Обратная сторона луны (джен)

— В таком случае, — проговорила Спраут, — я полагаю, вам стоит познакомиться с вашими будущими коллегами. Приходите завтра с утра — часов в одиннадцать, мы по субботам собираемся позже. Завтра все будут — а на входе в министерство в качестве цели визита скажите что-нибудь про мисс и мистера Мун: поскольку вы официально заявлены экспертом в их деле, ваше появление не привлечёт к себе особенного внимания.

— Да… спасибо. В смысле, — тряхнул Скабиор головой, всё ещё слишком ошарашенный принятым решением, — с удовольствием приду. И познакомлюсь.

— Не смущайтесь, — улыбнулась Спраут. — Я понимаю — вам это странно… но поверьте мне: в отличие от наших подопечных, мы не кусаемся.

— Я верю, — улыбнулся он — и вдруг рассмеялся. — С одним вашим сотрудником я, кстати, знаком — правда, по большей части заочно. Вы говорили, что нельзя вот так просто прийти и начать помогать — однако он, помнится мне, попытался.

— Если вы имеете в виду миссис Долиш, — строго оборвала его Спраут, — то мистер Квинс действовал совершенно верно, отступив от инструкции лишь в мелочах. Поясню: у нас есть молодая вдова-оборотень с маленьким ребёнком, которая, соответственно, не пьёт аконитовое…

— Гвеннит не вдова, — неожиданно сам для себя перебил её Скабиор. — Её муж пропал, а не умер.

— Хорошо, — легко согласилась та. — Но, так или иначе — есть молодая женщина-оборотень, которая живёт одна, молодая мать, которая не пьёт аконитовое… мы должны были убедиться, что и с ней, и с ребёнком всё хорошо.

— Поэтому можно заявиться без предупреждения и пораньше с утра? — хмыкнул Скабиор.

Спраут нахмурилась:

— Безусловно, мистер Квинс должен был сперва написать и обговорить удобное миссис Долиш время визита. Я не знала, что он позволил себе…

— Да ладно вам, — примирительно проговорил Скабиор, прекрасно, на самом-то деле, понимающий причину того неожиданного утреннего визита. — Ну, пришёл и пришёл. Давайте не будем начинать наше сотрудничество, — он опять хмыкнул, на этот раз несколько нервно, — с доносов и кляуз. Меня разозлила его бесцеремонность в отношении моей дочери — но не стоит устраивать из этого катастрофу.

— Миссис Долиш — ваша дочь? — очень удивлённо… и очень серьёзно уточнила у него Спраут.

Скабиор вдруг смутился — дёрнул уголком рта, сказал быстро:

— Нет, конечно. У оборотней не рождаются девочки. Она — названная дочь. Но у неё есть собственные родители.

— То, что у оборотней никогда не рождаются девочки — известно, — проговорила Спраут. — Но целители не дают точного ответа на вопрос, почему так происходит — до сих пор есть лишь общие теории. А что думают и говорят по этому поводу у вас?

— Понятия не имею, — пожал он плечами. — Но я никогда не слышал ни об одном таком случае. Если хотя бы один из родителей оборотень — всегда будут только мальчишки. Зато обычно здоровые, — добавил он со смешком. — И я ни разу не слышал, чтобы кто-то из них родился бы сквибом. Хотя, может, мне просто не встречались такие…

— Вот кого надо было Фаддеусу Ферклу в жены брать, — засмеялась вдруг Гермиона. — Полная гарантия успеха была бы у человека…

— Кто это? — спросил Скабиор, напрягшись.

— Жил такой волшебник в семнадцатом веке, — улыбнулась она ему. — Известен тем, что, когда выяснилось, что все его семеро сыновей — сквибы, он превратил их всех в ежей.

— Навсегда? — помолчав, без улыбки спросил Скабиор.

— Да, полагаю… во всяком случае, об обратном ничего неизвестно. Кажется, он потом женился второй раз — но я не уверена…

Она замолчала, немного смутившись от ярости, блеснувшей в его глазах.

— Вам кажется это смешным, миссис Уизли? — негромко спросил он. — Вас веселит, что кто-то превратил своих детей в животных просто потому, что сумел это сделать и потому, что они оказались не такими, как ему бы хотелось? Позорили его самого и весь его род этой своею ущербностью, инаковостью и всем тем, о чем это лицемерное общество привыкло шептаться и осуждать?

