Обратная сторона луны (джен)

Слегка успокоившись, Гарольд со вздохом достал свою палочку и простым Репаро восстановил разбившиеся банки, после чего принялся собирать с пола их содержимое. С рассыпавшимися овощами и фруктами было легко, черви тоже далеко расползтись не успели, а вот со сверчками ему пришлось повозиться — однако, в конце концов, всё было собрано, а банки закрыты крышками и составлены обратно на стол. После чего, стараясь не смотреть на опустевшие террариумы, Гарольд приступил к кормлению улиток и к опрыскиванию места их обитания — и, конечно, не смог удержаться от того, чтобы потрогать моллюсков. Те оказались… ну, такими, какими и должны быть улитки, только очень большими: упругими, скользкими и прохладными. Стрилеров, зная, насколько они ядовиты, он, конечно, не трогал — просто полюбовался яркими красками, которыми они заиграли, получив, наконец, свой обед.

А потом, вдруг уловив краем глаза какое-то движение, резко обернулся… и увидел, что странные существа под названием «хамелеоны» вернулись в свои обиталища: оба теперь сидели почти вплотную к стеклу и очень внимательно на него смотрели. Невероятно обрадованный их появлением, он кинул им по сверчку — он бы и червяков дал, но инструкция была вполне чёткой, а нарушать её он не рискнул. Одно из насекомых упало на корягу совсем рядом с рептилией — хамелеон как-то очень задумчиво на него посмотрел, плавно и медленно шагнул в его сторону — а потом вдруг плюнул изо рта чем-то розовым, и в следующий миг уже заглатывал сверчка, всё ещё шевелившего лапками. Гарольд, замерев, смотрел на всё это — сейчас хамелеоны были окрашены в яркий голубой и зелёный цвета с разноцветными пятнами и полосками, и было совершенно непонятно, как они, такие бросающиеся в глаза, могли спрятаться. Ему ужасно хотелось потрогать их, но делать этого он не стал: кто их знает, не кусаются ли они и не ядовита ли их кожа, да и хозяин, всё-таки, разрешения на подобное не давал.

Закончив с кормёжкой и ещё раз внимательно осмотрев комнату на предмет сбежавших насекомых, Гарольд пошёл к выходу… и, немного поколебавшись, решился всё же посмотреть всю квартиру. Он сам бы не смог объяснить, для чего — то ли из любопытства, то ли по уже почти сформировавшейся привычке… Он знал, конечно, что это не очень правильно — но, с другой стороны, он ведь не собирался ничего красть. Он просто посмотрит… что тут такого?

Спальня оказалась скорее не спальней, а вполне многофункциональной комнатой: помимо стоявшей в углу кровати, там были и большой платяной шкаф, и письменный стол у окна, и ещё три шкафа — с книгами… Здесь царил идеальный порядок: даже на сине-бежевом покрывале не было складок, стол был совершенно чист, а перья и карандаши — разложены у него на краю рядом с чернильницей по размеру. За окном неожиданно обнаружилась кормушка для птиц в виде симпатичного пенька с дуплами, через которые, видимо, и должны были кормиться пернатые. На стенах висели несколько колдографий и гравюр с изображением улиток и хамелеонов, и лишь на одной был сельский пейзаж с затерявшейся в покрытых лесами и полями холмах деревушкой.

Не удержавшись, Гарольд открыл шкаф и постоял, разглядывая одежду: в основном, мантии, чёрные или неброских цветов, такие же классические брюки и рубашки. В другом отделении лежали бельё, свитера и вязаные жилеты — всё аккуратно сложено и рассортировано по назначению и цветам. Внутри шкафа приятно и ненавязчиво пахло хвоей и деревом — Гарольд разглядел небольшие дощечки, подвешенные к штанге и разложенные по ящикам. Тихо закрыв дверцы, он подошёл к книжным шкафам, но, быстро потеряв интерес к ним, обошёл комнату по периметру и отправился дальше — на кухню.

Та оказалась тоже очень простой и чистой: мебель светлого дерева, круглый обеденный стол с совершенно неожиданной посреди этой строгости простой стеклянной вазой с маленькой веткой кремовой кустовой розы, на плите — ярко-красный, сияющий чистотой чайник.

