Изгои (джен)

Ойген с Рабастаном долго пили чай и, больше для того, чтобы потянуть время, нежели потому, что были в самом деле голодны, жарили на сковородке горячие бутерброды с сыром и смотрели по Энимал Плэнет фильм об удивительном мире дикой Австралии.

— А мы не так уж и плохо живём, — резюмировал Рабастан, когда в общем-то уютно выглядящего вомбата сменила очередная жутко ядовитая змея: по песку полз тайпан Маккоя. — Такое впечатление, что там убивают даже деревья. Причём даже маггловские.

— Зато там водятся утконосы, хотя они тоже слега ядовитые, — Ойген пожал плечами. — А ещё кенгуру. И вомбаты с их бронебойной задницей.

— И кролики как самый страшный вредитель после жаб, — Рабастан, похоже, уже совершенно успокоился. — И, кстати о кроликах — мы совсем забыли. А ведь уже четыре часа, как наступил новый год.

— Ох, в самом деле, — спохватился Ойген. — И у меня ничего нет для тебя.

— А у меня есть, — гордо заявил Рабастан и с невероятно торжественным выражением лица достал из стоящей на полу рядом с кроватью сумки небольшой мягкий свёрток, завёрнутый в, если Ойген верно понял, обычную белую бумагу, разрисованную листьями остролиста и еловыми ветками.

— Ты начал рисовать красками? — улыбнулся Ойген, стараясь как можно аккуратнее открыть обёртку.

— Ну, раз уж они появились, — пожал плечами Рабастан. — Я не уверен, что готов всерьёз взяться за них — но разрисовать бумагу оказалось не так уж сложно.

— О, — Ойген, наконец, раскрыл подарок и увидел пару толстых шерстяных носков, связанных из жёсткой тёмно-серой шерсти — и немедленно их надел. — Идеально! А я балбес, после Рождества расслабился и со всем этим просто забыл про Новый год, — его голос погрустнел.

— Приятно оказаться в чём-то лучшим, — глубокомысленно проговорил Рабастан. — Пожалуй, это вполне тянет на подарок. Хотя вообще-то мы могли бы открыть пудинг.

— Пудинг? — непонимающе переспросил Ойген. — У нас нет пудинга — мы все съели…

— Есть, конечно, — возразил Рабастан и, сдвинув жалюзи, взял с широкого подоконника, который они использовали вместо холодильника, небольшую коробку. — Это пудинг. Только маленький. И если ты не планировал его кому-то дарить …

— Не планировал, — Ойген совсем забыл о нём. Купленным Нарциссой пледом он укрывался поверх одеяла, и им же застилал свою постель — а про пудинг вообще забыл. А ведь там были ещё ёлочные украшения… и Ойген не мог вспомнить, где они. И не оставил ли он их вообще там. У Мэри. — Послушай, — он подумал, что сейчас, наверное, наихудший момент, чтобы рассказать то, что так долго было его личным секретом. — Я хочу… я должен рассказать тебе. Кое о чём.

— Ты ничего мне не должен, — возразил Рабастан. — Если не хочешь.

— Я… хочу. Наверное. Но я боюсь, — Ойген нервно стиснул свои пальцы. — Но… но это будет правильно. И даже символично… в определённом смысле. Хотя, конечно, праздничным это не назовёшь.

— Что ж, тогда рассказывай, — согласился Рабастан, и Ойген подумал было, что тот, кажется, вообще ни разу с ним не спорил. Впрочем, эту мысль он решил додумать как-нибудь потом. Сейчас он мучительно подбирал слова, в которые мог бы облечь события, несущие одновременно радость, боль и тоску расставания.

— Помнишь, — начал Ойген, — полтора месяца назад мы ходили с тобой в галерею Тейт? Ты ещё тогда прочитал мне целую лекцию о важных деталях в живописи? — Рабастан кивнул, и Ойген продолжил: — Тогда ты ушёл, а я… я остался — и встретил… кое-кого.

