Обратная сторона луны (джен)

Они так и прожили до следующего полнолуния — Гвеннит пришлось ещё раз добираться до Мунго, чтобы забрать своё аконитовое зелье: девушка очень боялась, что, не сделай она этого, её начнут искать, и поэтому потратила на путешествие целый день, правда, воспользовавшись случаем и купив ещё еды. Когда она уходила, Скабиор попросил её купить зелья и для него — именно купить в лавке, не желая, чтобы она привлекала к себе внимание. И поэтому полнолуние они оба встретили в полном сознании — и он, вполне излечившийся, повёл её по острову гулять под луной: мощный волк и молоденькая волчица, почти подросток.

Следующий день они почти полностью оба проспали — и проснулись на рассвете отдохнувшими, хотя оба были слабы, но чувствовали себя замечательно. Особенно он: каким же счастьем было снова всё видеть!

— Сколько я тебе должен всего? — спросил он за завтраком.

— Сейчас, — она полезла в свою сумку, достала блокнот и стала что-то считать, беззвучно шевеля губами. Он терпеливо ждал — святая Моргана, ну почему нельзя было посчитать сразу?! — наконец, она сказала смущённо:

— Двадцать три галеона, четырнадцать сиклей и три кната.

— Это всё, или только то, что ты взяла у родителей?

— Это… это у родителей — и я ещё сегодня еды купила, поэтому…

— Посчитай, пожалуйста, всё. И свои тоже — те, что ты потратила в первый раз.

— Я тебе уже говорила, — начала она спорить — он оборвал сердито:

— Я не собираюсь жить за твой счёт: ты мне не любовница. Считай давай.

Она снова завозилась с бумажками… и снова заплакала.

От обиды.

Святая Моргана, дай мне терпения и уйми свою дочь! Он тяжело вздохнул и спросил:

— Что не так?

— Я же хотела… помочь… искренне… А ты…

— Ты помогла, — терпеливо проговорил он. — Ты меня вылечила, и я тебе благодарен по-настоящему. В чём проблема?

— Я говорила тебе, не надо мне возвращать мои деньги… а ты… ты…

Она горько расплакалась — и, уже не в силах считать, сидела теперь, низко опустив голову и капая слезами себе на колени. Он застонал — громко и немного картинно, вынул их кармана платок, поднял её лицо за подбородок и вытер его. Сказал, едва удерживая смех и глядя в её заплаканные светло-серые глаза:

— Ты вообще умеешь думать о ком-нибудь, кроме себя? Ну, давай я тебе объясню, раз не понимаешь сама. Я — взрослый мужчина, и для меня брать у тебя — девчонки, которая и на конфеты-то себе сама заработать не может, девчонки, окончательно испортившей ради помощи мне отношения со своими родителями — деньги попросту неприлично и унизительно. Ты это можешь понять глупой своей головой? Это было бы унизительно, даже если бы ты сама заработала их — а сейчас вообще не о чем говорить. А я унижаться перед тобой не желаю. Так понятнее?

— Угу, — она всхлипнула и кивнула.

— А раз «угу» — прекрати, наконец, рыдать и считай, — он отпустил её и вернулся к своему кофе.

Она тихонько считала — потом закончила и сказала, протягивая ему листок:

— Вот. Тридцать два галеона, шестнадцать сиклей и девять кнатов.

— Тридцать три, в общем, — подытожил он, — двадцать кнатов спишем на конфеты, которые ты себе купишь от моего имени. Понял, — он кивнул. — Вернуть желательно до конца лета. Что ты скажешь родителям?

— Не знаю… Правду скажу, — грустно ответила Гвеннит. — Ну, не про тебя, — добавила она торопливо, — а просто, что нужны были деньги на лечение… одного из нас.

— Даже не думай, — поморщился он — ну да, чего-то такого он и ожидал от неё. Святая Моргана, где же ты таких идиоток берёшь-то — а главное, почему эта конкретная досталась именно мне? — Ты была в Мунго, целитель тебя наверняка запомнила. Ты приводила её сюда. Если твоим родителям взбредёт в голову найти того, ради кого доченька их — как они думали — обокрала, меня мигом найдут.

— Ну и что? Ты же ничего мне не сделал, со мной всё в порядке, и…

— …и я взрослый оборотень — а ты несовершеннолетняя девочка. А того, кто тебя обратил, так ведь и не нашли, сколько я помню.

— Но они же не смогут тебя обвинить…

— А что им помешает-то? — удивился он. — Сперва они проверят, разумеется, твою девственность — ибо это первое, что им придёт в голову. Обнаружив её на месте, они зададутся вопросом, что мне вообще от тебя надо — и придут к единственно логичному, на их взгляд, выводу. И поскольку доказать тут ничего невозможно — будет их слово против моего. И я сяду. Вот и всё.

— Но это же несправедливо! — возмущённо воскликнула девушка.