Ванная и даже кладовка соответствовали общему духу квартиры: чисто, просто, аккуратно. Гарольд, всё больше смущаясь, осторожно обулся, стараясь не сойти с коврика, на который с его ботинок уже натекло немного грязи, и вышел, тщательно заперев за собой дверь и даже протерев рукавом ручки, чтобы они остались такими же чистыми, как и были. От всей этой аккуратности и чистоты ему почему-то стало совсем грустно — и домой он аппарировал совершенно расстроенным. Матери дома не было — он наспех поел прямо из стоящей на плите кастрюли и, закрывшись у себя в комнате, лёг на кровать и, уткнувшись носом в стенку, горько задумался о своей такой дурацкой судьбе. Ему было уже под двадцать — и что он успел в жизни? Школу — бросил, вором хорошим так и не стал, человека убить — тоже не смог, зато успел задолжать очень серьёзным людям… а теперь станет учеником кожевенника. Что тут скажешь? Жизнь удалась?

Он долго лежал так, страдая — и, наконец, незаметно уснул.

* * *

Скабиору же было не до страданий — он ломал голову, как убедить «волчат» восстановить мир с МакТавишем и вернуть ему ненужный, в общем-то, им самим ящик. Раз они не сумели открыть его за полгода — значит, видимо, сделать они этого так и не смогут, так какой смысл держать у себя подобную опасную вещь? Крови они не боятся… дура! Он всегда любил женщин и, в целом, считал их не только красивее, но и разумней мужчин — но Хадрат явно к таковым не относилась. А ведь её слушают — он видел, чуял настроение что Гилда, что Нидгара. Чем-то она их взяла… чем? Не тем, конечно, чем иногда берут женщины — это было бы тоже заметно — но они ведь даже не спорили с нею… или же она просто сказала вслух то, о чём они думали?

Впрочем, досадуя, он не просто сидел и вспоминал о случившемся — он принялся методично собирать всю информацию, какую только мог отыскать на улицах о «волчатах», как их называли на улицах. Дома из-за этого он стал бывать реже — и Гвеннит (которая, к тому же, очень хорошо его знала и видела, что его что-то беспокоит) в конце концов, его постоянные отлучки встревожили. Спросить она не решалась, но смотрела так пристально, что он, в конце концов, сдался и объяснил — сам:

— Ты зря волнуешься, маленькая. Я обещал тебе быть осторожным, пока не вернётся твой муж — и я буду.

— Тебя нет всё время, — сказала она, — и ты волнуешься, я же вижу…

— Это всё мелочи, — улыбнулся он, обнимая её и ласково растрепав небрежно собранные в хвост волосы. — Не надо бояться. Ничего со мной сейчас не случится — я обещаю.

— А не сейчас? — помолчав, спросила она.

Он рассмеялся — слегка досадливо и совсем чуть-чуть нервно: вырастил же на свою голову! Разве можно быть такой внимательной, ну куда это, святая Моргана, годится? И сказал легко:

— И не сейчас. Всё хорошо будет.

В целом, он был в этом и вправду уверен: во-первых, до ближайшего чемпионата по квиддичу оставалось ещё несколько месяцев, во-вторых, он же решил уже, что если у него это дело не выгорит — он просто отыщет и убьёт МакТавиша, как бы самонадеянно не выглядела эта идея. Он же отлично умеет убивать… умел когда-то. Давно, правда… да вряд ли такое забывается. Вспомнит.

Ну, а пока что он собирал слухи, байки, свидетельства очевидцев — половина из которых была откровенной ложью, однако он не пренебрегал и ими, ибо в каждой подобной лжи обычно скрывается хоть крупица правды. То, что он узнал, было, скорее, грустно: остатки стаи Грейбека, похоже, занимались сейчас то мелким рэкетом (который, впрочем, практически сразу пресекали Департаментом правопорядка), то контрабандой, то продажей различных зелий — от оборотки и ядов до не самого скверного качества аконитового — однако львиную долю поставок составляли «весёлые зелья» — и вот это последнее было интереснее всего. Откуда они их брали? Не сами же варили — потому что, ну откуда у них лаборатория и специалисты? Если та тройка, которая его встретила там — действительно лидеры, то какая уж там лаборатория…

