там хватило бы на Зеркала. Не нужно будет ни унижаться, разыскивая инвесторов, ни даже брать новых клиентов в Лимбус. Одни бриллианты из колье покроют всё… и останется, чтобы ещё покутить.

Ойген в волнении прикусил губу, испытывая одновременно столько ярких и сложных чувств. Всё равно ведь эти вещи просто так лежат здесь — и никто про них не знает. И даже если б Ойген и хотел, к примеру, отыскать их прежних владельцев — как он это сделает? Никак…

Разве это не было бы по-своему справедливо, после того, через что они с Асти прошли? И они даже не нарушат ни одной буквы их проклятого магического контракта — никому даже голову прийти не могло включить туда пункт о кладах.

Искушение было огромным.

Но…

Ойгена останавливала тревожная мысль о чарах, которыми тайник вполне мог быть защищён — и которые совсем необязательно выдохлись после окончательной смерти Констанс. Впрочем, дело было не только и даже не столько в этом — в конце концов, шанс, что чары сохранились, был не так уж и велик. Но… но… на этом золоте, бриллиантах, изумрудах была кровь, и он точно знал, чья она, и, если бы закрыл глаза, мог бы даже вспомнить их лица... почему-то именно эта часть чужой памяти не спешила вымываться из его сознания, как было со всем остальным.

И Ойген ясно понимал, что не желает пачкать ею свои руки — её и так на них было довольно. Да и мысль о том, как он потом будет всё это продавать, вгоняла Ойгена в тоску. Не потому, что он боялся — но встать на одну ступеньку с барыгами из Лютного? К тому же, он прекрасно отдавал себе отчёт, что очень смутно понимает, как это сделать, чтобы не попасться и не оказаться обвинённым в краже или серии нераскрытых убийств времён Второй мировой войны: его общение с маггловскими ломбардами ограничивалось историей с фамильной ценностью Энн.

Понимал он и ещё одну неприятную, грязную истину — если он возьмёт себе это всё, он навсегда свяжет себя с Констанс и Хеленой. И не только одного себя — и Рабастана тоже, и все Зеркала… Энн, Марка, Саймона и Джозефа… Они так много сил вложили в то, что вместе построили своим трудом… вот так осквернить это всё…

— Да к Бастет, — пробормотал он со злостью, резко поднявшись на ноги.

Он не мог заставить себя прикоснуться к этим кровавым вещам, но и не мог просто так их оставить. Никак не мог, это было настолько неправильно и нечестно!

— Боже, — простонал он, потирая лицо рукой. — Почему в моей жизни не бывает всё просто? — он посмотрел, как птицы кружат над старым каменным куполом и тут на него снизошёл ответ. Кажется, он придумал, что делать.

Домой Ойген вернулся в сумерках и застал там тоже только что пришедшего с вечерней прогулки Рабастана.

— Слушай, — Ойген с наслаждением снял, наконец, рюкзак, чувствуя, как у него за целый день затекли плечи, — тебе не кажется, что нам бы стоило завтра сходить на воскресную службу? Просто… из вежливости, — он улыбнулся. — И признательности. Я всё думаю, что было бы, если бы авроры запоздали на четверть часа.

— Да, давно не были, — кивнул Рабастан. — Я тоже об этом думал. У тебя всё хорошо? Ты странно выглядишь.

— Я всё пытаюсь заново принять, что больше никогда не смогу чувствовать других, — с деланной лёгкостью ответил Ойген. — Ты знаешь, всё, что случилось, было жутко — но… я снова был собой. Почти собой. Я думал, я уже забыл, как это — но… и ты был прав, — добавил он внезапно. — Про Энн, про Ролин и про честность. Я в душ — и давай потом выпьем чая? — спросил он и, не дожидаясь ответа, пошёл в ванную.

Вот так чудо вернулось в их жизнь — и так же ушло, оставив Ойгена с ощущением захлопнувшейся перед носом двери, и он был вынужден снова вернуться к тому, что составляло жизнь маггла по имени Ойген Мур. И главной проблемой будней этого человека была работа и тот факт, что инвесторы не желали расти как грибы после дождя. На этом фронте всё было так глухо, что впору было вспомнить прабабушку Элеонору с парадного портрета, висящего в гордом одиночестве в дальней галерее их дома — потому что удовольствие, с которым она предсказывала грядущие беды, вызывало желание сжечь её портрет. Старая ведьма.

Коллинз, в отличие от неё, была молодой, но не менее прозорливой. Видимо, она действительно знала, что говорит — как Ойген ни старался, новых предложений, что заслуживали бы хоть какого-то внимания, всё не было. Но ведь что-нибудь должно найтись, твердил Ойген себе — и сам искал и рассылал заявки. Он так в это погрузился, что совсем перестал следить за какими-либо новостями, кроме финансовых, — и в среду с утра, вопрос Рабастана застал его совершенно врасплох:

— Слышал, что нашли вчера в парке?

