Обратная сторона луны (джен)

Когда эта муторная церемония, наконец, завершилась, вместо того, чтобы сразу отправиться на семейный ужин, Вейси вернулся к себе в отдел, где занялся отчётами, которые, конечно же, могли подождать до понедельника — но, оттягивая своё триумфальное прибытие в поместье Хиггсов, он засиделся за ними так долго, что на ужин почти опоздал. Вейси отдал бы многое, чтобы избежать семейного торжества, но никаких шансов на это у него не было. Он даже не мог отговориться каким-нибудь срочным делом или дежурством, ибо дядя его был прекрасно осведомлён о том, что эта пятница будет для всего Департамента Магического Правопорядка коротким днём. А внезапных дежурств в отсутствие каких-либо серьёзных происшествий у начальников отделов попросту не бывает, да и Поттер ещё до награждения намекнул, что дядюшка о нем спрашивал. Но идти туда ему всё равно отчаянно не хотелось, да и чувствовал Вейси себя довольно паршиво: к ставшим уже почти привычными тошноте, ноющим болям в желудке и свинцовой тяжести в голове добавился сладковатый металлический привкус во рту, который, как он уже убедился на опыте, не могли перебить ни еда, ни напитки. А еще была измучившая его невозможность согреть руки и ноги, которые в последнее время даже немели от этого холода. Немного помогали горячая ванна и крепкий сон — но если первое он легко мог обеспечить себе вечерами, то со вторым дело обстояло достаточно скверно: он считал удачей те ночи, когда просыпался от боли, тошноты или судорог всего два или три раза. Как правило, это бывало, когда он ночевал не один — присутствие рядом тёплой, мягкой Идэссы замечательно помогало согреться, а её массаж успокаивал судороги и головную боль куда лучше любых зелий. Но до субботы оставались ещё целые сутки, а чувствовал он себя плохо уже сейчас — и ведь вечер с семьёй ещё даже не начался.

Он аппарировал к кованым воротам поместья, и, до последнего стараясь оттянуть момент встречи, медленно брёл по мокрой от только что закончившегося дождя гравийной дорожке, глядя себе под ноги и время от времени пиная мелкие камушки. Дойдя до дверей, он глубоко-глубоко вздохнул, заставил себя растянуть губы в улыбке — и постучал.

Ему открыл эльф, и он же, кланяясь, проводил Вейси в парадную столовую, где был накрыт этим вечером стол, за которым уже собрались хозяева дома и гости. Льняную белоснежную скатерть украшали белые крокусы и белые же нарциссы, столовое серебро блестело в свете десятков свечей, а закуски начали появляться, стоило Вейси перешагнуть порог. В этот вечер в доме Хиггсов собралась вся семья, и видеть их ему сейчас было и стыдно, и тяжело. Его встретили радостно: первым приветствовал его Альберт Хиггс, или же, как Вейси привык его называть, дядя Берти, сидевший во главе стола — увы, в одиночестве, ибо, потеряв лет двадцать назад горячо любимую жену, он больше и помыслить не мог ни о каком браке. Сухопарый, высокий, подтянутый, без малейших признаков седины в своих соломенных волосах, он сегодня казался воплощением радушия, и гордость, с которой он смотрел на Леопольда, вызывала у того желание, как в детстве, забраться под стол и спрятаться там на весь вечер. Однако ему принадлежало почётное место по правую руку от хозяина дома — и он, принеся полушутливые извинения, услышал в ответ столь же весёлое:

— Героям в этом доме рады всегда!

Сидящие за столом одобрительно заулыбались, а Шерил, сестра Леопольда, добавила:

— Сегодня тебе наконец-то позволено практически всё — пользуйся, братик, но помни, что скромность — лучшее украшение!

— Непременно, — кивнул тот, садясь и кладя на колени салфетку — и едва начавшийся было ужин продолжился.

Не сказать хоть какую-нибудь колкость Шерил, конечно же, не могла. Сколько Леопольд себя помнил, она всегда подкалывала его, изредка — дружески, но куда чаще — язвительно, иногда довольно жестоко. В детстве это нередко доводило его до слёз, но со временем он просто смирился с особенностями характера своей сестры и научился относиться к её словам с почти философским спокойствием. Унаследовавшая чудесные светлые волосы и глаза матери, но в остальном похожая, как и брат, на отца, слегка располневшая, как после первых, так и после вторых родов, Шерил выглядела сегодня непривычно довольной, а ярко-синее платье изумительно подчёркивало неяркий голубой цвет её глаз, о чём Вейси и сообщил ей прежде, чем начал ужинать. Уживаясь столько лет со старшей сестрой, он тоже освоил искусство говорить сомнительные комплименты, это был неплохой способ хоть как-то восстановить статус-кво и оставить за собой последнее слово.

