Изгои (джен)

Контракт они, конечно, подписали, и получили ключи, но отнести вещи до начала смены Ойгена не успели — и Рабастан сам этим занялся, благо от кафе до их нового жилья можно было дойти спокойным шагом за четверть часа. Торопиться ему было некуда, и он ходил туда-сюда, забирая за раз не больше двух мешков или сумок, а вот когда нёс компьютер, а затем монитор, больше ничего из осторожности брать не стал. Потом они с Ойгеном обедали всё той же индейкой, хлебом, ветчиной и сыром, затем Рабастан сходил сделать копию ключей — ибо связку им выдали всего одну — и, принеся Ойгену его экземпляр, попрощался и ушёл, как он выразился, устраиваться. Ойген хотел было попросить его остаться, но сдержался и не стал — потому что это было глупо, и вариант Рабастана был куда разумнее. Правда, Ойген чувствовал себя сейчас ужасно неуютно, но, в конце концов, это ведь была его проблема. Не то чтобы он действительно боялся что Мэри объявится здесь, нет — но… но он так сильно не хотел встречаться с ней, что это бы могло сойти за страх. Наверное. Или же за отвращение. Или… нет, он, определённо, не знал, как назвать то, что чувствовал.

Но Мэри не пришла, и ближе к полуночи Ойген немного успокоился. Им наверняка придётся ещё раз поговорить — и, зная Мэри, он предполагал, что, вероятно, не один — но ему ли бояться неприятных разговоров? Да и потом, Мэри заслужила объяснение — по крайней мере, если оно ей необходимо.

К концу дня Ойген так устал, что едва дождался сменщика — и, только оказавшись на улице и привычно дойдя до остановки ночного автобуса, сообразил, что, во-первых, тот ему больше не нужен, а во-вторых, он забыл позвонить Уолшу. Впрочем, может, это к лучшему: всё-таки сегодня был выходной. А вот завтра день рабочий — вот тогда и позвонит. Всё равно его вряд ли так запросто куда-то переведут. Рабастан прав: впереди сплошные праздники, и никто не будет перекраивать сейчас расписание.

Ойген развернулся и пошёл назад — и вдруг понял, что не помнит своего нового адреса. И местонахождения их нового жилья не помнит тоже — вообще. Тем более, сейчас, в темноте, он не мог сориентироваться даже примерно. Ойген остановился посреди тротуара, растерянно оглядываясь, и, прекрасно понимая, что разбудит Рабастана, набрал его номер. Тот ответил почти сразу — и Ойген, нервно улыбаясь, сказал:

— Привет. А я забыл, куда идти.

— Ты на работе? — Рабастан то ли не удивился, то ли не стал этого показывать.

— Не поверишь, — Ойген усмехнулся. — На остановке ночного автобуса.

— Возвращайся в кафе — я приду за тобой туда, — велел Рабастан, и его доброжелательный и чуть требовательный тон успокоил Ойгена, и он пошёл назад, мечтая лишь о том, чтобы добраться, наконец, до дома и лечь спать.

Рабастан его уже ждал — и, едва увидев, Ойген пошутил:

— Никогда не думал, что когда-то мне, чтобы домой добраться, понадобится провожатый. Или карта.

— Всё когда-нибудь бывает в первый раз, — философски заметил Рабастан. — Ты знаешь, при включённом отоплении у нас достаточно тепло.

— Отлично, — Ойген, кажется, обрадовался — или должен был бы. Но он настолько хотел спать, что сил на это у него почти что не было: все, что оставались, он тратил на то, чтобы запомнить дорогу.

Дома его ждал сюрприз в виде прикреплённой к стеклянной перегородке, что отделяла душ и туалет от комнаты, лёгкой хлопковой ткани, белой с жёлтыми полумесяцами и синими звёздами.

— Я взял самую дешёвую ткань со скидкой, — пояснил Рабастан. — Выбирал из четырёх вариантов: этот, красный с белыми ромашками, голубой с жёлтыми солнцами и жёлтый с клубникой. Этот показался мне самым ненавязчивым. Голубой тоже был, в целом, неплох, но ярковат. Была ещё просто чёрная, поплотней — её я взял сюда: она меньше света пропускает, — он показал на их кровать, нижний ярус которой из которых теперь закрывала наполовину отодвинутая сейчас чёрная занавеска. — Она вдвое сложена — если хозяин разрешит, мы закрепим её под потолком — ткани должно хватить.