— Я не хочу ничего слышать о старых трупах! — заявил Ойген, который едва сел ужинать после нескольких встреч с клиентами Лимбуса. — И о свежих тоже, — добавил он, подумав.

— Что насчёт кладов? — весело поинтересовался Рабастан.

— Кладов? — Ойген положил вилку на край тарелки. — В парке нашли клад? — спросил он, начиная улыбаться.

— В старой его части, — Рабастан уселся за стол и опёрся подбородком о сплетённые пальцы. — В заброшенной беседке. Я сегодня видел репортаж — отец Ансельм рассказал журналистам, что кто-то положил в ящик с пожертвованиями анонимную записку с адресом тайника. Он, как честный человек, конечно, обратился к властям — и вот вчера клад торжественно изъяли. Какое… волшебное совпадение, — он с интересом поглядел на Ойгена.

— Вот и я думаю, что у нас тут аномальная зона — одно за одним, — засмеялся Ойген. — То старушки падают, то дома горят, то украшения из земли вырастают…

— Слишком много чудес для пары магглов, — заметил Рабастан.

— Ну, последнее можно назвать исключительно чудом господним, — весело возразил Ойген. — А там, глядишь, может, землю даже унаследуют кроткие...

— Потому что гордыня — грех. Удача не безгранична, Ойген, а нам слишком везёт, — серьёзно проговорил Рабастан.

— Я знаю Асти, я знаю. Прости, — Ойген покаянно прижал к груди руки и склонил голову. — А что там нашли? — всё-таки не удержался он.

— Украшения, — ответил Рабастан. — Весьма изысканные и очень старые. Говорят, там были даже бриллианты. И деньги — около трёхсот тысяч наличными. Как я понял, церковь получит причитающуюся нашедшему часть денег — и, похоже, что они смогут построить на них себе ещё один приход, или потратить на какое-нибудь благое дело.

— Вот, например, отопление сделать нормальное у себя, — засмеялся Ойген. — А то зимой там невозможно. Я как вспоминаю рождественскую службу… бр-р-р.

— Нет, на отопление не хватит, — авторитетно заявил Рабастан, и они оба рассмеялись. — Мне кажется, дешевле ещё одно здание возвести, чем снять это проклятие старых труб. Но посмотрим — зима близко. До неё каких-то полгода.

— Ещё даже лето не началось! — шутливо возмутился Ойген.

А ведь он сам тоже мог распорядиться этими деньгами подобным образом, поймал себя на неожиданной мысли Ойген. И многое сделать для той же церкви… и не только — и не на часть их, как выйдет теперь, а на все. Мог бы даже помочь кому-то… ведь совсем необязательно было тратить их на себя… хотя глупость: начни он сейчас внезапно тратить на благотворительность подобные суммы, это выглядело бы дико, и быстро вызвало бы много вопросов. Но как было бы здорово просто делать что-то такое… как жаль, что когда у него было довольно средств, ему ничего подобного просто не приходило в голову!

Эта мысль Ойгену так понравилась, что он периодически возвращался к ней в течение всего дня, обдумывая, что мог бы сделать, будь у него на руках, скажем, свободный миллион фунтов. Это поднимало ему дух и отвлекало от воспоминаний о Констанс и потерянном волшебстве, так что на работу Ойген пришёл, наконец, в хорошем настроении и пораньше — и остановился у стойки поболтать с Эмили, которая, конечно же, не могла удержаться от того, чтобы не начать расспрашивать его о пожаре. В тот момент, когда она, сочувственно, похлопывая его по руке, говорила, что, если он не против, принесёт ему завтра пирог — потому что это ведь такой ужас, представлять, что ты едва не сгорел! — к ним подошёл направлявшийся из своего кабинета куда-то по делам Уолш.

— О, вот и ты, — сказал он Ойгену. — Как у вас дела? Вас там больше-то не становится? — хохотнул он.

— Пока нет, — улыбнулся ему в ответ Ойген.

— Вы там у меня уже почти всё уже захватили с этими вашими Зеркалами, — добродушно заметил Уолш. — Я уже почти и привык.

— Как вы? Нашли ремонтников? — вежливо поинтересовался Ойген, у которого буквально упало сердце.

— Кстати да, у меня к тебе разговор. Я сейчас просто бегу, — сказал Уолш, — но завтра утром буду тут до обеда. Можешь зайти часов в десять? Или занят?

— Да, могу, — улыбнулся ему Ойген, и Уолш, крепко пожав ему руку, и вправду почти убежал.

Что ж… Ойген давно ждал, когда Уолш поднимет арендную плату или выселит их совсем. Он надеялся, конечно, что это произойдёт уже когда они найдут инвесторов — но, кажется, ошибся.

Похоже, им пора собирать вещи и искать новое помещение для Лимбуса — похоже, ремонтников Уолш всё же нашёл.

Знать бы ещё, куда. И на что.

И не поспешил ли он с красивыми жестами — гордыня действительно смертный грех.