Так называемые «весёлые зелья» — те, что искусственно поднимали настроение вплоть до создания долгой устойчивой эйфории, и те, что дарили разнообразнейшие иллюзии и расцвечивали скучный окружающий мир яркими красками — были товаром не самым востребованным, однако имели, что называется, свою нишу на рынке. Стоили они по разному: от вполне недорогой «Лунной капли» до «Слез Мелюзины», доступных не каждому. Частое их употребление могло привести к безумию или к смерти, однако прямого запрета на их продажу не было, — впрочем, ни один приличный аптекарь подобным не торговал, так как лицензия на их изготовление и продажу была не дешёвой (Министерство не готово было упустить свою выгоду даже здесь), да и открыто покупать их было не принято, потому и найти их можно было только в паре крохотных лавочек в Лютном, куда невозможно было зайти случайно, и которые вообще отыскать было непросто. И, поскольку надо было хоть с чего-нибудь начинать, Скабиор решил сперва потянуть эту ниточку: вдруг что-то обнаружится.

Довольно скоро выяснилось… странное: поговаривали, что всю эту весьма востребованную продукцию, вызывавшую стойкую головную боль у чиновников Министерства, варили вовсе не сами «волчата», а ведьмы-карги, которые, оказывается, занимались подобными вещами испокон века и могли дать фору многим зельеварам с классическим образованием. Собеседник, лицо которого явно хранило следы употребления предмета беседы, поведавший Скабиору об этом примечательном факте первым, был, кажется, удивлён его невежеством в данном вопросе и даже позволил себе над ним посмеяться — тот не возражал, тем более, что обижаться на подобных «любителей обманчивого веселья» всегда полагал глупостью: что взять с человека, у которого вместо мозгов — смесь зелий?

Домой после этой беседы Скабиор вернулся очень задумчивым — и, купая и пеленая крестника, пока уставшая Гвеннит спала, размышлял, что он, собственно, знает о них, об этих уродливых ведьмах с зелёной кожей, кроме их общеизвестной любви к человечине, привычки держаться наособицу да тем, что из рождённых ими детей они оставляли себе только девочек, а мальчишек прежде, вероятно, съедали. Но уже несколько веков, пожалуй, с принятия Статута, то ли Министерство, то ли кто-то ещё озаботился, чтобы мальчиков передавали в чужие семьи — в зависимости от расы отца, волшебника или маггла. Имели ли они когда-нибудь дело с оборотнями, Скабиор знать не знал — и, говоря откровенно, узнать до сих пор не стремился. Однако теперь это стало, похоже, вдруг актуальным… любопытно, а с их точки зрения оборотни относятся к людям? В гастрономическом, так сказать, смысле? Детей волшебников они, насколько он знал, обычно не трогали, разве что ещё до войны всплывали связанные с этим скандалы, однако случалось это чрезвычайно редко: пожизненный срок в Азкабане, что грозил ведьме-карге за подобный банкет, обычно отрезвлял даже самые буйные из их зелёных голов, и те, вероятно, обходились магглами… но кому какое дело до магглов? Да и с мертвечинкой разной степени свежести в Лютном перебоев никогда не случалось… С другой стороны, вроде он слышал, что кто-то не так давно изобрёл для них какое-то зелье — выступавшее в той же роли, что и аконитовое для оборотней — которое снижало их ведьмовскую тягу к человеческому мясу.

В конце концов, он решил пока что оставить идею с каргами: прежде всего, его останавливало само существование маленького Кристиана, и от одной мысли о том, что он может случайно привлечь к малышу внимание этих зелёных ведьм, его передёргивало, а волоски на затылке вставали дыбом. Нет уж! В самом крайнем случае он попросит МакТавиша — в конце концов, предлагал же он обращаться за помощью? Вот пускай его люди и говорят с ними.

Была и ещё одна вещь, которая озадачивала Скабиора всё больше и больше: теперь он постоянно ощущал за собой слежку, однако ни разу не сумел не то, что поймать — даже увидеть или учуять преследователя. Порой это ощущение бывало настолько сильным, что он едва ли не начинал вертеться на месте, пытаясь при внезапном развороте его увидеть, однако ему ни разу не повезло. Это нервировало и выводило его из себя сильнее всего — потому что он не понимал, кому могло понадобиться следить за ним? МакТавишу? Для чего? Он и так был на крючке. Аврорат? Вряд ли — он давно уже не делал ничего предосудительного по меркам волшебного мира и даже воровать теперь предпочитал только у магглов, да и то аккуратно. Да и Поттер подозрительной заинтересованности не проявлял. Оставались «волчата» — но кто из них мог так филигранно это делать?

Но сколько он ни искал ответа — найти его он не мог.