Он стиснул зубы и заставил себя замолчать, досадуя, что позволил себе так глупо сорваться. Волшебники… все они одинаковы: какими бы прогрессивными и добрыми они ни казались на первый взгляд, всех, непохожих на себя, они считают уродами — и разница только в том, как они к этим уродам относятся. Плевать… какая, собственно, разница? Ему очень хотелось встать и уйти, хлопнув дверью — и больше не иметь с ними дела. Потому что, не стоит себя обманывать: он и такие, как он, никогда не станут для волшебников равными. Но… кто мешает ему ими просто воспользоваться? Раз они готовы дать деньги и, возможно, помочь найти выход — почему нет? Главное — помнить, кто они все такие. Помнить — и не поддаваться ни на секунду их улыбкам и красивым речам. Потому что все они одинаковы. Все.

Он улыбнулся — и проговорил примирительно:

— Прошу прощения. День сегодня такой странный… сам не знаю, с чего я сорвался. Шутка и вправду забавная, — он рассмеялся и встал. — Но должен признаться, что у меня есть ещё одно дело — совершенно легальное, — добавил он с улыбкой. — Так что, если я вам здесь больше не нужен — я бы на сегодня откланялся.

— Мистер Винд, — начала покрасневшая Гермиона, но он, любезно и вежливо ей улыбнувшись, лишь поклонился и обвёл их вопросительно-выжидающим взглядом.

— Мистер Винд, — очень спокойно проговорил Поттер, которого его любезность ни на секунду не обманула. — Мне кажется, кто-кто, а Гермиона имеет право шутить на подобные темы. Возможно, вы помните, как Беллатрикс Лестрейндж долго и тщательно вырезала у неё на руке статус крови? Вы ведь присутствовали при этом, если память меня не подвела?

Скабиор поперхнулся словами, которые вертелись у него на языке — и Гермиона сумела, наконец, закончить свою реплику:

— На самом деле, я согласна с вами, мистер Винд. В этом нет ничего смешного — и если бы что-то подобное случилось с кем-то из наших современников, я думаю, никто и не подумал бы веселиться. Но почему-то, если то же самое происходило когда-то давно, то воспоминания о нём часто кажутся нам всего лишь забавным курьёзом — на это я сейчас и попалась. А ведь это страшно, на самом-то деле. Так что, в данном случае правы как раз вы — а я нет.

Скабиор вспомнил вдруг Арвида: у него была такая же невозможная манера говорить всё в глаза — как есть, без прикрас и увёрток, открыто и просто — которая всегда выбивала Скабиора из колеи. А в устах этой самоуверенной особы подобное признание было вдвойне неожиданным — и что отвечать ей, он не знал. Но этого и не понадобилось — напряжение разрядилось само собой и все засобирались уходить по своим делам, а вот его самого остановил Поттер:

— Если вы не против, мистер Винд, я проводил бы вас так же, как и привёл — прямо отсюда. Нам важно, чтобы всё, о чём мы тут говорили, осталось до поры в тайне — не стоит сейчас никому видеть вас выходящим из моего кабинета.

— Поработаем пока в тишине и спокойствии, — улыбнулась Гермиона. — Потому что, когда мы выйдем из тени, слава накроет нас всей свой тяжестью, я бы сказала, неумолимо и всеобъемлюще.

— И мы вновь оккупируем в «Пророке» первые полосы, — засмеялся и Поттер. — Хотя, на самом деле, это совсем не смешно: мы уже видели, как трепетно воспринимает наш министр печатное слово. Он и так вряд ли обрадуется нашей неожиданной инициативе — а редакция «Пророка», как всегда, изложит свой весьма оригинальный взгляд на события в какой-нибудь извращённой форме. Но если Аберкромби снова начнёт нас кусать, мы всегда можем воспользоваться секретным оружием массового поражения и жестко ответить ему со страниц «Придиры» — а затем объявим о всенародном митинге в поддержку британского морщерогого кизляка у парадных дверей «Пророка» и парализуем им работу издательства. Я даже авроров для охраны этого мероприятия выделю. Но этот дьявольский план мы оставим на крайний случай, — пошутил он, однако за его лёгким тоном Скабиор ощутил вполне серьёзное беспокойство.

На этом и распрощались — а когда дамы ушли, Поттер аппарировал со Скабиором на крыльцо его дома. И сразу вернулся: пятница ещё не закончилась, а дел, как всегда, было много.

Скабиор же в дом заходить не стал, а отправился сперва прогуляться в лес, а затем и аппарировал на Оркнеи — и бродил по своему островку до темноты. Там и заночевал — потому что так и не придумал пока, как рассказать обо всём случившемся Гвеннит. Так, чтобы не получить шквал вопросов и радостные прыжки вокруг — потому что сам он вовсе не был уверен, что рад. Он вообще пока не понял, что чувствует по поводу принятого им сегодня решения — и остался здесь, чтобы обдумать всё это в одиночестве и тишине.

И, лёжа на своей узкой кровати, закинув ноги на её спинку, думал, как он, оказывается, отвык от этого места. И что он, кажется, уже совсем привык к тому, новому дому, и скучает по нему, и скучает по капризничающему в последнее время из-за режущихся зубов Кристи, и по Гвеннит… и что вовсе не хочет вернуться сюда насовсем, хотя и шутит так иногда.

