Обратная сторона луны (джен)

И в этот момент кто-то — Эбигейл даже не сразу поняла, кто именно — выбежал из толпы и встал перед ней. А потом ещё, и ещё… Хадрат вдруг рассмеялась — громко и, кажется, вполне искренне — и даже в ладоши захлопала:

— Вы поглядите, кто к нам пришёл! Пошли вон, мелюзга — здесь взрослые разговаривают!

Дети. Вернее, подростки — и совсем юные, лет семнадцати-восемнадцати, взрослые. Их было пятеро — и Эбигейл, соскочив с бревна, немедленно встала в ряд с ними — но на полшага впереди. Один раз дети — совсем другие — уже прикрывали её… больше она подобного не допустит.

— Драки не будет, — сказала она — а с ней рядом продолжали вставать, теперь уже взрослые. Восемь… девять… — Вы хотите, чтобы я отсюда ушла? — спросила она — и услышала в ответ:

— Да!

Ответить она ничего не успела — потому что в толпе возникло движение, и она расступилась, пропустив вперёд вернувшихся Гельдерика с Нидгаром.

— Что тут такое? — спросил первый, с крайним удивлением оглядывая присутствующих. — Хадрат? Эбигейл?

— Я ухожу, — очень спокойно ответила та. — Просто ухожу из стаи.

— Что?! — глаза Нидгара сверкнули. — Что здесь, к хелеву Мордреду, происходит?!

— Она солгала нам! — снова выкрикнули из стаи.

— Солгала, что вернёт волчат!

— Мне больше нет места здесь, — сказала Эбигейл. — Мне жаль, что вы так рано вернулись — я предпочла бы умереть здесь и сейчас. Но есть так, как есть. Вожак не может оставаться там, где его не хотят слушать. Я ухожу.

— Пусть выметается! — крикнули из толпы.

— Вы наши вожаки!

— Вы — и Хадрат!

— Я тоже подписывал этот контракт, — сказал было Гельдерик, но его голос потонул в возмущённых криках:

— Это она!

— Она так решила!

— Она поклялась, что они будут дома!

— Я могу забрать свои вещи? — ровно спросила Эбигейл.

— Да, — твёрдо ответил Гельдерик. — Бери всё, что нужно. И часть добычи — твоя, — сказал он громко — так громко, что перекрыл шум толпы. И так уверенно, что никто не посмел возразить.

— О нет, — усмехнулась Эбигейл. — Это ваша добыча. Не моя. Я возьму только своё: палатку и личные вещи.

— Мы пойдём с тобой, — вдруг подала голос стоящая подле неё невысокая темноволосая девушка — совсем ещё юная, почти девочка в слишком большой для неё тёмно-коричневой куртке.

— Да, — поддержал её юноша в чёрном, года на два постарше с густыми тёмно-каштановыми волосами, лицо которого пересекал тонкий зигзагообразный шрам, а на левой щеке красовалось ещё два — поменьше. — Мы пойдём с тобой.

— Мы не хотим, чтобы и нас тоже однажды продали — потому что мы слабые, — сказал невысокий худощавый парень в потрёпанной тёмно-зелёной вельветовой куртке с растрёпанными соломенными волосами.

— Нас всю жизнь учили, что мы не семья — а стая, — проговорила девушка лет двадцати, тоже маленькая, с густой шапкой тёмно-русых волос, чья болотного цвета куртка явно знавала лучшие дни. — Но ты стала для нас семьёй, — сказала она Эбигейл, — и мы уходим с тобой. Мы слабые и не нужны вам, — обратилась она к остальным и спросила Эбигейл: — А ты возьмёшь нас с собой?

Эбигейл обернулась к тем, кто стоял рядом с ней, и сказала — теперь только им:

— Вы можете уйти со мной, если хотите. Я не возьму с собой ничего, кроме своей палатки и личных вещей — вы можете сделать то же. Но — ничего больше.

Из стоящей напротив неё толпы вдруг выбрались двое детей — совсем маленьких, лет восьми-девяти — и, подбежав к Эбигейл, обняли её за талию и сказали практически хором, требовательно и умоляюще заглядывая ей в лицо:

— Мы хотим с тобой! Можно?

— Можно, — кивнула она, обводя остальных внимательным взглядом. Как странно всё обернулось… но теперь она снова не имела права на драку. Она обязана была увести тех, кто доверился ей. Увести — и…

Что «и» — она пока что не думала. У неё ещё будет время. Много времени…

— Вы не можете просто взять и уйти! — выкрикнул кто-то с той стороны.

— Можем, — возразила Эбигейл. — Никто и никогда никого не держал в стае. Или вы станете мешать нам? — спросила она Гельдерика.

Повисла напряжённая звенящая тишина.

— Нет, — наконец, сказал он. — Уходите, раз так решили.

— Они не могут, — начала Хадрат, но он повторил — очень резко:

— Уходите. Мы не станем мешать. Вы можете забрать, что хотите — и свою часть добычи тоже, — повторил он настойчиво.

