Изгои (джен)

— Ты очень красивый, — прошептала Мэри и прижала к его губам палец. — Только не ври, ладно? — попросила она, и он кивнул. И сказал, когда она палец убрала:

— Я не буду. Хочешь, я тебе это пообещаю?

— Да! — она почти выкрикнула это. — Обещай. Что ты не будешь врать и говорить всё это…

— Что именно? — он улыбался мягко и тепло, и сейчас был почти искренен. Он ведь вовсе не желал ей зла, и делать больно тоже не хотел. Он постарается, сказал Ойген сам себе. Он очень постарается не причинять ей боли. Так, по крайней мере, будет если и не правильно, то…

— Что я красивая, — очень быстро проговорила она. — Что тебе здесь нравится. Что ты… ну, всё это.

— У тебя приятный дом, — мягко сказал он в ответ. — Но душный, и его не видно за коробками.

— Да, я знаю, — она с такой силой сжала его плечи, что ему стало больно. — Я всё знаю про себя сама. Не надо говорить мне это!

— Я не говорю, — он даже головой качнул для убедительности.

— Я не хочу! — воскликнула она с надрывом. — Я себя знаю лучше всех! Но ты… ты просто… Ты непохожий на других, и ты… действительно красивый…

И на этих вот словах он притянул её к себе и уверенно и решительно поцеловал. Они целовались долго, и она делала это, во-первых, неумело — нет, не как впервые, разумеется, но, если бы ему пришлось это оценивать, он сказал бы, что ей очень не хватает практики. Но сейчас было не время для оценки, и он просто целовал её, стараясь сквозь табак пробиться к её вкусу — потому что зачем тогда вообще целоваться? И не думать… просто ни о чём не думать.

Она оторвалась первой — и, тяжело дыша, уткнулась лицом ему в шею, тяжело и горячо дыша в ямку у ключицы.

— Я не думала, — прошептала она вдруг — и… разрыдалась.

Ойген даже растерялся. Нет, конечно, женщины порой рыдали с ним — и он мог представить себе не одну причину для подобного, но Мэри плакала так горько, что ни одна из них не подходила. Может, он обидел её? Чем?

— Прости, — прошептал он на всякий случай, осторожно гладя её по вздрагивающим плечам и голове, которой она тут же замотала яростно. Она плакала и плакала, и ему оставалось лишь непонимающе гладить её по плечам и волосам и утешающе шептать:

— Не будет ничего, чего ты не захочешь. Не плачь так… Хочешь, я уйду?

— Нет! — она захлебнулась своим криком и слезами, и опять вцепилась в него до боли. — Я не… не думала… что… — она начала так всхлипывать, что не сумела продолжать и снова спрятала лицо между его плечом и шеей.

Мэри почти истерически рыдала на его коленях, а его ноги, тем временем, совершенно затекли, и край стула теперь очень больно в них врезался. Ойгену теперь уже не просто хотелось встать — он чувствовал, что начинает задыхаться и вот-вот раскашляется, а его ноги попросту откажутся ходить, если он ещё так посидит немного.

— Не плачь, — прошептал он, касаясь губами её уха. — Позволь, я принесу воды, — попросил он и аккуратно выбрался из-под неё, пересадив Мэри на стул.

— Мне жаль, — икая от слёз, бормотала она. — Мне так жаль…

Ноги у Мальсибера теперь горели — но это была правильная боль, живая. С поясницей было хуже — ему отчаянно хотелось её размять, но не сейчас же и не здесь! Тут и не повернуться толком, но главное — момент совсем не тот. Мерлин, ну зачем он всё это затеял именно сейчас? Вот в любой бы другой день…

Достав стакан из шкафчика, Ойген налил в него холодной воды из крана и, вернувшись к Мэри, вложил его к ней в руки. И пока она судорожно пила, гладил её по плечам, присев на самый край стола и оперевшись о него другой рукой. Как же ему хотелось лечь! Пускай даже не спать — но лечь. Причём на что-то твёрдое и ровное, а не на свою продавленную кровать.

— Ну что ты плачешь? — устало спросил он, почти сорвавшись, и она вдруг выговорила вполне понятно:

— Я даже в спальню не могу позвать тебя. Даже в гостиную!

— Да почему? — спросил он, вправду удивившись. Вряд ли там намного хуже, чем на кухне: просто потому, что это невозможно.

— Там… — она махнула рукой — и расплакалась опять.

Он придвинул себе табурет, сел и обнял Мэри за плечи, чуть-чуть облокотившись о неё. Мальсибер уже плохо понимал, что говорит и делает — он чувствовал себя разбитым и больным, и сил планировать и думать у него не было.

— Почему ты живёшь так? — его голос звучал очень мягко

Она замотала головой и, не поворачиваясь к нему, ответила:

— Так вышло.

— Не мне осуждать тебя, — сказал он тихо и серьёзно. — Ты знаешь, я ведь, будучи курьером, бывал в сотнях… может, даже в тысячах квартир. И видел очень разные. Ты вовсе не единственная.

— Нет? — спросила она, вдруг резко развернувшись и уставившись ему в глаза. Её лицо было красным и мокрым от слёз, и с каждым вдохом она громко шмыгала носом.

Мальсибер плавно снял свою руку с её плеч и оперся локтем о стол.

— Конечно, нет, — постарался он её утешить. — И, в отличии от большинства таких квартир, у тебя чисто. Позволь, я спрошу? — она громко всхлипнула, вытерла нос тыльной стороной руки и кивнула. — Что у тебя случилось? Ты ведь не всегда жила… вот так.

