Обратная сторона луны (джен)

В среду утром, после ухода Скабиора, в доме Мусидоры Монаштейн бушевала буря. Выскочившие из своей комнаты после разговора со Скабиором подростки сбежали наверх — на чердак. Где Хати, с яростным отчаянием расшвыряв сложенные там коробки, сел, в конце концов, на пол и, колотя кулаком по старым пыльным доскам и ссаживая в кровь костяшки, прокричал сестре:

— Это он виноват! У нас всё хорошо было, пока он не появился! У нас у всех всё было просто отлично!!!

Он был больше напуган и растерян, чем зол, и чтобы скрыть это, накручивал сам себя — Сколь знала за братом такую манеру, но сейчас не чувствовала в себе сил как-то противостоять этому. Она сама растерялась и не знала, кому верить и на чью сторону встать — и поэтому выбрала ту единственную, в которой не сомневалась ни секунды. Своего брата.

— Он ведь и появился из-за того, что всё стало плохо, — всё же разумно возразила ему Сколь, шмыгая носом и отчаянно стараясь изобразить спокойствие и не выдать того, что больше всего ей сейчас хотелось сперва наорать на брата, а затем наложить Ступефай и Силенцио. — Не он же принёс раздор в нашу семью…

— Может, и он! — зло сощурился в ответ Хати. — Я не верю ему, не верю! Может, и не было ничего, а он нам врёт прямо в глаза, как тогда, когда появился! Кто сказал, что он не врёт, а?!

— Варрик же подтвердил, — тихо проговорила Сколь, покачав головой и придвигаясь к брату почти вплотную. — Он бы не стал лгать нам…

— Она не могла уйти! — страдальчески прошептал Хати, в глазах которого застыла беспомощность и обида — так глядят обиженные и несчастные дети. — Не могла же… не могла же она нас всех бросить!

— Нас она не бросала, — попыталась возразить снова заплакавшая при этих словах Сколь. — Я же тоже не знаю, что произошло, Хати!

— Тогда зачем они её отпустили?! — он сжал кулаки и опять ударил ими по полу, на котором сидел.

— Ну как они могли не пустить? — попыталась урезонить Сколь брата, хотя и сама искала ответ на этот вопрос. Как же так?!

— Не знаю! — Хати снова с размаху ударил руками об пол, подняв облако пыли. — Не знаю я, как, но так не должно быть! Не должно!!! — сорвался он на крик — а потом, запнувшись, добавил на грани слышимости: — Значит… мы её не увидим больше?

Сколь закрыла лицо руками. Она должна была успокаивать и утешать брата — всегда, сколько себя помнила, должна — но кто бы её саму сейчас как-то утешил? Получается, их жертва была напрасной? И они ничем, совершенно ничем не сумели помочь своей стае.

— Вот вы где, — услышали они голос Мусидоры… тёти, как они почти что уже привыкли называть эту даму. — Ваши гости ушли. Спускайтесь.

— Мы никуда не пойдём! — крикнул Хати, вскакивая и делая угрожающий шаг в сторону двери. — И мы больше не будем прислуживать и исполнять ваши распоряжения! — отчеканил он. — Нас всё равно все бросили, значит, и мы больше ничего никому не должны!

— Отстаньте от нас, — поддержала Сколь брата, вставая. — Уйдите.

— Как скажете, — неожиданно легко согласилась мадам Монаштейн. — Вы ужинать спуститесь?

— Мы вообще никогда не спустимся! — резко ответил Хати. — И есть больше не будем!

— Как скажете, — повторила пожилая дама, оставляя подростков одних.

Когда дверь за ней закрылась, Сколь обняла брата за плечи, и он, дёрнувшись в первый момент, замер, а затем развернулся к ней и тоже обнял её за шею, уронив голову ей на плечо. Какое-то время они так и сидели, но потом начали обсуждать случившееся — сперва шёпотом и делая большие паузы, затем всё живей и активнее.

— Как мы их искать будем, без палочек? — горячо говорила более разумная Сколь, сама уже внутренне согласившаяся на предлагаемый братом побег.

— Найдём как-нибудь, — с лихорадочным возбуждением отмахнулся Хати. — Мы же знаем все наши места и схроны! Оставим записки… да просто по запаху вычислим! Они же есть где-то — значит, найдём!

— Сначала надо от авроров уйти, — сказала Сколь, чертя что-то пальцем в пыли. — Это может оказаться не так просто.

— Спят же они когда-нибудь, — нервно проговорил Хати. — Мы выберемся! Должны…

Поздно вечером мадам Монаштейн всё-таки заглянула наверх — и, едва она открыла дверь на чердак, Сколь и Хати вскочили, не дав ей и рта раскрыть:

— Никто нас не заставит поверить, что Нидгар решил сделать из нас предателей, — жёстко сказала Сколь, сжимая руку брата в своей. — И мы ими не станем.