— Она ваша, — холодно возразила ему Эбигейл. — Никто из нас не притронется к этому. Никогда. А тот, кто притронется — со мной не пойдёт. Мы возьмём только припасы на пару дней. И ничего больше.

Она обвела долгим взглядом стоящих перед ней оборотней — и вдруг улыбнулась.

— У вас час, чтобы собраться. Я буду ждать вас у своей палатки. Я думаю, — обратилась она к Гельдерику, — мы имеем право забрать одну из больших палаток. Она на десятерых — нам хватит одной. Какую мы можем взять?

— Берите любую, — отрывисто проговорил тот, избегая смотреть ей в глаза — и, отвернувшись к тем, кто оставался с ними и по-прежнему был его стаей, приказал: — Не мешать им! Пусть берут, что хотят. У нас не тюрьма.

— Нас одиннадцать, — сказала она, пересчитав всех своих. — Мы возьмём одну из палаток, которые ещё не успели расставить. Через час, — повторила она. — Я позову.

— Двенадцать, — раздался вдруг мужской голос, и со стороны стаи вышел невысокий худощавый мужчина лет сорока с длинными, собранными в хвост русыми волосами и с небольшим арбалетом в руках. — Если примешь.

— Приму, — кивнула Эбигейл — и тот, махнув рукой стоящим вокруг неё волчатам, повёл их куда-то вглубь лагеря. Всех, кроме двоих малышей, которые так и остались стоять рядом с ней. — Идите, соберите свои вещи, — велела она им и крикнула: — Бёр, пригляди за ними.

Мужчина с арбалетом обернулся — и притормозил, дожидаясь бегущих к нему детей, потом хлопнул их по спинам и двинулся дальше.

— Ты понимаешь, что она делает? — прошипела Хадрат, обращаясь к Гельдерику. — Она же раскалывает нас! Ты не видишь?

— Она сама так решила, — пожал он плечами. — И, в общем, — добавил он, усмехнувшись, — этого можно было давно ожидать. Ей неуютно с нами… пусть уходит. С ней пошли лишь слабаки — ну и дети. Нам сейчас всё равно не до них — а обратить других мы всегда успеем.

— Нельзя их так отпускать! — настойчиво проговорила Хадрат.

— Можно, — скрипнув зубами, вмешался Нидгар. — Стая должна быть единой. Хотят — пусть уходят. У нас никогда никого не держали — мы не волшебники, мы свободные волки.

Уложить палатку Эбигейл помог Нидгар: молча подошёл к ней и начал складывать — и она позволила, потому что с одной рукой всё равно никак не могла управиться. Закончив, он сел на землю и будто через силу сказал:

— Неправильно это. Стая без тебя многое потеряет.

— Они так сами решили, — спокойно ответила Эбигейл. — И они правы: вы стали другими — и я больше не понимаю вас. А вожак должен чувствовать стаю.

— Я против того, чтобы ты уходила, — сказал он упрямо.

— Сейчас это уже не важно, — сказала она и слегка улыбнулась. — Теперь ты за них отвечаешь — уже без меня. Если случится чудо, и мы найдём клад — мы отдадим его, чтобы заплатить штраф за Сколь и за Хати. В остальном же у нас больше нет ничего общего. Но, — добавила она, поднимаясь при виде идущих в её сторону волчат, — если тебе будет что-нибудь нужно — пиши. Сова нас найдёт.

— Куда вы сейчас? — спросил он, тоже вставая.

— Извини, — без улыбки сказала она. — Вы ведь тоже смените теперь место. Мы не враги вам — но я не хочу однажды утром обнаружить в нашем лагере Хадрат.

Он кивнул — и отошёл в сторону, не слыша, о чём шептались уходящие, сбившись в тесный кружок. А потом она аппарировали — старшие держали детей и не умеющих аппарировать подростков, и у всех были рюкзаки.

Нидгар стоял какое-то время, глядя на то место, где недавно стояла маленькая, одноместная палатка Эбигейл — её, можно сказать, привилегия, сохранившаяся ещё с той поры, когда она была единственной Серой и взрослой, оставшейся после бойни девяносто восьмого. Она оставалась тем мостиком, ниточкой, что соединяла их всех с той, старой, настоящей стаей, которую когда-то основал сам Грейбек. Он, Нидгар, тоже помнил его — так же, как и Гельдерик, и Хадрат, и ещё десяток других… но всё же они были в девяносто восьмом детьми или подростками — а она, Эбигейл, как им казалось, была с Фенриром всегда. У неё даже имя было другое — своё собственное, а не данное им.

А теперь эта ниточка порвалась.

Значит, пришло время стае освобождаться от прошлого и становиться другой. В общем-то, так ведь и было уже давно — они просто признались теперь в этом всем, в том числе и друг другу.

Но почему-то на душе у Нидгара всё равно было удивительно пусто.