Обратная сторона луны (джен)

Выговорившись, Гарольд резко умолк, не решаясь посмотреть на своего собеседника.

— Вам не стоило, наверное, всё это мне рассказывать, — сказал, помолчав, Уоткинс, снова сжимая его запястье. — Но я всё равно рад, что вы это сделали — и я обещаю вам, что никогда никому не расскажу ничего из того, что услышал.

— Да кому тут рассказывать, — вздохнул Гарольд. — Вы извините…

— Вы очень неосторожны, — мягко произнёс Уоткинс. — Вы ведь не знаете меня совершенно… разве можно быть таким откровенным в подобных вещах с полузнакомым человеком?

— Вы же меня в дом впустили, — дёрнул Гарольд плечом. — Какой же вы незнакомый после такого…

— Да у меня же нечего красть, — Уоткинс улыбнулся немного грустно, — какая в этом опасность? Что вы могли бы взять? Денег там почти нет… разве что, хамелеонов можно продать было бы — но это так глупо: вы стали бы первым, на кого все подумают. Так что я ничем совершенно не рисковал, как видите… а вот вашей историей, мне кажется, могли бы заинтересоваться что авроры, что тот самый ваш кредитор… Но я не скажу никому, обещаю.

— Да мне уже всё равно, — устало вздохнул Гарольд. — Я что ни делаю — выходит сплошная нелепица… я и умею-то толком разве что аппарировать с лёгкостью — но и этого не вышло в самый нужный момент… а ещё оборотень, — добавил он с грустной насмешкой.

— При чём же тут оборотень? — удивился Уоткинс.

— Ну как же… говорят ведь, что они и ловкие, и сильные, и опасные… а какой я опасный…

— Вам хочется быть опасным? — улыбнулся Уоткинс.

— Конечно, хочется! — искренне сказал Гарольд. — Всякому хочется… вам разве нет?

— Нет, — покачал головой он. — Мне вовсе не хочется, чтобы меня боялись… у меня и так не слишком много друзей — и…

— Вот потому и немного! — воскликнул горячо Гарольд. — Если б боялись — у вас бы их было полно! Всякий был рад бы с вами дружить!

— Ох, Гарри, — попытался покачать головой Уоткинс — и, хотя рога не позволили ему сделать это по-настоящему, жест получился достаточно очевидным. — Какие же у вас странные представления о дружбе… Дружба — это уважение, и ещё общие интересы и удовольствие проводить время вместе, при чём же тут страх?

— Ну, не знаю, — недоверчиво и упрямо сжал губы Гарольд. — Уважение… интерес… да кому я могу быть интересен-то? — он дёрнул плечом. — Во мне нет ничего особенного — а вот, если б я был опасным…

— Вы путаете страх с уважением, — улыбнулся Уоткинс. — Это не то, чтобы плохо — просто до ужаса непрактично.

— Почему непрактично? — озадаченно спросил Гарольд.

— Потому что, путая понятия, вы можете перепутать и то, что они выражают, и начать добиваться совсем не того… и когда получите — даже и не поймёте, почему вас это совсем не радует, — охотно пояснил Уоткинс. — Вот смотрите, — с удовольствием продолжил он, поймав вопросительный взгляд собеседника. — Вы говорите, что хотите быть опасным, потому что с опасными все хотят дружить, верно?

— А то, — кивнул Гарольд. — Конечно, хотят.

— А что такое, по-вашему, дружба? — почти что ласково спросил Уоткинс.

— Дружба? — переспросил юноша — и умолк, пытаясь подобрать хоть какие-нибудь слова. — Ну, дружба… это же все знают! — воскликнул он, наконец, даже всплеснув руками. — Ну как такие вещи можно сказать?

— Описать, — ненавязчиво поправил его Уоткинс. — Тогда просто — какого друга вы бы хотели?

— Сильного! — тут же ответил Гарольд.

— Почему?— улыбнулся Уоткинс.

— Чтоб защитил, если что, — с некоторым удивлением сказал Гарольд. — Если бы у меня были такие друзья, я бы…

— Это не друзья, — возразил Уоткинс. — Это покровители — которые в ответ на защиту потребуют чего-то ещё.

— А вот друзья не потребовали бы, — упрямо возразил Гарольд.

— То есть друг — это человек, который защищает, не требуя ничего взамен?

— Да, — широко улыбнулся Гарольд. — Точно!

— А зачем? — вкрадчиво спросил Уоткинс. — Зачем ему это?

— Ему? Ну, просто… просто, мы же друзья! — Гарольд почему-то занервничал.

— Если я правильно понял, — мягко проговорил Уоткинс, — для вас друг — это человек, который вас защищает, не требуя ничего взамен. Но, если под другом понимать именно это — значит, и он будет ожидать от вас того же, ведь верно?

— Он? — растерянно переспросил Гарольд. — От меня?

— Ну конечно, — улыбнулся Уоткинс. — Если друг — это тот, кто безвозмездно защищает друга, то вы для него будете другом — а значит, тем, кто безвозмездно защищает его. Верно?