— Когда ты успел? — ошарашенно спросил Ойген.

— У меня был целый вечер, — удивился Рабастан. — Это не так долго: наш друг — канцелярские скрепки. Тот кусок у душевой висит на них. Даже не спрашивай. А роскошный балдахин на кровати — ими же закрепил на верёвке, а верёвку на столбиках… это в самом деле достаточно просто. Края обтреплются со временем, конечно, но я не думаю, что это важно.

— Да Бастет с ними, — помотал головой Ойген. — Ну ты даёшь…

— Здесь нет посуды, — продолжил Рабастан, — вернее, не было, а нашу мы забыли там. Я купил в той же дешёвой лавке, — он кивнул на кухонный уголок, где в углу уже стояли пара чашек и тарелок, а сковородка и небольшая, кажется, четырёхпинтовая (чуть меньше 2 литров), кастрюля из нержавейки с крышкой покоились рядом с плиткой на дешёвых подставках. — Есть почти что кипяток — остыл уже немного, полагаю, но плитка тут приличная — он быстро согреется. Будешь чай?

— Да нет… спасибо, нет, — Ойген как-то несколько растерянно смотрел то вокруг, то на Рабастана. И понимал, что не один. На самом деле не один — их двое. И ему действительно не нужно больше биться одному, и отвечать не только за себя не нужно тоже. И есть человек, который, если что, его подхватит. Свой.

Он вдруг почувствовал, что плачет — и это было странно, потому что он этих слёз совсем не чувствовал, по крайней мере, пока одна из них не попала в нос, и там не стало мокро. Ойген помотал головой, обтёр лицо руками и обессилено опустился на кровать.

— Ложись спать, — мягко проговорил Рабастан. — Я завтра разбужу тебя — тебе ведь ехать в то кафе к двенадцати?

— Увы, — Ойген вяло подумал, что надо бы принять душ, и с усилием заставил себя встать. — Скажи, а ты со мной не сходишь? — попросил он малодушно.

— Пойдём, конечно, — легко согласился Рабастан. — Ты в душ?

— Да, — Ойген стянул свитер — и только сейчас сообразил, что постели застланы, и его пижама лежит, аккуратно сложенная, на подушке. Он растроганно заулыбался и, глянув на Рабастана, сказал: — Спасибо. Асти, спасибо. За всё.

— Пожалуйста, — тот улыбнулся весело и тоже начал раздеваться. Затем залез наверх и, завернувшись в одеяло, сказал: — Напор воды довольно слабый. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — отозвался Ойген.

Вода и вправду шла весьма лениво, но, впрочем, это было мелочью. Зато счета поменьше будут, думал Ойген, смывая с волос пену. И потом, они ведь здесь всего на месяц. Хотя… К собственному удивлению, он здесь чувствовал себя так хорошо и так спокойно, что, пожалуй, мысль о том, что они здесь могут задержаться, его не пугала.

Выбравшись из душевой, где места было чуть меньше, чем нужно, чтобы спокойно поворачиваться, согнув руки в локтях, Ойген со всей возможной тщательностью вытер волосы, стараясь их получше высушить — и с удовольствием отметил, что ему почти не холодно. Как же хорошо не мёрзнуть! Особенно после горячего душа, думал он, надевая пижаму. Затем погасил свет, лёг — и провалился в уютную и тёплую темноту, которая, казалось, обняла его и окутала собой. Ему даже не снились сны — лишь пару раз ему казалось, будто в это тёмное уютное тепло прорывается знакомый голос, но Ойгену так не хотелось откликаться, что он просто отказался его слушать и тот исчез, оставив его парить в ласковой и плотной темноте.

Как же ему не хотелось просыпаться! Но уж если сон ушёл, его не удержать, и Ойген, хоть и натянул на голову одеяло и, нащупав лежащую рядом подушку, уткнулся в неё лицом, всё равно в конце концов проснулся, тем более природа начала намекать, что пора было всё же вставать. Он полежал ещё немного — и, перевернувшись на бок, приспустил закрывающее голову одеяло. А затем высунул из-под него руку и приподнял чёрную занавеску, пологом скрывающую его от окружающего мира. И обнаружил с удовольствием, что за окном ещё темно, а значит, у него ещё полно времени, чтобы поспать — хотя он, как ни странно, и чувствовал себя отлично отдохнувшим.