— Я просто, — она развела руками и отвернулась, пряча снова набежавшие слёзы. — Просто… Я не знаю… — она выдохнула и оперлась лбом о край своей ладони, прикрывая ей лицо. — Так как-то всё… ну посмотри на меня, — она вдруг резко уронила руку. — Посмотри. Какая я? Скажи!

— Ты знаешь, — он чуть склонил голову на бок. — У тебя самые чудовищные волосы из всех, что я когда-либо видел.

— Что? — переспросила она ошеломлённо.

— Твои волосы. Они ужасны, — проговорил он с предельной серьёзностью. — Такое впечатление, что у тебя на голове птица попыталась выстроить гнездо, натаскала соломы — а после передумала. Это чудовищно. Ужасно.

— Но я… — пробормотала она, касаясь своих сухих жёстких прядей пальцами.

— Ты сама спросила, — улыбнулся он. — Теперь не обижайся.

— Да я не… — растерянно прошептала она. — Но… волосы? И… что мне теперь делать?

— Я бы их отрезал, — сказал он. — Пошёл в хороший дорогой салон и попросил бы спасти то, что можно — а остальное срезал. Отрастут свои — и…

— Они никакие, — она сморщилась. — Они как у мыши…

— Зато живые, — возразил он. — Покрасишь их потом во что-нибудь… нормальное. И жёлтый не идёт тебе. Категорически.

— А что идёт? — она так яростно и резко дёрнула себя за волосы, что несколько из них осталось у неё в руке.

— Холодный тёмный, — отозвался он, оценивающе оглядев её. — Но это, в сущности, не важно, — добавил он и засмеялся: — Но ведь не хочешь же ты сказать, что это всё из-за волос.

— Я просто… ну… скажи, — она снова дёрнула себя за волосы, — сколько мне лет?

— Лет двадцать восемь, полагаю, — с лёгкостью ответил он.

Теперь это был простой вопрос. Это в первую их встречу он бы вполне мог и промахнуться, но сейчас, понаблюдав за ней, был, в общем-то, уверен в том, что если и ошибся, то несильно.

Она ужасно удивилась и даже рот открыла — слегка.

— Почти, — сказала она, наконец. — Мне двадцать девять. Разве… разве это видно?

— Ну, раз я угадал, — он улыбнулся. — К чему был твой вопрос?

— Я просто… я не знаю, как так вышло. Я просто… покупаю их, — она вздохнула и пожала плечами. — Просто это… ну… Мне кажется, что это то, что нужно — а потом, когда оно придёт… Здесь надо разобрать всё, только я…

— Тут в одиночку годы можно разбирать, — сказал он понимающе. Она кивнула несколько уныло, и он предложил: — Если всё сложится с работой, я мог бы предложить тебе помочь. Если захочешь.

— Ты? — спросила она очень недоверчиво.

— Если тебе захочется, — кивнул он. — В конце концов, я регулярно здесь обедаю. И каждый раз смотрю на то, как ты идёшь, и не могу отделаться от мысли, что однажды ты споткнёшься и сломаешь себе что-нибудь.

— Ты хочешь мне помочь? — она нахмурилась.

— Если ты захочешь, — повторил он и посмотрел на часы. — Но это в другой раз, — он встал. — Пора. Не хочется, но нужно уходить, — он протянул руку и легко коснулся кончиками пальцев её виска. — Лекарства пьют по графику.

— Я понимаю, — она с шумом шмыгнула носом, обтёрла его пальцами, потом машинально вытерла их о живот и встала. — Возьмёшь с собой? Я свинину потушила, с луком. И с картошкой, — спросила она, и он кивнул, а потом, спохватившись, сказал:

— Да, конечно. Спасибо!

Мэри улыбнулась и открыла холодильник.

Пока она перекладывала мясо в большой пластиковый контейнер, Ойген облокотился о стол и прикрыл глаза. Нет, конечно, он не собирался спать, но ему хотелось просто посидеть с закрытыми глазами. Завтра. Завтра, если ему повезёт, его жизнь изменится. Нет, не так. Не «если повезёт», а если он понравится работодателю.

— Мэри, — он встряхнулся и, открыв глаза, потёр их основаньями ладоней. — Ты сказала, он ирландец, твой начальник. Расскажи мне про него, — попросил он. — Как мне стоит себя вести завтра?

— Я мало знаю, — ответила она, оборачиваясь. — Он неплохой. Не бойся — расскажи ему всё, как есть. Он вспыльчивый, конечно, но не думаю, что он будет завтра на тебя орать.

— Да пускай орёт, — Мальсибер усмехнулся. Так, как Лорд кричал на них, вряд ли сможет ещё кто-то в этом мире. Или вот Долохов… нет. Он не будет вспоминать про это. — Я не изнеженная барышня. Я хочу получить эту работу, — сказал он очень серьёзно. — Как ты сама туда устроилась?

— Подруга привела, — сказала Мэри, возвращаясь к сковородке и контейнеру с едой. — Как раз она теперь уходит — ну мистер Уолш и попросил меня найти кого на смену. Правда, он, наверное, решил, что ты мой любовник, — она несколько натужно хихикнула. — Но он не против.

— Мне эту идею стоит поддержать? — спросил Мальсибер, засмеявшись.

— Как захочешь, — вроде бы пошутила она, и он ясно понял, что должен сейчас сделать.

Ойген встал и, подойдя вплотную, обнял Мэри со спины и прошептал, опять касаясь губами её уха:

— Врать грешно, ты знаешь?

Она замерла, а потом резко развернулась и сама обхватила его за шею и прижалась губами к его губам, так резко и жадно, что их зубы больно стукнулись друг о друга, но это ничему не помешало.