Обратная сторона луны (джен)

— Мама меня ищет, — растерянно проговорила Гвеннит рождественским днём, который для них со Скабиором оказался утром, поскольку проснулись они далеко за полдень. Да и то не сами, а от совы, которая билась в окно с такой силой, будто бы вознамерилась его непременно расколотить. Письмо оказалось адресовано девушке — и та, прочитав его, ужасно расстроилась. — Откуда она узнала?

— Собирайся, — быстро сказал Скабиор. — Живо, давай! И напиши ей сейчас же, что скоро будешь дома.

— Я не хочу! — она помотала головой и отбросила письмо, отталкивая от себя сову.

— Ты идиотка? — зло сказал Скабиор, торопливо складывая на кровать её вещи. — Ты не понимаешь, что тебя будут разыскивать? И даже если вдруг не найдут сейчас — ты вернёшься в школу, и тогда тебя допросят со всей серьёзностью, а после придут ко мне. Собирайся!

— Я не скажу про тебя! — возразила она.

— Куда ты денешься? — фыркнул он, открывая её чемодан. — Напоят веритасерумом — уверен, родители согласятся — и всё. Живо, ну!

— Я не хочу домой, — начала плакать она, впрочем, послушно вставая с табурета и начиная складывать вещи в сундук.

— Слушай, — он подошёл и взял её за подбородок, — я тебя понимаю. Но думать должен — о себе. Ничего с тобой не случится… Если хочешь, будем видеться, пока ты не в школе. Хотя я не понимаю, какая тебе радость сидеть тут сутками одной, — добавил он. — У тебя дома хотя бы ванная есть, я уверен.

— Не нужна мне никакая ванная, — всхлипнула она. — У тебя тут дом… а там…

— А там берлога, я понял, — хмыкнул он, садясь на край кровати и наблюдая за её сборами. — Но тебе придётся потерпеть. И я знаю, откуда они узнали.

— Откуда? — шмыгнула она носом.

— Рождество же. Наверняка они совестливо отправили тебе в школу подарок — а им написали оттуда, мол, что за чушь вы несёте, вы не в курсе, что ваш ребёнок дома уже?

— Да… да, наверное, — растерянно проговорила она. — Я не подумала…

— Дура, — раздосадовано сказал Скабиор — и добавил самокритично: — Хотя я тоже дурак.

Едва вещи были собраны, он помог ей одеться и аппарировал с ней на окраину её городка.

— Ты придёшь встретиться завтра? — спросила она с надеждой.

— Приду, — вздохнул он. — В полдень. Если меня не будет минут десять — не жди и приходи к двум. Могу проспать.

— Хорошо, — послушно кивнула она — но он понимает, что она всё равно будет ждать. Надо какое-то другое место для встреч найти, что ли… тёплое.

…Дома на Гвеннит накинулись родители — но не с объятьями, а с руганью, которая, конечно же, происходила от их волнения и тревоги, но девочку ужасно обидела:

— Ты где шлялась? — воскликнула мать, хватая её за плечи, едва только та вошла в дом, и тряся дочь с такой силой, что с неё упала шапка. — Ты понимаешь, что мы пережили?! Ты представляешь, в каком мы были ужасе, когда получили днём письмо из Хогвартса, что ты уехала на каникулы домой?! Ты понимаешь, что испортила нам весь праздник!

— Мама, я… — Гвеннит начала плакать — и от разбуженного чувства вины, и от испуга, потому что прежде ей не доводилась видеть маму в такой ярости. Отец же просто стоял рядом и смотрел на неё молча… а она даже глянуть на него боялась.

— А ей просто плевать на нас, — наконец, сказал он. — У неё теперь свои друзья и своя компания. Да, Гвеннит?

— Папа! — она плакала, размазывая по лицу слёзы. — Папа, пожалуйста! Я…

— Я не знаю, что с тобой происходит, — сказала мать, — но я тебя не узнаю просто. Ты никогда так раньше не поступала!

— Я… мама, я просто… я не хотела портить никому праздник! — закричала она в отчаянии. — Я поэтому и не приехала — потому что вы… вы же…

— Ах, то есть мы тебе ещё и благодарны должны быть? — взвилась её мать и обернулась к мужу: — Ты слышишь, что она говорит?!

— Слышу, — проговорил тот. — Ну что ты хочешь? Нас ведь предупреждали.

Эти слова — как пощёчина… Гвеннит вспыхнула, сжалась, отшатнулась, развернулась — и выбежала за дверь.

За нею никто не пошёл…

…Она бежала по улице, стараясь не смотреть по сторонам, не видеть рождественских украшений, не смотреть в освещённые окна, не слышать счастливого смеха… и остановилась только, с размаху налетев на поймавшего её в охапку Скабиора.

— Я смотрю, семейная встреча не задалась, — сказал он насмешливо — и, убедившись в том, что улица пуста, аппарировал вместе с Гвеннит прямо в избушку.

Где и усадил девочку на кровать, позволяя ей выплакаться.

— Ну? — спросил он, когда она, наконец, затихла.

— Они… они накинулись на меня, сказали, что я испортила им Рождество…

— А я тебе говорил: они тебя предали, — кивнул он. — Кончай рыдать. Не стоит того. Слышишь? — он взял её за подбородок и требовательно поглядел в глаза.

— Да, — кивнула она и повторила: — Предали.

— Вот именно. Запомни это, Гвен. Им плевать на тебя — ты для них просто зверь — тварь, существо. А вот собственный испорченный праздник жалко, конечно.

— Я запомню, — она сжала губы.

— Вот и умница. А теперь, — он ухмыльнулся, — хочешь в гости? Только чур, от меня ни на шаг — мигом утащат в угол и изнасилуют.

