Изгои (джен)

Инструкции Ойген с Мэри изучали долго и внимательно. Он подчёркивал в них нужные места и объяснял едва ли не на пальцах, сам удивляясь своим знаниям, что одно и то же лекарство может быть прописано при разных заболеваниях — и, прежде всего, стоит сравнить, какие из возможных диагнозов совпадают. Впрочем, инструкциями дело не ограничилось: пригодились и энциклопедии, ссылки на которые у Ойгена давно были сохранены. Они провозились часа два, и, хотя в конце концов ему, похоже, удалось-таки убедить Мэри в том, что Рабастан не страдает опасными отклонениями, Ойген чувствовал себя буквально выжатым. Но она его не отпустила, разумеется, и вечер продолжился в её спальне — и когда Мэри привычно взялась за сигарету, Ойген ощутил искреннее облегчение. Теперь, по крайней мере, он мог подняться и уйти — и, хотя Мэри попыталась его остановить, он поцеловал её в лоб и ласково проговорил:

— Прости. Ты знаешь, я в дыму спать не могу. До завтра, — и ушёл.

И неожиданно даже для самого себя спустился вниз, обулся и, накинув куртку, вышел на крыльцо. Садиться на бетон было слишком холодно, стоять на месте — скучно, и он медленно двинулся по улице, глубоко вдыхая осенний сырой воздух. Ни о чём конкретно он не думал — просто шёл, смотрел на большей частью тёмные дома и дышал. Без свитера, в одной лишь тонкой куртке он быстро начал замерзать, но домой вернулся лишь когда совсем продрог — и потом с удовольствием стоял под горячим душем, позволив себе не то что вовсе не беречь воду, но лить её подольше. Как же он устал от бедности! Считать минуты в душе! Кто бы рассказал ему об этом в юности… А для Северуса это ведь было нормой, вдруг сообразил он. Он с детства должен был привыкнуть к тому, что вода — дорога, а в школе его ведь никто не разубеждал. Потому что никому из волшебников в голову не могло прийти, что вода может быть так дорога. Как всё просто!

Эта мысль его расстроила, и Ойген некоторое время сидел на краю ванны, накинув на плечи полотенце. Какими они, всё-таки, все были идиотами тогда! Возможно, это свойство возраста? Он, пожалуй, даже и не смог бы вспомнить хоть кого-нибудь… нормального. Уж точно не из их компании — и не из тех, с кем они тогда так яростно сражались. И как жаль, что они выросли не все… а кто всё-таки дожил до нынешнего дня — те уже вряд ли встретятся когда-нибудь.

Он тряхнул головой и, на миг зажмурившись, резковато встал. Нет, хватит — какой смысл зря расстраиваться? Мало, что ли, у него реальных поводов, уж если захотелось погрустить?

Одевшись, Ойген тихо поднялся наверх, понимая, что сегодня с Рабастаном уже не поговорит — и очень удивился, увидев слабую полоску света из-за его двери.

— Ты чего не спишь? — негромко спросил Ойген, заходя и плотно закрывая за собою дверь.

— Ты сказал, что у тебя есть предложение и просьба. Я заинтригован, — Рабастан, судя по всему, дремал, не выключая света в ожидании возвращения Ойгена.

— Есть, — тот присел в изножие его кровати. — Извини — если бы я знал, что ты меня ждёшь, я бы не гулял.

— Что за предложение? — спросил Рабастан, и Ойген вдруг сообразил, что он впервые видит Рабастана чем-то заинтересованным с тех пор, как тот заболел.

— Сыграть со мною в это воскресенье в сквош. Это игра с ракеткой и мячом — я тоже не умею, но говорят, что этому обычно быстро учатся. Ну и потом, это просто дружеская встреча, а не серьёзное соревнование. Общаться с кем-нибудь тебе не обязательно — просто сыграешь со мной в паре, а потом тихо с нами посидишь. Пойдёшь?

— Зачем? — подумав, спросил Рабастан.

— Я не хочу идти один, — признался Ойген. — А Мэри не пойдёт — она не любит спорт. Меня Лукас пригласил — не хочется терять хороший шанс.

— Пойдём, — просто согласился Рабастан, и Ойген вновь подумал, что ему-то ничего не нужно объяснять — ему и так понятно, что спорт — последнее, к чему имеет отношение дружеский воскресный матч. — Но я не уверен, что тебя не опозорю. Я, конечно, играл когда-то — но очень давно. И не в сквош.

— Да это не важно, — отмахнулся Ойген и засмеялся: — Проиграем с блеском. Спасибо, — он поднялся и, продолжая улыбаться, разделся и улёгся пока на спину, завернувшись в одеяло. — Ты не мёрзнешь?

— Нет, я к холоду привык, — отозвался тот, гася свет.

— А я нет, — Ойген завозился, устраиваясь поудобнее. И, уже засыпая, перевернулся на бок и подумал, что надо будет завтра спросить, что за книжка была у Рабастана — вроде он такой ему не приносил.

