Обратная сторона луны (джен)

Позже Скабиор много раз думал о том, что ничего подобного не случилось бы, если бы ему настолько не повезло в этот день в картах. Выиграв необычно крупную сумму, он уже от одного этого был почти что пьян, а обед с отличнейшим виски уничтожил это «почти что» — так что вечером, когда он вышел, наконец, погулять, он был возбуждён, пьян и ощущал мир лежащим у своих ног.

И тут поймал этот запах.

Он глубоко втянул в себя воздух, в котором остался еле уловимый след женских духов, скрывающий другой — настоящий. Так хорошо знакомый ему аромат… Тогда он не получил её, впрочем, не только он — но, быть может, сейчас удача окажется на его стороне…

Он тихо пошёл за ней следом — за женщиной в дорогом бежевом пальто и собранными под шапку — или уже остриженными? Жаль, если так — волосами. Та неспешно ходила от магазина к магазину — он каждый раз терпеливо дожидался снаружи, подняв воротник и отворачивая лицо от прохожих. Достаточно было запахнуть пальто, скрывая броскую одежду, и он растворялся в толпе — что Скабиор сейчас и сделал, выжидая момент.

И дождался.

Когда она проходила мимо одного из маленьких переулков, свернув в который, можно было проулками выйти в Лютный, Скабиор скользнул к ней и, загородив дорогу, попытался сорвать поцелуй. Попытался — потому что Гермиона Джин Уизли, в девичестве Грейнджер, не то, что не растеряла боевых навыков, приобретённых в школе — а напротив, приобрела новые. Бросив все пакеты с покупками, она неожиданно сильно ударила его по голени носком туфли, а когда он охнул, выхватила палочку и приставила её снизу к его подбородку.

— Я спишу случившееся на то, что вы пьяны, — сказала она, — и дам вам уйти. Убирайтесь, если не хотите настоящих неприятностей.

— Фу, как грубо, красавица, — смеясь, проговорил он. — А ты, я смотрю, и не узнала меня… что же ты ходишь одна? В прошлый раз, помнится, с тобой были рыцари… где ты их потеряла?

— В прошлый раз? — недоумённо повторила Гермиона, вглядываясь в его лицо… и вдруг узнала. Сощурившись, проговорила медленно: — Так это вы. Живы, значит.

— Жив, красавица, — радостно рассмеялся он, хищно и сладострастно облизываясь. — И очень, очень соскучился по тебе.

— Лучше бы вам уйти, — сказала она, нехорошо улыбаясь. — Иначе мне придётся сдать вас сотрудникам правопорядка, и прошлое вас всё же догонит.

— Мы амнистированы, красавица, — он вновь засмеялся. — Твоими, я слышал, стараниями.

— Но нападение есть нападение, — возразила она и добавила иронично: — Я не уверена, что вспомню все прецеденты, но, чаще всего, это год, а то и два Азкабана. Скорее, два, учитывая ваш послужной список.

— О да, — кивнул он, протягивая руку, чтобы коснуться её лица — она резко ударила по ней, отталкивая в сторону, и вызвала этим новый взрыв его хохота. — Какая горячая девочка. Ну, довольно сопротивляться — подари мне один поцелуй, красавица, и разойдёмся… если захочешь, конечно. Уверен, тебе понравится.

И опять — ничего не произошло бы, наверное, если бы… если бы на улицах в этот час было меньше авроров. Потому что один из них увидел на фоне подворотни силуэт тянущегося к женщине мужчины, потом заметил разбросанные вокруг них пакеты — а потом полыхнула белая вспышка, вырвавшись из кончика палочки, упирающийся в подбородок мужчины, от чего тот замер, а потом и упал, а женщина начала собирать свои покупки.

Арвид Долиш, единственный сын Джона Долиша, возвращавшийся в этот момент со службы, среагировал мгновенно и не задумавшись — подошёл к предположительно потерпевшей, и обратился к ней по всей форме:

— Младший аврор Долиш. Всё в порядке, мэм? Этот человек напал на вас?

— Всё хорошо, — кивнула та, выпрямляясь. — Мы уже разобрались.

— Мадам Уизли, мэм! — он вежливо поклонился. — Позвольте, я вам помогу, — он поднял заклинанием все пакеты. — Проводить вас домой?

— Спасибо, я доберусь, — не менее вежливо отозвалась она. Сын не отвечает за поступки отца, разумеется… Но очень уж она не любила этого его… за неимением другого слова, родителя. Она все понимала, но так и не сумела для себя простить этого человека за то, что тот столь усердно служил в аврорате в самые тёмные годы и никогда не задумывался над приказами и теми, кто их ему отдает. Осуждать она его не осуждала, но встречать его, так и работавшего на своём прежнем месте, ей было противно. — Всё в порядке.

— Нельзя так оставлять это, — серьёзно проговорил он. — А если бы на вашем месте была волшебница, которая не сумела бы за себя постоять?

— Вряд ли, — подумав, возразила она. — Это… пожалуй, личное.

Пожалуй… Она отлично помнила этот взгляд — он вообще не изменился за все прошедшие годы. Вот точно так же он смотрел на неё тогда, в том лесу.

И ведь, если бы их тогда не поймали, возможно, Добби бы не погиб…

Он прав, этот юный Долиш. Сто раз прав. Вполне могла бы быть на её месте какая-нибудь девчонка — и даже наверняка бывала, только ни в аврорат, ни в отдел правопорядка после не обращалась. Она не имеет права подобные вещи оставлять просто так. Никого ещё год Азкабана — тем более, такого, как сейчас, без дементоров — не убил, а вот мозги, может, на место вернёт и хорошим манерам научит.

— Так, — сказала она решительно, — вы полностью правы. Забирайте его. От меня требуется подать заявление.