— Ты бледен, — тихо сказала ему Мерибет, внимательно глядя на сына. — Ты здоров, Лео?

— Я почти полтора часа простоял в духоте, — легко отмахнулся он, как можно теплее ей улыбаясь и проклиная про себя её вечную проницательность. — Да и неделя выдалась непростая. Устал — как раз на выходных высплюсь.

Она кивнула, возвращаясь к своей тарелке, а Леопольд с тоской понял, что опять, со всем своим аврорским опытом, не знает, поверила она ему или нет. Его мать, урождённая Хиггс, была невероятно похожа на Альберта, но казалась со всей своей женственностью, подчёркнутой мягкими волнами идеально уложенных светлых волос и винно-красным бархатом нарядного платья, более гармоничной и цельной по сравнению со своим солидным и властным братом. Сейчас она тоже просто светилась от гордости и от радости за своего сына, у которого каждый её взгляд вызывал на щеках краску стыда — что, впрочем, оказывалось сейчас, с его нездоровой бледностью, очень кстати.

К выбору закусок Леопольд подошел осторожно, пока остановившись на креветках в сливочном соусе и лёгком белом вине, буквально только пригубив его, но затем всё же решил предпочесть воду. Приманив к себе плавно пролетевший по воздуху хрустальный кувшин, Леопольд наполнил свой стакан и, переглянувшись с отцом, не любившим вина и предпочитавшим, в порядке возрастания крепости, воду, кофе и виски, налил воды и ему. Колин Вейси (сероглазый русоволосый мужчина, был, как и сам Леопольд, склонен к некоторой полноте, но, впрочем, сохранил, стараниями супруги, вполне приличную форму) поблагодарил его лёгким кивком и посмотрел на сына почти с той же гордостью, что и мать. Потом улыбнулся с непонятным удовольствием, чем очень сына смутил, заставив порадоваться, что между ними сидит Мерибет, и смотреть друг другу в глаза им несколько неудобно.

В этот момент Альберт поднялся, постучал ножом по своему бокалу и, слегка откашлявшись, взял слово:

— Дамы и господа! Сегодня мы собрались здесь не просто так. Мы собрались здесь, чтобы отдать дань уважения моему дорогому племяннику. Сегодня его грудь украшает стальная звезда. Это не просто кусок металла. Это символ чести и доблести, который заслужить может не каждый. Но ты, Лео, смог. Возможно, ты сейчас сомневаешься, потому что тебе пришлось нелегко, и Аврорат за эти медали и звёзды заплатил высокую цену, но такова жизнь. Ты знаешь, я видел отчёты и документы и присутствовал в зале на всех заседаниях. И эту награду ты заслужил. Посмотри, сейчас здесь собралась вся семья, и все мы гордимся тобой — так же, как и все предыдущие поколения Вейси и Хиггсов. И я поднимаю этот бокал за тебя. Так держать, Лео. Так держать.

За столом раздались одобрительные возгласы, и вверх взметнулись руки с бокалами, а Вейси, старательно улыбаясь, думал о том, что, наверное, так стыдно, как сейчас, ему вряд ли уже будет когда-нибудь в жизни.

Впрочем, деваться ему было некуда, и Леопольд отсалютовал бокалом своему дяде, улыбнулся матери и отцу, а затем встретился глазами с сидящим напротив него кузеном Теренсом — таким же широкоплечим, светловолосым и худощавым, как отец и Мерибет, приходившаяся ему тётей, но с более мягкими взглядом и манерами — и, отсалютовав ему, пригубил вина. Лео не раз замечал, что Теренса порой раздражала привязанность собственного отца к племяннику, которым тот гордился ничуть не меньше, чем сыном, а уж когда Леопольд сделал свой выбор не в пользу семейного дела по разведению книззлов, а решил поступать в Академию Аврората, Берти Хиггс и вовсе порой ставил его сыну в пример. Разумеется, в шутку, но частота этих шуток иногда выводила из себя лишённого отважных стремлений Теренса. Он любил тихие семейные вечера ничуть не меньше тонких политических манипуляций или же семейного бизнеса, которым он успешно занимался вместе со своей прекрасной женой, радующейся нередко выпадающей ей в связи с этим возможности побывать на своей исторической родине. Впрочем, всерьёз кузены никогда не ссорились — чему способствовала разница в возрасте, ибо, когда Теренс заканчивал Хогвартс, Леопольд с нетерпением ждал письма — и при случае охотно поддерживали друг друга, пусть и общались без особенной близости и теплоты, никому из них не нужных.