Он не заметил, как задремал — а потом и уснул, завернувшись в своё старое покрывало, даже не разуваясь — и не затопив очага.

И увидел во сне Грейбека.

…Это была большая комната, края которой терялись во тьме. Она чем-то напомнила Скабиору гостиную Хаффлпаффа — то ли золотисто-чёрной отделкой, то ли формой, то ли ковром на полу с очень похожим орнаментом… По комнате словно прошёл тайфун и часть мебели была изрядно поломана и даже разбита в щепу, однако рядом с камином, по обе стороны от которого стояли бронзовые, кажется, статуи волка и барсука, разрушений словно и не было, а в кресле, как две капли воды напоминающем то, в котором когда-то в детстве в Хогвартсе любил сидеть маленький Кристиан и которое он, громя гостиную своего факультета, уничтожил первым, сидел Фенрир Грейбек — в вывернутой мехом внутрь незнакомой Скабиору кожаной куртке, сшитой довольно грубо, но очень добротно, и, судя по потёртостям, старой, из-под которой парадоксально выглядывал накрахмаленный белый воротничок. Штаны и тяжёлые высокие ботинки были Скабиору очень хорошо знакомы, и на последних кое-где виднелась засохшая бурая грязь.

Грейбек подбросил в камин остатки разбитого стула и перевёл взгляд на стоящего перед ним Скабиора.

Тот хотел сказать что-нибудь — то ли задать вопрос, то ли начать оправдываться, он сам не знал, но Грейбек отвернулся и, взяв из кучки сваленных рядом с креслом книг одну, разорвал напополам и бросил в огонь, и Скабиор увидел обложку: «История Хогвартса». Золотые буквы сверкнули в последний раз — и исчезли в пламени. Затем в руках Грейбека оказались тоненькие брошюры и несколько отдельных листов, которые он начал по одной мерно кидать в огонь. Скабиор медленно, словно зачарованный, подошёл ближе и разглядел, что авторство этих брошюр принадлежит ему: когда-то он написал несколько… только, кажется, они тогда выглядели иначе, и на обложках никогда не стояло его имени. Когда брошюры иссякли, Грейбек выхватил из кучи стопку каких-то явно старинных гравюр, выполненных на тонкой бумаге и так же, по одной стал швырять в ревущий камин — странные, яркие, чуждые, на которых мужчины и женщины… во всяком случае, Скабиор думал, что это были мужчины и женщины — со странными овальными лицами, узкоглазые, черноволосые — совокуплялись в вычурных и мало удобных, на взгляд Скабиора, позах. Одна его особенно поразила: не столько откровенностью содержимого, сколько тем, что изображённая на ней дамочка, пока её старательно уестествлял партнёр, преспокойно и с видимым удовольствием наслаждалась не им, а зеленым чаем, явно предпочитая его бедолаге с выбритой головой.

Почему-то вид этих гравюр, летящих в огонь, возмутил Скабиора — и он перехватил одну из них прямо возле языков пламени. Грейбек вдруг усмехнулся и, покачав головой — скользнул к нему плавным звериным движением, отобрал рисунок, кинул в камин, а вместо него покровительственно всучил изрядно зачитанный и потрепанный томик, за авторством некоего Песталоцци с говорящим названием «Лебединая песня».

«И этот туда же… — подумал Скабиор и с тоской посмотрел в глаза Грейбеку. — Как сговорились все!»

Тот загадочно посверкал стеклами своих круглых очков в тонкой золотистой оправе, а затем, сняв их, аккуратно положил Скабиору в карман. Потом неторопливо и очень знакомо помассировал переносицу и, хлопнув Скабиора на прощание по плечу, развернулся и пошёл прочь, покинув разгромленную гостиную через круглую дверь, для чего ему пришлось ощутимо пригнуться. И уже оттуда, снаружи, так и не шевельнувшийся почему-то Скабиор услышал его странный, какой-то рычащий смех — и понял, с каким трудом тот всё это время удерживал серьёзное выражение на своём лице.

От этого-то смеха Скабиор и проснулся — и, вскочив, записал название и автора книги: он предпочитал знать, как именно над ним пошутили, пусть даже во сне. Этот сон оставил у него странное, одновременно и тёплое, и тревожное ощущение — и он, сунув листок в карман, поёжился — всё-таки здесь было очень промозгло и холодно — и аппарировал в тот, другой дом, который незаметно стал для него настоящим. Гвеннит уже крепко спала — он тихо разделся и лёг рядом с ней. И прежде, чем заснуть, долго вслушивался в их с Кристи тихое и мерное дыхание.