— Это можно сделать завтра, если хотите, — немного смущено кивнул он. — Хотя там есть дежурный, конечно — ну, и я сейчас тоже какое-то время его оформлять буду.

— Мы сделаем это сейчас, — она уменьшила свои покупки и сложила их в сумочку. — Незачем всё это откладывать.

Вот так Скабиор и оказался в камере — не в азкабанской, конечно, а в камере предварительного заключения в самом министерстве, ласково именуемой частыми посетителями гостиницей при аврорате.

И понял, что вляпался на сей раз по-настоящему.

Потому что обычному волшебнику год или два Азкабана — да ещё без дементоров — это просто очень крупная неприятность.

А ему, оборотню — это смерть.

Алкогольная дымка спала с него еще, когда этот молодой аврор с невнятным лицом и встрёпанными волосами оформлял все бумаги и проводил первый допрос. Скабиор, едва сообразив, что его может ждать, растерял весь свой лоск и самоуверенность и покаянно сказал Долишу, что ужасно сожалеет, что был пьян, но ничего дурного, на самом-то деле, не хотел, и готов принести обиженной им женщине любые извинения. Однако аврор был неумолим — да, впрочем, Скабиор и сам знал, какова процедура, и знал, что, если уж он попал сюда, так просто выбраться не получится. А вот такие мальчишки всегда хуже всех: опыта никакого, о жизни знать ничего не знают, одно стремление выслужиться да ещё восстановить то, что сами они полагают Справедливостью и Законом. Как же он так глупо попал… И полнолуние уже вот-вот… Может, потому ему так крышу-то и снесло, вместе с черепицею, чердаком и остатками здравого смысла — он ведь осторожен обычно. Как же обидно и глупо…

Он закрыл глаза, но заснуть не мог — да и лежать не мог, вскочил через несколько минут и заходил взад-вперёд по камере. И ничего не придумать… что же ему делать? Неужели всё так по-идиотски закончится? Прятаться десять лет, пережить столько всего и всех — и сорваться на ровном месте! Идиот! И он ещё что-то говорил Гвеннит по поводу её глупости. Да она в тысячу раз разумнее его! В миллион!

Он уснул только под утро — поверхностным, нервным сном, и проснулся, едва отворилась дверь его камеры. Но нет, никаких новостей — ему просто принесли поесть…

В этот день за ним не приходили: то ли работы было много, то ли… выходные же! — вдруг сообразил он. Вчера была пятница — значит, сегодня суббота, а полнолуние завтра, с воскресенья на понедельник. Н-да… Кого-то в начале рабочей недели ждёт очень забавный сюрприз. Скабиор посмеялся бы, да как-то не выходило. Как же глупо…

Задерживали его не в первый и не во второй раз — но до сих пор ему, в общем, везло: хватали его обычно во время облав, держали потом пару-тройку дней — и выпускали, потому что в Лютном не было принято писать жалобы в аврорат, а без заявления от пострадавших никаких дел быть не может. Если, конечно же, речь не идёт об убийстве — ну так Скабиор никогда не попадался на мокром, он попадался на кражах, на грабежах да на нечестной игре, а в подобных делах без заявлений никак. А тех никогда не было — о чём заранее всегда знали обе стороны, и авроры, подержав арестованных и допросив их с разной степенью пристрастности, вынуждены бывали их отпустить.

А вот сейчас заявление было: он сам видел его. Причём, не абы от кого — а от женщины, свидетельство которой неопровержимо в нынешнем Визенгамоте, и сомнений в приговоре не оставляло: посадят его по максимуму, то есть, года на два, наверное. А, впрочем, даже если и на год… Да и на полгода — это уже не важно. Ему там больше трёх лун не прожить — ну, может, если вдруг очень повезёт, то четыре. Всё равно, это меньше полугода. Он не выйдет. Зачем же он к ней полез…

Проведя все выходные, терзаясь этими бесплодными и бессмысленными размышлениями, воскресным вечером он совершенно разделся, скрутил свои вещи в плотный комок и протолкнул их сквозь решётку, заменяющую здесь дверь, отбросив как можно дальше от камеры в коридор — зная, что будет рвать и крушить всё, до чего только сможет дотянуться, и надеясь, что их после ему вернут. Потом лёг на деревянную то ли скамью, то ли койку — и принялся ждать трансформации.

И хорошо, что не помнил, что было потом.

Потому что потом был ад: крупный волк в ярости бился о стены, разбивая о них свой лоб, и шерсть слипалась на его морде бурыми клочьями, яростно грыз решётку, рыча и воя, скрёб лапами, стирая их в кровь, каменный пол… Потом он не вспомнит прибежавших авроров, столпившихся вокруг камеры, но тогда их присутствие ещё больше сводило его с ума, рождая в нём ту жажду убийства и крови, что присуща любому оборотню, учуявшему человека. А когда эта ночь закончилась и луна, наконец, ушла, и его человеческое сознание вернулось, а тело вновь стало прежним, он едва мог пошевелиться, ощущая себя полуживым и то ли до полусмерти избитым — хотя все травмы исчезли во время трансформации — то ли просто очень больным. Без одежды ему было холодно и неуютно — но никто из наблюдавших его обратное обращение авроров не смилостивился и не бросил его вещи из коридора обратно. Их так и оставили лежать там, куда он сам их закинул: почти посреди коридора, достаточно далеко от решётки, чтобы он никак не смог до них дотянуться. Скабиор лежал на койке-скамье, свернувшись в клубок и обхватив себя руками, пытаясь хоть как-то согреться и, наконец, уснуть — но это получилось у него далеко не сразу. В конце концов, он всё же заснул, продолжая дрожать во сне.