Рабастан уже не спал: сидел на полу на какой-то подушке, положив на колени книгу, и, судя по всему, работал. Свет от стоящего на табурете монитора освещал его сосредоточенное лицо, и Ойгену вдруг стало неловко: словно он подглядывал за чем-то интимным и совсем не предназначенным для посторонних глаз.

— Привет, — сказал Ойген, потягиваясь.

— О, привет, — Рабастан неожиданно охотно оторвался от работы и, поднявшись, подошёл к выключателю и зажёг свет. — Как спалось?

— Невероятно хорошо, — Ойген блаженно улыбнулся, вновь потягиваясь — сладко, до хруста. — А который сейчас час?

— Восьмой, — Рабастан улыбнулся, словно Ойген сказал что-то смешное. — Уже светает.

— Семь утра? — недоверчиво переспросил Ойген. — Удивительно… ты не поверишь, но я выспался, по-моему.

— Отчего же, — возразил Рабастан и почему-то рассмеялся. — Я надеялся на это.

— Я тебя не понимаю, — озадаченно проговорил Ойген, нахмурившись. — Я лёг… когда мы легли с тобой? По-моему, шёл уже второй час ночи, нет?

— Шёл, — согласился Рабастан, отодвигая занавеску в сторону и садясь на край кровати. И снова рассмеялся.

— Да в чём дело? — Ойген тоже засмеялся, сам не зная, почему. — Что ты так глядишь? Ну да, я быстро выспался и проснулся рано… это так смешно?

— Я бы на твоём не стал использовать слово «быстро», — возразил Рабастан.

— Почему? — искренне недоумевая, задал Ойген явно ожидаемый вопрос.

— Потому что сегодня вовсе не четверг, — с явным удовольствием сообщил ему Рабастан. — А пятница. И у тебя сегодня вечеринка.

— В смысле «пятница»? — ошарашенно переспросил Ойген. — Как это?

— Ну, ты крепко спал, — пожал плечами Рабастан. — Я попробовал тебя будить, но ты не захотел — а я решил не настаивать. Так что я верю, что ты выспался. Больше чем за сутки-то.

— Я? — глупо переспросил Ойген. — Но я же… а кафе? — он даже подскочил.

— Я там был, — успокоил его Рабастан. — И я позволил себе взять твой телефон и позвонить Уолшу. Мне кажется, такие вещи лучше согласовывать.

— Что ты ему сказал? — Ойгену было так странно и так хорошо от понимания, что, пока он тут позволил себе спать, Рабастан прикрыл его — нет. Их обоих. Они и вправду вместе. И их двое.

— Что ты неважно себя чувствуешь, но это временно, и завтра, вероятно, ты уже будешь в форме, — ответил Рабастан. — Мне кажется, он несколько превратно меня понял, но уточнять не стал.

— Пусть думает, что хочет, — отмахнулся Ойген. — Я с ним поговорю потом… сегодня. Асти, я вообще не помню, чтобы ты меня будил. Совсем. И звонка будильника не помню.

— А я говорил тебе, что, когда кончится печенье, будет плохо, — сказал Рабастан серьёзно. — Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что то, что ты сейчас чувствуешь себя нормально, отчасти иллюзия. Тебе нужно отдыхать — столько, сколько это возможно. Хотя бы эту неделю. У тебя ведь в воскресенье выходной?

— В принципе, мы с Уолшем договаривались, да, что я по воскресеньям не работаю, — сказал Ойген. — Но мне кажется, что в нынешних условиях…

— Нет, — неожиданно для него резко оборвал его Рабастан. — Мы проживём без этих денег. Я уверен. Тебе нужен этот выходной.

— Тогда пойдём куда-нибудь? — предложил Ойген. — В музей, я полагаю — кино для нас временно закрыто.

Он понимал, на самом деле, что Рабастан прав. Хотя Ойген и чувствовал себя прекрасно, сон длиннее суток его не то что напугал, но заставил отнестись серьёзно, наконец, к предупреждениям Рабастана.