Вейси отдал должное холодной форели и, немного повеселев, даже в разговор включился активнее, однако, когда речь неизбежно зашла об Ирландии, предпочёл в дискуссии не участвовать. Вместо этого он задал какой-то дежурный вопрос о детях очаровательной супруге Теренса Рани, чьи предки лет сто назад покинули свою родину, сменив Ганг на Темзу и обосновавшись в волшебном Лондоне. Она была единственной дочерью Махавира Чопры, широко известного в Британии знатока древних языков и малоизученных заклинаний. Кроме неё, в семье было ещё четверо сыновей — впрочем, трое из них давно уже покинули Британию, и лишь младший остался с родителями, став первым помощником своего отца. Её красота и грация напоминала Леопольду те похожие на тропических птиц сине-оранжевые цветы, что она выращивала в семейной оранжерее — и он помнил, как первые годы семейной жизни Теренса ничего не мог поделать с собой и пялился на её изумительную точёную фигуру, которую не испортили даже беременности и роды. Да и сейчас он в какой-то момент настолько ею залюбовался, что не услышал просьбу матери передать соусник. Рани любила яркие ткани и украшения — и те удивительно шли ей. То, что на любой другой женщине выглядело бы безвкусным, лишь подчёркивало её экзотическую красоту. Вот и сейчас она в своём любимом ярко-бирюзовом сари, по которому порхали расшитые жемчугом, золотом и изумрудами павлины и бабочки, вполне могла бы поспорить с Мерибет Вейси за звание самой элегантной дамы Британии. Впрочем, обе женщины были в замечательных отношениях и, если не дружили — слишком мало было у них общих интересов и тем, да и разница в возрасте этому не способствовала — то относились друг к другу с искренней теплотой.

— Ты, как всегда, изумительна и прекрасна, — тихо сказал он ей, и Рани, улыбнувшись, ответила со свойственной ей немного старомодной любезностью:

— Я помню, что тебе нравится это сари — и мне было приятно сегодня надеть его для тебя.

Осторожность Вейси в выборе закусок была вознаграждена: к концу первой части ужина Леопольд почувствовал себя лучше — рыба хорошо легла на желудок, и, проигнорировав каперсы и оливки, стоявшие рядом с ним, он предпочел молодой миниатюрный картофель, который в моменты наибольшей неловкости старательно катал по тарелке. Тошнота и боль в желудке прошли, и хотя вилка и нож в ледяных пальцах лежали немного неловко, никто этого, по счастью, не замечал.

Перед подачей основного блюда все мужчины, следуя традиции, вышли из-за стола, оставив за ним одних только женщин и детей, которые сидели в конце стола — чтобы не мешали своей болтовнёй взрослым и сами бы не скучали. Трое Хиггсов — десятилетняя Карен, восьмилетняя Рут и пятилетний Герберт, красивые, смуглые и черноволосые, как их мать, и светлоглазые, как отец — расположились на стороне Вейси, весело переглядываясь время от времени с родителями, а оба его племянника — тринадцатилетний Тайлер и одиннадцатилетняя Холли, которых по случаю подобного торжества даже забрали на один вечер из школы — сидели рядом со своими родителями, что их, кажется, не особенно радовало, хотя, конечно же, внезапный праздник, да ещё и вне школьных стен, брат и сестра только приветствовали.