— Хочу, — решительно и возбуждённо кивнула она. — Я не отойду никуда, я обещаю.

— Я напьюсь, — предупредил он, — и ты всё равно не должна от меня отходить. Это ясно?

— Да, — она кивнула.

— Только к тем, кому я тебя сам на руки сдам. Поняла?

— Да. Пойдём! — воскликнула она нетерпеливо.

— Ну, пойдём, — кивнул он.

…А в доме, откуда снова сбежала Гвеннит, её родители сидели на кухне и растерянно смотрели друг на друга.

— Не надо было так с ней, — сказала, наконец, её мать. — Мы же… сама не знаю, почему я так на неё накинулась. Я так перепугалась, когда получила это письмо…

— Да и я, — махнул рукою отец. — Зря я это сказал. Где вот её теперь искать…

— Она вернётся! — сказала его жена — но в её голосе не было слышно уверенности.

* * *

Но она не вернулась — ни в тот вечер, ни на следующий день, ни потом.

Она вообще больше не вернулась домой до конца учебного года.

Написала только — уже из школы — с просьбой прислать ей её вещи, прежде всего, одежду и несколько смен белья. Мать прислала, конечно — и больше не получила ни одного письма, даже перед пасхальными каникулами. Они с отцом извелись все от неизвестности, даже не зная, осталась ли Гвеннит в школе или снова сбежала куда-то — куда? Её родители боялись даже представлять себе это. Они долго обсуждали, обращаться ли в аврорат, но в итоге решили не делать этого, думая, что Гвеннит это только разозлит и ещё больше от них отдалит — не понимая, что уже больше некуда: подростки порой рвут связи куда быстрей и решительнее, нежели взрослые. Единственное, что они сделали — пришли по окончанию каникул на вокзал к отправлению Хогвартс-экспресса, где и увидели Гвеннит — одну.

На самом деле, на вокзал они аппарировали, разумеется, вдвоём — однако на платформу Скабиор провожать её не стал, просто постоял в отдалении и посмотрел, как она проходит сквозь стену: отпускать её совсем одну он не рискнул, однако и светиться в её обществе тоже желания не имел никакого. Посему девушка подошла к вагону уже стоящего под парами Хогвартс-экспресса одна — и когда увидела родителей, дёрнулась и демонстративно пошла, почти побежала мимо, к самому концу состава.

Летом, однако, ей пришлось вернуться домой: родители встречали её у самого поезда, и проскользнуть мимо них у неё не вышло. Да и некуда ей было идти: аппарировать она не умела, а Скабиор в последнем письме наотрез отказался её встречать и селить на каникулы у себя, пообещав, впрочем, увидеться с ней следующим же утром. Родители встретили её радостно и очень ласково — но опоздали и с радостью этой, и с лаской: теперь они вызывали у Гвеннит лишь глухое раздражение. Она молчала всю дорогу до дома, где сразу же ушла в свою комнатку и демонстративно зачаровала дверь — как умела — даже не задержавшись для ужина: поесть она успела в поезде и там же купила себе на вечер сливочного пива и бутербродов. Утром же она ушла совсем рано — и гуляла до времени встречи со Скабиором по улицам.

Так и пошло дальше: домой она приходила лишь ночевать — да и то не всегда. Ни мать, ни отец больше не спорили с ней — пытались, правда, пару раз просто поговорить, но встретив неожиданно резкий отпор, отступились. Они не знали, как им вести себя с дочерью — так же, как не понимали теперь этого её братья и сёстры. Гвеннит всегда держалась от них в стороне: средняя дочь, слишком маленькая для старшей сестры и братьев, которые никогда не принимали её в свою компанию, и слишком взрослая для младших сестёр, с которыми уже самой Гвеннит было скучно и неинтересно. У них была большая семья: шестеро детей, из которых Гвеннит была четвёртым ребёнком и второй из четверых дочерей, и в этой большой семье она иногда чувствовала себя лишней. И оборотничество лишь отдалило её от сестёр и братьев — старшие уже закончили школу: старшая сестра выпустилась как раз в тот год, когда Гвеннит перестала быть человеком. И если старшие и сами не слишком стремились к общению с ней, то младшие не очень понимали, что изменилось, и порой по привычке приходили с просьбой почитать или поиграть с ними — и плакали, услышав резкий отказ. Но Гвеннит было уже всё равно… Она вообще не хотела больше жить здесь — и, будучи вынуждена, никакой радости от этого не испытывала.

Со Скабиором во всех смыслах было куда интереснее. Он брал её с собой почти всюду — во всяком случае, так ей казалось, хотя на самом деле, конечно, многие стороны его жизни оставались от неё скрыты: не брать же с собой на серьезное дело маленькую и глупую девочку, которая просто от страха может подставить их всех. Да и не хотелось ему тащить её в этот мир… ещё успеет. Вырастет — попадёт сюда так и так. А пока рано, она же ещё маленькая совсем… Однако в тот же бордель он водил её регулярно — не для чего-то конкретного, а просто потому, что сам любил бывать там, причём далеко не только, чтобы переспать с кем-то: он с удовольствием общался со многими девочками и просто так, угощая их сладостями и выслушивая их тайны и жалобы. К Гвеннит там быстро привыкли и взяли над ней что-то вроде шефства: научили всяческим женским хитростям, показали, как обращаться с косметикой — Скабиор, впрочем, потом очень смеялся, ругался и велел забыть всё, что ей показали, если она, разумеется, не планирует делать соответствующую карьеру. А затем сам научил её краситься, невероятно удивив её своими познаниями в этой, как ей представлялось прежде, совершенно женской сфере.