Имя будто само слетело с губ, и Ойген, рассказывая, словно заново пережил ту встречу. Он рассказывал, как познакомился с ней, и как понял, что она его не узнала. Как сомневался в том, что она это всё-таки она, и насколько мучительно было понять, что ничто из прошлого не было ей известно. Он пересчитал их встречи по пальцам и понял, что их и было-то всего шесть, но для них обоих это был целый отрезок жизни. Он, сбиваясь, пытался объяснить Рабастану свои теории о том, как эти встречи что-то сдвинули, изменили в ней, и уже накануне Сочельника он, наконец, рассмотрел эти признаки. Он рассказал о её кошмарах и о том, как у неё пошла носом кровь, и он остался с нею на ночь. Будто оправдываясь, он говорил и говорил, как принял решение за неё, о том, как они расстались у входа «Дырявый котёл», который он сам не видел — но это не имело значения. Важно было лишь что Нарцисса могла его видеть. И она, простившись с ним на десять минут, переступила порог, оставив купленные на рождественской ярмарке вещи, и он пообещал её дождаться, хотя и знал, знал что больше её не увидит.

— Я всё думал тебе рассказать, — закончил Ойген. — Каждый раз, как мы с ней встречались. И когда я только собирался встречу с ней. Но я… я просто боялся. Я не знал, как ты отреагируешь… и… Асти, я был неправ, скажи? Не знаю как мне ещё извиниться. Прости, мне так жаль… мне так хотелось поговорить хоть с кем-нибудь… с тобой, но я… я не рискнул.

— Понятно, — сказал Рабастан после недлинной паузы. — Хорошо, что Нарцисса всё-таки смогла вернуться назад. Давай спать? — спросил он и, не дожидаясь ответа, забрался к себе наверх и, задёрнув шторку, немного поворочался и затих. А Ойген остался растерянно стоять посреди комнаты, по которой даже ходить толком было негде, но он всё равно расхаживал на протяжении своего рассказа, так остро ощущая себя неправым, виноватым и ужасно несчастным от этого. Вот и Рабастана он обидел… Не сейчас, конечно, а когда принял решение не делиться с ним, каким бы благом это тогда ему не казалось. Надо было бы тогда, наверное, и вовсе молчать: толку-то теперь Рабастану от этого знания? А Ойген вновь подумал о себе — ему ведь так хотелось с кем-нибудь поговорить обо всём…

Он совсем расстроился, но, поскольку стоять посреди комнаты всё равно было бессмысленно, да и спать ему хотелось, Ойген выключил свет и лёг — и, почти сразу провалился в забвение и больше никаких снов не видел.

Проснулся Ойген от сигнала будильника в половине одиннадцатого. Погода за окном была совсем не новогодней: накрапывал дождь, и вылезать из-под одеяла не хотелось совсем — но к тому звала, во-первых, физиология, а во-вторых, работа. Ойген прислушался, и понял, что он в квартире один. Ойген позволил себе полежать ещё пару минут, потом поднялся, ёжась, хотя в комнате было тепло, и отправился в душ.

На работе в этот день тоже было необыкновенно тихо: кроме поздравительных открыток-писем и смс, Ойгена не отвлекало почти ничто, посетителей же было мало — но это и понятно: кто после новогодней ночи найдёт в себе силы доползти до интернет-кафе?

С Рабастаном Ойгену в этот день так больше и не вышло поговорить: вернувшись домой после работы за полночь, он лишь увидел его ботинки, а потом, аккуратно приподняв край верхней шторки, убедился в том, что владелец ботинок спит. Даже назвать это встречей было бы некоторым преувеличением, но Ойген к подобным вещам привык. В этом уже давно не было ничего странного: Рабастан рано ложился, и не так уж редко и бывало, что к началу девятого он уже спал. Утром они снова не смогли пересечься: хотя Ойген и проснулся раньше обычного — около одиннадцати, — Рабастан уже ушёл, и Ойген пришёл на работу грустным и, определённо, подавленным. Конечно, Рабастан действительно нередко уходил куда-то с утра, ну и к полуночи, конечно, давно спал — но Ойгена не оставляло неприятное ощущение, что дело вовсе не в устоявшейся системе. Тем более, что и четверг они снова словно провели в параллельных мирах: утром Рабастана уже не было, а ночью он уже, конечно, спал.

Но когда утром в пятницу Ойген проснулся в девять и вновь не застал Рабастана, он окончательно убедился в том, что всё это не просто череда совпадений — и совсем уже затосковал. И то, что в этот день он вновь работал в том самом кафе, куда его когда-то привела Мэри, настроение ему не улучшало.

