Обратная сторона луны (джен)

Пару раз в месяц, когда вечные очищающие заклинания вставали уже поперёк горла, Скабиор забирался в какое-нибудь маггловское жильё. Перед этим он несколько дней следил за ним и, наконец, убедившись, что и владельцы, и соседи утром отправляются на работу, возвращаясь лишь вечером, решался.

И шёл в душ.

Надолго.

Он мог стоять под обжигающе горячими струями час или два — поэтому быстро научился находить квартиры с центральным водопроводом, потому что ни в одном накопителе воды на такое время, конечно же, не хватало. Он был по-своему вежлив: всегда приносил с собой всё, начиная с мыла и заканчивая полотенцами, и после тщательно убирал за собой, оставляя хозяевам лишь фантастические совершенно счета за воду, о которых, впрочем, понятия не имел и, соответственно, никогда даже и не задумывался.

Этот час или два были одними из самых долгожданных в его не балующей разнообразными удовольствиями жизни: просто стоять под мощными струями, подставляя им спину и поясницу, грудь и плечи. Словно под странными, но сильными и опытными пальцам неведомого водного божества, подсовывая под них голову, чувствуя их настойчивую ласку на своем затылке… Мерные удары, сплетающиеся в причудливый ритм. Он даже стонал от удовольствия, и по-своему это казалось ему ничем не хуже секса — которым он, к своему удовольствию, был всегда обеспечен. Иногда, впрочем, он притаскивал с собой какую-нибудь девчонку: из борделя, или же из своих, тоже оборотня. Но чаще ходил один: женщины требовали к себе слишком много внимания, и огромная часть удовольствия, того, что он получал от собственно душа, почти что терялась — а его было жаль менять на простой секс.

Чаще он поступал иначе: уже после этого шёл к кому-нибудь, нередко даже ещё не успев остыть. Девочкам нравилось: обычно в такие моменты он бывал в превосходнейшем настроении, следовательно, нежен, весел и щедр.

Вот и сейчас он возвращался с «купания», расслабленный и довольный, размышляя лениво, вернуться ли сразу домой, или заскочить к кому-то на огонёк — когда его отыскала сова, настырно пристроившаяся ему на плечо и, вероятно, ожидая ответа. «Здравствуй, Кристиан!» — начиналось послание. Даже не глянув на подпись, он уже знал, от кого оно: так к нему обратиться могло прийти в голову одному единственному человеку на свете. «Я надеюсь, у тебя всё хорошо». Да просто отлично… Он усмехнулся. Такое впечатление, что девчонке не пятнадцать, а пять. Ну, или десять. «Спасибо тебе большое за советы…» Святая Моргана… её кто-нибудь когда-нибудь учил писать письма? «…мне действительно дали отдельную спальню, по-моему, переделав её из чулана». Ух ты. Ну, Спраут даёт! Они же там нашествие оборотней получат, когда подросткам станет известно, что это способ получить отдельную комнату. Это же надо трусить до такой степени! «Мне надо было бы радоваться, но мне стало ещё грустнее». Какая же глупая девочка! Да она со своей отдельной, собственной спальней может стать самой популярной в Хаффлпаффе! А то и не только в нём. Особенно среди старшекурсников. Да и денег так заработать можно. «Но я всё равно тебе очень благодарна». Святая Моргана… благодарна она. «Пожалуйста, мне очень хочется получать от тебя письма, хотя бы раз в неделю» Что?! Он даже остановился. Письма? О чём, Мордредовы яйца, он может писать раз в неделю хаффлпаффской девочке? А главное — ему-то это на кой сдалось? «Я тоже буду писать тебе, если можно». А если нельзя? Можно подумать, ты послушаешь меня… как там тебя… девочка? «Скажи только, что тебе было бы интересно знать». Мне? Интересно?! Святая Моргана… «До свидания, Кристиан. Я велела сове ждать твоего ответа, чтобы тебе не нужно было платить на почте. Твоя Гвеннит».

— Н-да, — проговорил он, озадаченно поглядев на невозмутимо чистящую клюв у него на плече птицу. — Пошла вон! — он дёрнул левым плечом — и зашипел, когда сова, стараясь удержаться на месте, вцепилась в когтями в его пальто. — Да что за… кыш отсюда! — он попытался отодрать её когти от своего плеча — она больно клюнула его в пальцы, взлетела… и, сделав круг, опустилась на правое. — Ещё одна хаффлпаффка, — усмехнулся он вдруг и рассмеялся. Ну что ты будешь делать…

Можно было, разумеется, просто прогнать птицу, можно было черкнуть какую-нибудь отписку, или просто сунуть ей кусок чистой бумаги… Да даже то же письмо вернуть — вариантов, на самом деле, была масса. Ибо, ну, в самом деле, о чём ему ей писать? Им и разговаривать-то было не о чем. А тут письма. Он никогда в жизни никому не писал — во всяком случае, в своей новой жизни, с тех пор, как стал оборотнем. Да и учась в школе, писал домой мало и редко — маме было не до того, а ему не хотелось лишний раз вспоминать дом. А тут каждую неделю. Безумие.