Утром Мэри была тиха и ласкова — как всегда бывало после ссор, и, готовя завтрак, Ойген думал, что, похоже, эти ссоры ей необходимы. Видимо, они дают ей так недостающие эмоции, а получать их по-другому она не хочет. Или просто не умеет… Сейчас, когда она опять была такой, как когда они только познакомились, Ойген чувствовал смесь благодарности и грусти, и печали, и какой-то ему самому неясной нежности. Ему отчаянно не хотелось причинять ей боль, и он опять остро жалел о своих потерянных способностях — если бы он мог, он бы вернул ей любопытство и желание жить. Жить, а не существовать, не прятаться от обидевшего её мира, и не нападать заранее. Но он больше не мог сотворить это одним движение руки и своей волей — но ведь можно это сделать по-другому? Он читал о психотерапии и о психологии, и, хотя многие вещи вызывали у него скепсис или же недоумение, что-то во всём этом было. Но ведь он-то не психолог! Этому годами учатся — но, с другой стороны, всё это сводилось к любопытству, наблюдательности и манипуляциям. А это он умеет. Но с Мэри было так непросто! Ему банально не хватало сил — и, честно говоря, желания. Нет, оно было, но не настолько сильным, как должно бы, и Ойген не понимал, почему так. Видимо, всё дело в том, что он потерял — возможно, вместе с умением по-настоящему почувствовать другого он утратил и часть способности желать что-то по-настоящему сильно.

Проводив Мэри, он поднялся к Рабастану — и застал его лежащим на кровати с той загадочной книжкой, которую тот читал с таким странным выражением лица, какого Ойген у него не видел никогда.

— Что ты читаешь? — спросил он, подходя поближе.

— Я думаю, это любовный роман, — ответил Рабастан серьёзно.

— Что? — переспросил Ойген, замирая. — В каком смысле?

— В прямом, — Рабастан перелистнул страницы и с выражением прочёл: — «Альфред почувствовал, как его в его члене начал разгораться странный жар, и он, ещё мягкий, начал шевелиться и расти внутри шёлковых трусов».

Он умолк. Повисла пауза. Ойген, кажется, потерял дар речи, понятия не имея, как на это реагировать. Он даже не знал, как сформулировать вопрос — спросить, нравится ли ему это? Вероятно, да, раз он это читает. Но…

— Вот ещё, — сказал Рабастан, вновь перелистнув страницы. — «С замирающим сердцем Эмеральд следила, как Альфред развязывает пояс своего халата и позволяет шёлковым пижамным штанам соскользнуть на пол, обнажая гнездо из белокурых кудрей, в котором вдруг возник внушительный и уже напряжённый член. Её рот наполнился слюной, и она сглотнула возбуждённо».

— Асти, это что? — спросил, наконец, Ойген, чувствуя, как вдоль позвоночника медленно ползёт какой-то липкий холод, и как все внутренности сжимаются в тугой комок.

— Любовный роман, — получил он, в общем, ожидаемый ответ. — Тут много такого… вот ещё: «С какой-то хищной грацией Альфред медленно подошёл к роскошной кровати, вызвав этим у Эмеральд горячий всплеск влаги между её стройных бёдер», — он поднял, наконец, глаза на Ойгена, и тот с заметным облегчением увидел в них иронию и смех. — Удивительная вещь, по-своему.

— Где ты её взял? — рассмеявшись с облегчением, спросил Ойген, подходя поближе и садясь на край его кровати.

— «Она была горячая, такая горячая, что жар почти обжигал его погружённые в неё пальцы. Член Альфреда нетерпеливо задёргался, желая как можно быстрее медленно и глубоко погрузиться в этот огненный ад», — с выражением прочёл Рабастан. — Нашёл.

— Где нашёл? — затопивший Ойгена липкий страх растаял, оставив по себе ощущение усталости, лёгкости и любопытство.

— В гостиной. Там целая коллекция.

— Это книга Мэри? — вот теперь всё встало на свои места.

— Вероятно. Я взял наобум.

— А где? — Ойгену и вправду было интересно. Он не помнил книг в гостиной — никаких.

— Внизу в шкафу. В коробке.

— Ты лазил по шкафам? — Ойген рассмеялся. — Зачем?

— Хотел понять, как она живёт, — Рабастан посмотрел на книгу, а потом на Ойгена. — Я думаю, тебе это нужно прочитать. После меня.

— Мне? Зачем? И зачем ты читаешь это? — Ойген продолжал смеяться.

— Книги много говорят о том, кто их читает, — ответил Рабастан. — Отец так говорил. И Руди. Думаю, что это правда.

— Мне кажется, ты процитировал мне главное, — весело сказал Ойген. — Пожалуй, мне достаточно.

— Это очень грустно и смешно, на самом деле, — Рабастан закрыл книгу, отложил её и сел. И повторил: — Прочти. Мы не уедем, пока ты что-то не придумаешь.

— Ты полагаешь, это мне поможет? — спросил Ойген с сомнением. — Любовно-порнографический роман? Чем?

Но Рабастан не стал отвечать — зато спросил:

— Пойдёшь со мной в музей?

— Сейчас? А и пойдём, — вообще-то, у Ойгена на первую половину этого дня были совсем другие планы, но почему бы нет? Рабастан прежде никогда не звал его с собой. — Завтракать будешь?

— Я ел утром, — возразил Рабастан и взял свой рюкзак.