Работалось ему в таком состоянии не слишком хорошо, но он упрямо был настроен закончить поскорее с осточертевшими ему унитазами и заполнял каталог, разумно рассудив, что для этого, в отличии от написания кода, не нужно особого вдохновения. Конечно, наводить шик было бы интереснее, но Ойген сейчас вряд ли мог позволить себе что-то, кроме монотонной рутины, которой как раз лучше было заниматься в печали.

— Привет, — Ойген поднял голову и улыбнулся только что пришедшей Энн. — С прошедшим уже Новым годом, — она положила перед ним большую плитку молочного шоколада с цельным фундуком.

— И тебя, — Ойген улыбнулся — и тут же нахмурился: — И снова я не готов. Не знал, что ты зайдёшь, и так и не принёс подарок. Прости — я завтра…

— Ты с ума сошёл? — спросила она так удивлённо, что он снова улыбнулся. — У тебя всё хорошо? — Энн даже на цыпочки привстала, чтобы лучше его видеть. — Ты и на вечеринке был как будто сам не свой, и… вообще…

— А ты уже всё знаешь, да? — нет, он не удивился. Энн немало времени проводила в кафе и хорошо была знакома с Джорджем — а уж он-то наверняка был в курсе всей истории с Мэри. И Ойген даже не представлял, что именно он знал об этом.

— Про тебя с Мэри? — Энн перешла на шёпот. — Да… но я не знаю, хочешь ли ты это обсуждать.

— Не хочу, — искренне признался он. И хотя злить сейчас Уолша было крайне неразумно, позвал: — Пойдём пить чай? Сэндвичей у меня с собой нет, правда — есть печенье и обжаренная с луком куриная грудка. Будешь?

— Курицу с печеньем? Разумеется, буду! — решительно улыбнулась Энн.

Пока Ойген заваривал чай, она мирно ждала на диване, а когда он принёс кружки и тарелку с шотбредом и кусками курицы, взяла один и, положив на печенье, откусила этот своеобразный бутерброд и поглядела на Ойгена немного озадаченно.

— Я в детстве любил бисквит с прошутто, — признался тот, следуя её примеру. — Здесь примерно тот же принцип — и, по-моему, вышло неплохо.

— Я и удивляюсь, — Энн кивнула. — Вкусно!

— Соль плюс сахар — это классика, — Ойген осторожно сделал маленький глоток: чай был слишком уж горячим. — Ты зайдёшь завтра? Хотя нет — я завтра там, — спохватился Ойген. — Здесь теперь только в понедельник.

— Приду, конечно, — Энн даже кивнула. — Я соскучилась.

— И я, — он улыбнулся ей — и неожиданно для самого себя спросил: — Скажи, а брат твой не хочет заработать ещё пару фунтов?

— Спорю, что хочет, — она даже не задумалась. — А что надо искать?

— Не то чтобы искать, — ответил Ойген. — Он мог бы съездить по одному адресу и узнать, что там с одной квартирой, нет, жильцов расспрашивать, конечно, не нужно, но… Просто позвонить в дверь, сказать, что он — её ученик, и ищет свою учительницу…

— Хизер Ходжесс, да? — не удержалась от хитрющей улыбки Энн.

— Да, — он тоже улыбнулся. И добавил всё-таки: — Но это не то, о чём ты думаешь.

— А я не думаю, — она продолжала улыбаться. — Да, я думаю, он сможет. Это срочно?

— Нет, — ответил легко Ойген. — С ней всё хорошо, — добавил он на всякий случай, — но… там вышла с хозяйкой одна история… Хизер уехала так поспешно, но… если квартиру пока не сдали ещё никому… Так сложно найти жильё, которое действительно нравится, — он развёл рукам и улыбнулся снова.

— Мик непременно съездит, — пообещала Энн и попросила: — Скинь мне адрес.

— Адрес, да, — он задумчиво похлопал себя по карманам и, словно не найдя телефон, написал адрес на липком стикере и нарисовал схему проезда. Не то чтобы он страдал паранойей… Наверное он слишком много читал странных форумов, пока искал Рика, и ему не хотелось пересылать адрес по смс — конечно, вряд ли маггловская полиция вообще в курсе всей этой истории, Ойген был уверен, что авроры бы подобного не допустили, но… но он ведь не мог знать наверняка, что Нарцисса добралась до них. С ней ведь могло случиться что угодно… и это беспокоило его, пусть Ойген и надеялся, что ничего дурного не случилось, и Рождество она встречала дома. Или в Мунго…

Они ещё немного поболтали с Энн, а потом вернулись в зал, и он попросил посмотреть пару спорных мест в написанном им коде — и пообещал себе, что в понедельник ни за что не забудет её подарок.