Он бы и плюнул, но он слишком хорошо знал, как это — быть одному. Он сам был немногим старше, когда с этим столкнулся — и, хотя в то время ему казалось, что хуже ничего быть не может, сейчас он прекрасно понимал, что вполне может, и что вариант этой самой Гвеннит, возможно, как раз и есть хуже: каждый день быть среди тех, кому несколько лет доверял… Нет, пожалуй, он не хотел бы. И, определённо, был рад, что с ним самим всё было так, как было. К тому же, он ведь был, в некотором роде, обязан ей после этого лета…

Однако, что же ей написать? А впрочем… Это же просто.

Он вытащил из кармана карандаш, перевернул письмо, присел на обочину, положил письмо на колено чистой стороной кверху и написал:

«1. Не чаще раза в неделю.

2. О чём ты хочешь, чтобы я писал?

3. Расскажи, КАК тебя там боятся», — и, не подписав, привязал письмо к лапке совы и отпустил птицу.

Следующее письмо он получил ровно через неделю — в субботу.

«Здравствуй, Кристиан! Я надеюсь, у тебя всё хорошо». Да просто отлично — за два-то дня до трансформации. Она чем думает, интересно? Сама же должна всё чувствовать! «Я очень рада, что ты согласился со мной переписываться». Тьфу. «Мне грустно писать о том, о чём ты спросил, но раз ты спросил, я пишу…» Святая Моргана… она совсем не читает книжек? Речь пятилетки… нет, он определённо свихнётся читать такое еженедельно. «...пишу: меня ОЧЕНЬ боятся, и никто не хочет рядом со мною сидеть даже за столом в большом зале. И, конечно, за партой тоже. Раньше я всегда сидела с одной девочкой на второй парте, а теперь мне приходится сидеть сзади совсем одной. Учителя меня никогда не спрашивают. Мне всё время говорят, что я могу вообще не ходить на уроки, если чувствую себя плохо. А мне не плохо. Каждое утро уже пять дней я прихожу в больничное крыло и пью аконитовое зелье, а мадам Помфри на меня смотрит. И завтра я приду к ней и останусь там до вторника. Она говорит, что у меня будет отдельная, полностью моя палата. Напиши мне что-нибудь про себя, пожалуйста. И что-нибудь хорошее. Твоя Гвеннит».

Дочитав письмо, он поморщился и отложил его на кровать. На сей раз сова отыскала его в избушке — он по-прежнему старался не слишком высовываться в дни перед полнолунием — и сейчас сидела на столе, чистя перья. Он поискал глазами что-нибудь, чем можно было бы её угостить (кажется, это принято?), но предсказуемо ничего не нашёл. Ему что, придётся купить совиное лакомство? Дожил…

Однако девочку ему было жалко. Он понимал прекрасно, что виной этому его обострившаяся чувствительность, и что уже через неделю ему снова будет на неё, в общем-то, наплевать, но сейчас… Так почему бы и не воспользоваться моментом? В конце концов, пусть малышка порадуется. И, может, что-то поймёт.

Он сел к столу, взял наполовину исписанный пергамент, который использовал для черновиков, и начал быстро писать:

«1. Стандартные вступления «Здравствуй, Кристиан! Я надеюсь, у тебя всё хорошо» вызывают у меня изжогу. Лучше обходиться вовсе без них, если не можешь придумать что-то оригинальное. Или просто писать «Здравствуй».

2. «Мне грустно писать о том, о чём ты спросил, но раз ты спросил, я пишу» — это самоочевидные вещи: раз я читаю твоё письмо — значит, ты пишешь. Звучит абсолютно по-идиотски: то ли ты — дура, то ли меня таковым считаешь.

3. Не хочешь сидеть на задней парте — приходи первой и садись туда, куда хочется. Тронут — бей. Тронут ещё раз — бей снова и иди жаловаться.

4. Отдельная комната — неистощимый источник дохода. Представить боюсь, сколько отвалят тебе старшекурсники за час пользования — главное, пусть приносят бельё с собой.

5. Не собираюсь ничего про себя писать.

6. До окончания школы осталось на неделю меньше».

Вычеркнув кое-что и добавив ещё пару строк, он переписал текст набело на обратной стороне её письма, привязал к птичьей лапе и отпустил сову.