Мужчины же собрались у камина, чтобы героем дня могли полюбоваться собравшиеся на висящем над ним парадном портрете Вильгельма Хиггса, приходившегося дяде Берти прадедушкой, все почившие Хиггсы, обитавшие на многочисленных картинах поместья. Им хотелось пообщаться с потомком, и послушать о его стойкости, мужестве и награде, которую тот заслужил. Они все поздравляли его, даже суровая Морбидия Хиггс, урождённая Булстроуд, умудрившаяся в начале прошлого века побывать замужем за двумя кузенами, Бернардом и Джереми Хиггсами, старший из которых сделал неплохую юридическую карьеру в Департаменте Магического Правопорядка, а младший прослужил в Аврорате немногим меньше, чем сам Леопольд, и имел на груди ту же награду, полученную посмертно. Оба брака продлились не слишком долго, но от обоих мужей у неё осталось по сыну — и большую часть своей долгой жизни Морбидия провела в статусе почтенной дважды вдовы. Удивительным образом портреты кузенов сосуществовали весьма мирно друг с другом и со своей общей супругой, и зачастую проводили время вместе, предпочитая натюрморты с удобной мебелью. Они и сейчас пришли сюда втроём, и Джереми гордо проговорил:

— Как приятно видеть достойную смену в каждом новом поколении Хиггсов!

Вейси больше всего на свете захотелось провалиться сквозь землю или шагнуть в камин — но сделать нечто подобное было бы вопиюще неуважительно, и поэтому он что-то вежливо отвечал и даже любезно всем улыбался, наблюдая, как Шерил мило щебечет о чём-то с Рани, которую, как он знал, она считала слишком легкомысленной и безалаберной. Шерил не понимала, как можно так спокойно позволять детям целыми днями заниматься какой-нибудь ерундой вроде гонок на детских мётлах или игр в прятки по всему дому, а не усаживать регулярно их за уроки и не приучать к жизни по расписанию. И то, что юные Хиггсы были при этом развиты ничуть не хуже, чем её собственные дети в их возрасте, вызывало у Шерил непонимание и досаду. Впрочем, сейчас она ни о чём подобном не думала, и искренне радовалась за брата, который, наконец-то, утёр нос своему кузену и показал им всем, что именно регулярная и упорная работа всегда приносит самые лучшие плоды.

Впрочем, очень скоро Вейси заметил, что смотрит на Рани не он один. Роджер Девис, законный супруг его сестры, широкоплечий мужчина лет сорока, в чьих тёмных волосах уже намечались залысины, импозантный, с крупным породистым носом, был, похоже, единственным в этой комнате, исключая детей, кто ни за кого не гордился, ни на кого не досадовал, а просто наслаждался вкусным ужином и приятной беседой, стараясь как можно меньше внимания уделять своей невестке, дабы не вызывать ненужную ревность бдительной супруги. Роджер любил Шерил, и даже отчасти ей восхищался, но порой её категоричность и резкость утомляли его и вызывали желание навестить тех родственников, что проживали на континенте. Заметив, что Леопольд проследил и совершенно правильно истолковал его восхищённый взгляд, Роджер заговорщически улыбнулся ему и, налив два стакана виски, протянул ему один. Они выпили, улыбаясь друг другу, и завели разговор о книззлах — и эта тема была сейчас Вейси куда приятнее, чем совершенно измучившие его разговоры о сегодняшнем награждении.

Наконец, все вернулись за стол, на котором уже красовались блюда с запечёнными по охотничьему рецепту фазанами, украшенными длинным пёстрыми перьями, отчего птицы выглядели совершенно живыми. Наполнив свой бокал приличествующим случаю красным вином, Леопольд, держа его в руке и слушая очередной тост, смотрел на тёмно-красную жидкость и не мог отделаться от мысли о том, до чего же она похоже на кровь, а ему ведь придётся сейчас её выпить. Ассоциация была совсем неуместной, и он, встряхнувшись, заставил себя отвлечься и, ответить на тост, однако заставить себя выпить вино не смог, и лишь омочил в нём губы.

Попробовав кусочек фазаньей грудки, Вейси любезно похвалил изумительно приготовленных птиц, спровоцировав этим дядю на рассказ о том, как он сам, лично их добывал — а поскольку рассказчиком Берти Хиггс был ничуть не худшим, нежели охотником, история эта доставила всем присутствующим немало приятных минут. Теренс тем временем негромко беседовал с сидящей рядом супругой, бросая время от времени ироничные взгляды на своего брата, и эту иронию в его взгляде Леопольду было видеть куда легче, чем гордость в материнских глазах или уважение — в дядиных. И когда тот отсалютовал своим бокалом кузену, Вейси с благодарностью поднял свой и, не задумываясь, сделал несколько больших глотков, с удовольствием ощутив на языке терпкий вкус выдержанного вина.

И это оказалось его фатальной ошибкой — потому что буквально через минуту он почувствовал сперва отвратительно знакомую ему сладковатую отрыжку, а затем поднявшаяся вслед за ней тошнота заставила его сперва сглотнуть — а затем вскочить, понимая, что сейчас будет, и броситься прочь из комнаты.