— А ты как думала? Я тебе уже говорил сотню раз: забудь ты о таком понятии, как справедливость. Её для нас нет. И не будет.

— Но я читала постановление Визенгамота! В школе! По закону слово оборотня так же…

Он расхохотался.

— Ты идиотка просто! Какая разница, как оно по закону?! Судить-то нас будут люди — те же люди, которые всегда отправляют нас в Азкабан безо всяких доказательств. Ты думаешь, их заинтересует какой-то закон, когда перед ними будут убитые горем родители несовершеннолетней девочки? Которая все каникулы с момента своего обращения непонятно с чего проводит в избушке на необитаемом острове в доме взрослого мужика? Ты в своём уме? Слушай, — сказал он, насколько мог, мягко. — Я понимаю, это весьма неприятно. Но мы отбросы. Что бы они ни написали в своих законах, ты ведь знаешь, как люди относятся к нам. Если бы тебя судили твои одноклассники или учителя — ты как думаешь, они бы руководствовались бумажкой с большой круглой печатью, принятой кучкой бездельников? — она не ответила ничего, только голову опустила, и он, сжалившись, умолк и, сделав небольшую паузу, вернулся к тому, с чего начал: — Ты вообще слышала, что я тебе говорил?

— Да, — кивнула она.

— И что ты поняла из всего этого?

— Что не надо ничего про тебя никому рассказывать. Особенно родителям.

— Особенно никому, — сказал он многозначительно. — Итак, что ты им скажешь?

— Я не знаю. Ничего не скажу.

— Правильно! — он поднял вверх указательный палец, привлекая её внимание. — Ты вообще ничего им не скажешь. Ничего — это лучшее, что можно сказать в таких случаях. Всегда. Всем. Ты просто придёшь и вернёшь деньги — если не получится совсем молча, скажешь, что тебе было очень надо, ты одолжила и вот теперь возвращаешь, потому что ты не воровка. Это всё, что им следует знать о тебе. Да?

— Да, — у неё опять задрожали губы.

— Не о чем плакать, — сказал он. — Если бы они о тебе беспокоились, ты бы во второй раз из Мунго попросту не вернулась: тебя бы там ждали авроры. Раз не ждали — значит, родители тебя не ищут. Раз не ищут — значит, им всё равно. У тебя же есть братья-сёстры?

Она молча кивнула, вертя в пальцах карандаш, которым писала.

— Ну вот — значит, им достаточно оставшихся у них детёнышей. Ты для них умерла, понимаешь? Глядя на тебя, они видят девочку, которая только выглядит, как их дочка, но которая, на самом деле, ничего общего с ней уже не имеет. Понимаешь?

— Но почему так? — она посмотрела на него не по-детски трагично.

— Потому что так. Какая разница, почему, — он отставил чашку, придвинулся к ней и растрепал ей волосы на голове неожиданно ласковым жестом. Она потянулась вперёд и уткнулась лицом ему в грудь — он вздохнул, но ни гнать, ни смеяться не стал: в конце концов, за всё, что она для него сделала, она заслужила хотя бы немного сочувствия. Так что Скабиор обнял её за плечи и снова погладил по голове. — Такова жизнь, девочка. Гвеннит. Глупая маленькая волчица, — добавил он почти ласково.

* * *

…Ну и, раз она осталась жить с ним, он водил её с собой в Лютный, чаще всего оставляя Гвеннит в «Спинни Серпент» и жёстко наказывая девочкам не рассказывать ей слишком много — но Гвеннит, абсолютно невинной, хватало и той малости, что они всё же рассказывали. Поначалу ей было невероятно неловко — она краснела и почти всё время молчала, но со временем разговорилась и даже начала задавать вопросы, и девочки отвечали ей с удовольствием, хихикая над её неопытностью и наивностью. Скабиор почти никогда не влезал в эти разговоры, но всё равно его присутствие смущало Гвеннит — ей поначалу было неловко видеть даже просто откровенные объятья и поцелуи, которыми они со «змейками» щедро одаривали друг друга. Не меньше она терялась и от их шуток — откровенных и зачастую совсем непристойных, и когда ей становилось совсем неловко, сбегала куда-нибудь в уголок, где её рано или поздно и находил Скабиор. Как ни странно, её стеснительность он не высмеивал — шутить шутил, но не зло, говорил: «Привыкай», — и потом или устраивал её где-нибудь здесь же и ночевать, пропадая после этого на всю ночь, или же аппарировал вместе с ней в домик на острове. Гвеннит очень любила, когда происходило именно так — потому что в такие ночи он был расслаблен, добр и очень с ней мил, рассказывая множество забавных и интересных историй или читая какие-нибудь стихи. Спать они ложились вместе — он никогда не раздевался при этом, и ей не давал спать в белье или в рубашке, категорично в первую же ночь потребовав от неё надевать хотя бы пижаму, а лучше завести какие-нибудь домашние брюки. И даже купил ей и то, и другое — сам, чем невероятно тронул её, до слёз.