Когда Ойген вернулся вечером домой, Рабастан, конечно, снова спал. И Ойген, уже сам закрывая глаза, очень надеялся, что это просто ещё одно совпадение, и дело отнюдь не в желании Рабастана свести к минимуму общение с ним, а то и вовсе его прекратить. Но, впрочем, это всё равно должно было решиться завтра: даже если утром Рабастан уйдёт, пока Ойген будет спать, вернётся-то тот рано. И вот если Рабастан уже будет в постели — всё будет совершенно ясно.

Эта мысль отвлекала его весь следующий день, без труда затмив собой не самые приятные ассоциации, которые теперь преследовали Ойгена, едва он заходил в кафе, откуда рукой было подать до дома Мэри. Но сегодня Ойген думал, в основном, о Рабастане, и домой почти бежал — и, войдя, обнаружил, что Рабастана не спит. Он работал, устроившись на полу, поставив монитор на табуретку, и эта конструкция выглядела не слишком-то надёжно. Ойген с облегчением выдохнул и поздоровался, Рабастан слегка кивнул, не отрываясь от экрана, и, хотя он и имел обыкновение так делать, когда был увлечён работой, в этот раз его отстранённость Ойгена задела, и он не выдержал:

— Ты так сильно на меня обиделся?

Рабастан оторвался от экрана и посмотрел на Ойгена. И, помолчав, признался:

— Я просто не знаю, что тебе сказать. Что бы ты хотел услышать?

— Не знаю. Что-нибудь, — расстроенно ответил Ойген. — Что ты обиделся, что я не рассказал тебе и не дал вам пообщаться. Или нет. Хоть что-то! Только не молчи, пожалуйста!

— В данном случае неверно говорить, что я обиделся, — возразил Рабастан. — Скорее, я разочарован, что ты не смог довериться мне. Доверие — это такая хрупкая материя… она либо есть — либо нет. Но я не удивлён, — добавил серьёзно он. — И понимаю. И благодарен за то, что ты заботишься о моём состоянии. И думаю, что вполне достаточно уже того, что ты обижен на себя сам, — он отложил книгу, на которой лежала мышь, и поднялся. — И мы просто пойдём дальше.

Рабастан аккуратно перенёс табурет в угол и, подойдя к столу, начал перекладывать на него с подоконника продукты, а Ойген стоял, молчал и пытался облечь в слова, то что испытывал. И, наконец, спросил:

— В каком смысле я сам обижен на себя? Асти, почему ты вдруг так решил?

Слова Рабастана его расстроили донельзя. Рабастан всё верно понял — и Ойген не представлял теперь, как объяснить, что он ведь всё равно ему всецело доверяет, и это же совсем другое… и чем больше он об этом думал — тем яснее понимал, что не такое уж другое. И как гадко это выглядит, на самом деле.

— Потому что если бы ты не чувствовал себя не в своей тарелке, — ответил Рабастан почти невозмутимо, — ты бы не поднял этот вопрос вообще.

— Но ты же ведь молчишь! — воскликнул Ойген. — Разумеется, я чувствую себя не в своей тарелке!

— Но ничего непоправимого ведь не случилось, — Рабастан, наконец-то, обернулся и посмотрел на Ойгена с немного грустной полуулыбкой. — Мы всё равно идём дальше. Вдвоём.

— Ты всё понял правильно, — признал Ойген, краснея. — И мне от этого неловко, стыдно и вообще… я, кажется, запутался. И даже без кажется.

— Хочешь, поделюсь с тобой таблетками? — вдруг с очень серьёзным видом предложил Рабастан. — Они отлично помогают сохранять душевное равновесие. Я вот не переживаю. Совершенно. И считаю, что надо идти ужинать — я ждал тебя и проголодался, — в его голосе прозвучала мягкая ирония, и Рабастан принялся мелко нарезать грибы.

Целых три шампиньона.