Вейси всё-таки, как и было положено, в очередной раз повезло: он сумел добежать до ванной комнаты мимо удивлённо глядящих ему в спину портретов, и ему даже хватило сил запереть за собой дверь — а потом его вырвало, наконец, прямо в ванну, потому что времени для того единственного шага, что ему оставалось сделать до унитаза, Леопольду уже не хватило. Впрочем, на какое-то время ему стало совсем не до этого — вместе с рвотой вернулись разом и боли, и судороги, и головокружение, от которого тошнило ещё сильнее. Сунув руку в карман в поисках палочки, он обнаружил, что оставил её там, куда положил перед началом ужина — на стол, рядом с тарелкой. Аврор, позабывший от подкатившей рвоты о своей палочке — может ли кто-нибудь быть ещё более жалким? Можно было, конечно, позвать на помощь кого-то из эльфов — но это было всё равно, что пригласить сюда мать или дядю — и от одной мысли его снова вырвало. Кое-как отвернув кран, он пустил, наконец, воду, чтобы хоть немного заглушить издаваемые им звуки и смыть содержимое своего желудка, от запаха и вида которого ему становилось ещё хуже. Стоя на коленях и вздрагивая от очередных спазмов, он плакал — и сейчас это были отнюдь не рефлекторные слёзы. Ему было стыдно, мучительно стыдно за то, что он испортил своей семье праздник, за то, что они все увидели его вот таким — жалким и слабым, и за то, что напугал их: он ведь знал, как они все к нему относятся, и понимал, что, прежде всего, заставил их волноваться. И во всём этом он сам, сам, только сам и был виноват — и Моргана и Мерлин, как же ему хотелось сейчас просто попасть домой.

Но уйти просто так он, конечно, не мог — нужно было забрать из столовой палочку и, как минимум, извиниться. Придя немного в себя, Леопольд прополоскал рот, умылся, тщательно вымыл ванну, умылся ещё раз, посидел немного — и вышел. И столкнулся с собравшимися у двери встревоженными родными — и прежде всего, конечно же, с матерью, которая первой шагнула к нему и, протягивая сыну забытую им в столовой палочку, спросила очень встревоженно:

— Лео? Как ты?

— Что-то мне не везёт — снова я отравился, а всего-то утром перекусил в одном сомнительном месте, — быстро ответил он. Ему была физически, до мгновенно вернувшейся дрожи и тошноты противна одна мысль об их заботе: он ещё мог как-то вынести само торжество, но тревогу и жалость он бы просто не выдержал. Ему захотелось сбежать — просто аппарировать к себе и никогда, никогда больше вообще не встречаться с ними, но вместо этого он заставил себя успокаивающе улыбнуться.

— Вечно ты ешь всякую дрянь! — с упрёком сказала Шерил, которая, впрочем, смотрела на него с сочувствием.

С ответом он не нашёлся, а когда его мать сделала движение, чтобы коснуться его плеча, Леопольд не сумел заставить себя остаться на месте и, отстранившись, проговорил виновато:

— Мне жаль, что я испортил вам ужин — если никто не возражает, я пойду.

— Может быть, приляжешь у нас? — с искренней заботой спросил его дядя.

— Спасибо, — вымученно улыбнулся Леопольд, — но я лучше домой. Выпью парочку зелий и просплю двенадцать часов, а завтра буду здоров и свеж, — он заставил себя улыбнуться ещё раз. — Ничего, если я аппарирую прямо отсюда? — спросил он, понимая, что просто не в силах сейчас вновь проделать путь до камина, вновь проходя мимо портретов.

— Конечно, — кивнул дядя. — Прислать тебе целителя, может быть?

— Да не нужно, — отказался Вейси как можно спокойнее. — Ничего страшного. Просто не буду там больше обедать, — из последних сил постарался пошутить он.

— Ты уверен, что тебе не нужна помощь? — всё так же тревожно спросила его мать, и он чуть было не ответил ей, что да, конечно, нужна. Но, если бы она знала, почему и какого именно рода, она бы никогда в жизни больше не то, что не подала ему руку, но даже и вовсе не посмотрела бы в его сторону. Он сдержался, конечно, довольствовавшись скромным:

— Нет, — и, коротко со всеми простившись, аппарировал, наконец, домой, чувствуя себя вырвавшимся из тёмной и тесной ловушки зверем.