— Ну… да, — совсем растерялся Гарольд, который никогда в жизни вообще не задавался подобным вопросом.

— А вы сможете дать ему это? Защитить его?

— Нет, конечно! Я говорил же — мне затем и нужны друзья, чтобы…

Он умолк, осознав, наконец, то, что пытался донести до него собеседник.

— Тогда получается, что дружить могут только одинаково сильные люди, — спокойно подытожил Уоткинс. — Иначе дружбы не выйдет — а получится покровительство, а это совершенно другое дело.

— Значит, — упавшим голосом проговорил Гарольд, — у меня вообще никогда никаких друзей не будет.

— Почему же? — кажется, удивился Уоткинс. — Вы просто не туда смотрите… Дружба — это и вправду обмен между равными, но ведь речь может идти не обязательно о силе! Можно просто интересоваться чем-то одним — или схожим… вот, если бы вы, к примеру, любили улиток, или стриллеров, или хамелеонов — или просто каких-нибудь рептилий, земноводных, моллюсков…

— Они странные, — смущаясь, признался Гарольд.

— Кто именно? — уточнил Уоткинс.

— Эти… круглоглазые. Хамелеоны. Я в первый раз так перепугался…

— Вы испугались хамелеонов? — удивился Уоткинс. — Но они безобидные совершенно…

— Да не их, — вздохнул Гарольд.

Пришлось признаваться…

Выслушав, Уоткинс рассмеялся — до слёз и, стирая их рукавом пижамной куртки в широкую бело-голубую полоску, сказал:

— Ох, простите меня! Следовало вас предупредить, безусловно — надо было сказать, что они исчезают, когда пугаются. Надеюсь, вы сами тогда не пострадали?

— Нет, что вы, — помотал головой Гарольд. — Это вы простите меня — я вам там устроил разгром… и… и, вы знаете… я… я потом прошёл вообще по квартире и всё посмотрел, — мучительно краснея и запинаясь, проговорил он.

— Посмотрели — и ладно, — успокаивающе проговорил он, касаясь кончиками пальцев тыльной стороны его руки. — У меня нет там никаких секретов… я понимаю: вам было интересно посмотреть, как я живу. Ничего страшного — вполне понятное любопытство.

— Почему вы не злитесь?! — не выдержал Гарольд. — Почему вы никогда ни на что не злитесь?!

— Но здесь не на что злиться, — кажется, удивился Уоткинс. — Вы ничего дурного не сделали: опрокинули банки, рассыпали корм — но так вы ведь всё собрали и починили. А что по квартире прошли — так это же обычное человеческое любопытство, на что тут сердиться?

— А это?! — в непонятном отчаянии выкрикнул Гарольд, ткнув пальцем в рога.

— Ну, — почти беззвучно рассмеялся Уоткинс, — учитывая, что вы должны были сделать со мной вместо этого, злиться на рога с моей стороны было бы несколько неблагодарно, вы не находите?

— Вы… странный! — сердито, растроганно и смущённо-резковато выкрикнул Гарольд. — Я бы убил за такое, наверное…

— Мне кажется, убийство — это не ваше, — очень стараясь казаться серьёзным, сказал Уоткинс. — На вашем месте я бы больше не пробовал… кто знает, что и кому вы отрастите в следующий раз, — он всё же не выдержал и опять засмеялся.

Гарольд открыл было рот — а потом не удержался и тоже прыснул, и захохотал, мотая головой из стороны в сторону.

— А знаете — я иногда прихожу их кормить, а потом сижу и смотрю на них, смотрю… а сложно их содержать? — отсмеявшись, спросил он.

— Кого именно? — уточнил Уоткинс. — Улиток несложно.

— Я даже не знаю… А хамелеонов трогать совсем нельзя?

— Почему нельзя? — удивился Уоткинс. — Можно, конечно. Но без меня лучше не стоит — их надо приучить к своим рукам поначалу. Но потом, если вы захотите, я вас познакомлю — они с удовольствием сидят на руках, тем более, если они такие горячие, как у вас. Вы не больны? — спросил он заботливо.

— Не, — мотнул головой Гарольд. — У нас всегда так — у оборотней.

— Тем более вы им понравитесь, — уверенно сказал Уоткинс. — Будете заходить в гости? Я вечерами обычно дома и всегда буду рад вам.

— Я приду, — серьёзно и тихо ответил Гарольд. — Спасибо вам, — он вдруг ужасно смутился — или решил, что смутился, хотя испытываемое им чувство на смущение было похоже лишь отчасти: ему хотелось разом и убежать, и сделать что-нибудь очень хорошее, и рассказать что-нибудь, чтобы показать, что он совсем не такой идиот, каким, вероятно, представляется Флавиусу. Но никаких нужных слов он не отыскал — только попрощался и пообещал, что в следующий раз зайдёт завтра.

И только уже на выходе из Мунго сообразил, что даже не спросил Уоткинса ни о здоровье, ни о том, когда же его обещают избавить от рогов.