Так и пошло: каждую субботу он получал письмо и писал на обороте ответ, правя стиль и оставляя едкие комментарии по поводу прочитанного. Поначалу в этих письмах не было ничего интересного, однако в середине октября Гвеннит удалось его и заинтересовать, и позабавить: «Оказывается, здесь у нас есть очень странные люди, которые с восторгом говорят о Темном Лорде и его сторонниках — они предложили мне присоединиться к ним на праздновании Хэллоуина и нарядиться Фенриром Грейбеком. Сказали, что это будет аутентично, потому что я тоже оборотень. Я обещала подумать, но я не знаю, что им ответить, потому что, ну какой же из меня Грейбек?»

Прочитав это, Скабиор не удержался от хохота — а, отсмеявшись, сразу же сел за ответ: «У вас там тоже водятся эти ряженые? Они целую стену памяти в Лютном устроили — я тебя свожу как-нибудь, продемонстрирую этот идиотизм. Кретины они, конечно, несусветные, ты, главное, не относись серьёзно к этой их непонятной ностальгии по тому, чего они никогда не видели — а вот идея их мне очень понравилась, по-моему, из тебя выйдет отличный Грейбек. Главное — никогда и никому про это за стенами школы не рассказывай, некоторые из наших могут и не понять, а я тебе с удовольствием поспособствую и пожелаю развлечься по полной. Напиши, если нужно что-нибудь по костюму — постараюсь прислать».

Описание Хэллоуина его развеселило ещё сильнее: читая про то, как девочки из их «клуба» наряжались кто в Беллатрикс Лестрейндж (её он помнил даже лучше, чем самому хотелось), кто в Алекто Кэрроу (а это имя ему уже ни о чём не говорило), а мальчики — кто в кого, но в Тёмного Лорда никто не рискнул, опасаясь наказания со стороны директора и деканов (и Скабиор в кои-то веки был бы в данном случае с ними совершенно согласен — он и сам с удовольствием снял бы с этих идиотов штаны да высек так, как секли молодняк в том лесном лагере Грейбека, где прошла его собственная молодость), он хохотал, ругался и потом написал Гвеннит, которая в самом деле явилась на праздник в костюме Грейбека, что рад появившейся у неё в школе компании, но очень хотел бы, чтобы она не слишком проникалась их романтическими бреднями, ибо знавал он когда-то всех их кумиров и непременно расскажет ей про них, и она поймёт, что они не стоят подобного поклонения.

Последнее послание перед каникулами его удивило: в постскриптуме девушка просила его встретить её в Лондоне на вокзале. Он отказал, разумеется.

Но пришёл. Просто, чтобы узнать — зачем.

Ну и узнал: увидел, как она вышла из поезда, таща за собой большой и явно тяжеленный сундук, огляделась и подошла к стене — ждать. Он тоже ждал, прячась за одной из колонн платформы — и дождался, пока они остались на перроне одни. Никто не пришёл её встречать… Гвеннит тихонько плакала, молча вытирая варежкой слёзы — и он сдался. Подошёл, спросил раздражённо:

— Где твои родители?

— Я написала им, что не приеду домой на каникулы, — счастливо проговорила она, хватая его за руку. — Я думала, ты уже не придёшь!

— Почему? — изумлённо спросил он, даже не разозлившись от удивления.

— Все уже разошлись…

— Почему родителям так написала? И куда ты теперь?

— К тебе! — она радостно улыбнулась.

Твою же мать…

У него в первый момент даже слов не нашлось — никаких.

— Ко мне? — только и сумел повторить он.

— Ну да, — кивнула она. — Ты же говорил мне, что мне нельзя оставаться, потому что меня будут искать. Ну вот, теперь не будут, и у нас почти две недели!

— Ну, ты даёшь! — он вдруг расхохотался с искренним восхищением. Вот тебе и тихая плакса. Ай да Гвеннит… Так загнать его в угол! Да ни одной бабе не удавалось! А ей ведь ещё шестнадцати нет… Что же будет в двадцать? А в двадцать пять? — Следовало бы развернуться сейчас и уйти, — сказал он насмешливо. — И посмотреть, что ты станешь делать.

— Домой вернусь, — она погрустнела. — Скажу, что хотела сделать сюрприз… Рождество всем испорчу…

— Заплачешь сейчас — так и будет, — предупредил он. — И вообще: станешь рыдать — остаток каникул проведёшь дома, лично за шкирку притащу. Это ясно?

— Да, — очень искренне кивнула она.

— Ладно, — он взялся за чемодан. — Аппарировать отсюда не принято — но здесь обычно не перекрыто. Держись.