— Волки не предают, — поддержал сестру Хати. — И мы не станем.

— Я поняла вас, — Мусидора кивнула.

— И мы не боимся подохнуть там, в Азкабане! — резко сказал Хати, выходя вперёд и загораживая сестру собой. — Убирайтесь отсюда! Вы нас не заставите!

— Не заставлю, — лишь снова кивнула Мусидора — и послушно ушла, тихо и плотно затворив за собой дверь.

А брат и сестра там и остались на чердаке — и там же, обнявшись, уснули, устроившись прямиком на полу. Проснулись они на рассвете — от голода. И снова заговорили, продолжая вчерашнее обсуждение. Как сбежать из дома, который охраняли авроры, они так толком и не придумали, но должны были хотя бы попытаться.

Наконец, переглянувшись, они тихо спустились на кухню, где бесстыднейшим образом, нарушая все установленные здесь законы и правила, Хати залез в шкафы, где «тётя» хранила уже готовую еду и припасы, и, вытаскивая запечённого цыплёнка, капусту и хлеб, передавал их Сколь, которая быстро заворачивала их во взятое здесь же кухонное полотенце. Им нужна была еда — просто на первое время, чтобы спрятаться и переждать где-то самые горячие часы поисков. В конце концов, они же могут успеть прорваться и скрыться в лесу…

Однако они не ели со вчерашнего утра — а цыплёнок так пах! И они, не сдержавшись, с жадностью на него накинулись. За этим занятием и застала их Мусидора — Хати, увидев её, попятился и, опять закрывая собою сестру, проговорил угрожающе:

— Мы все равно найдем способ отсюда выбраться

— Вы не сможете нас здесь удержать, — сказала Сколь, выходя из-за его спины. — И пусть нас тогда тоже посадят.

— Сварить вам кофе? — преспокойно осведомилась Мусидора — так, словно бы они чинно сидели за столом и ели, как она их учила — ножом и вилкой.

Они хотели что-то ответить, но запнулись и растерялись — а она, улыбнувшись, прошла мимо них к кухонному столу, достала кофейник и под их пристальными и нервными взглядами принялась варить кофе, аромат которого очень скоро заполнил кухню. Мусидора разлила напиток по чашкам, добавив брату с сестрой, как они любили, побольше сливок и сахара, и поставила чашки на стол. Затем села и, улыбнувшись замершим у шкафа подросткам, кивнула им и спросила:

— Сколь, ты не достанешь печенье? В жёлтой жестяной банке. Пожалуйста, если тебе не трудно.

Девушка сморгнула растерянно и, привычным жестом достав жестянку, поставила её на обеденный стол.

— Надеюсь, вы всё же никуда не уйдёте, — сказала Мусидора, открывая банку и доставая одно печенье.

— Но мы не будем больше ничего делать, — тут же произнес Хати. — И уроки учить тоже не будем. Мы волки, нам всё это незачем.

— Как скажешь, — кивнула Мусидора. — Я только прошу вас остаться здесь. Ничего больше.

— Зачем вам? — спросила Сколь, косясь на чашки с кофе.

— Я думаю, у меня будут неприятности, если вы покинете дом и сад, — охотно пояснила Мусидора. — И уж, конечно, больше никому я так помочь уже не смогу. Решать вам, конечно, но я бы была вам очень признательна, если бы вы вошли в моё положение.

Подростки переглянулись, потом Сколь, отступив от стола и сжав руку брата, сказала:

— Нас бросили. Вам они тоже не заплатят.

Мадам Монаштейн вскинула брови и с изумлением воззрилась на девушку.

— Разумеется, мне не заплатят, — сказала она, откладывая недоеденное печенье. — Моя дорогая, неужели ты полагала, что мне кто-то платит за это? — она рассмеялась негромко.

— Но, — растерянно проговорила Сколь, — тогда почему вы…

— Зачем мы тогда вам? — перебил сестру Хати.

— Видите ли, — ответила им Мусидора, — когда я согласилась на всю эту авантюру, я вполне отдавала себе отчёт в том, что это — на всю жизнь. В глазах общества я теперь навсегда ваша тётя, а вы двое — мои племянники, дети моей умершей сестры. Если бы я делала это только в расчёте на деньги, их понадобилось бы очень много, — она улыбнулась.

— Тогда зачем?! — настырно повторил Хати.

— Ну, — весело сказала ему Мусидора, — мне всегда хотелось иметь племянников. А тут такая замечательная оказия. Но вы оба, разумеется, ничего не должны мне и ничем не обязаны, — она отправила в рот оставшийся кусочек печенья и, допив свой кофе, встала. — Я буду в огороде, если понадоблюсь — надо закончить прополку и собрать слизней с капусты, — сказала она и покинула кухню.

Оставшись одни, Сколь и Хати, первым делом, взялись за печенье и кофе — а допив его, поставили чашки на стол и, не сговариваясь, поглядели в окно, за которым мадам Монаштейн, сидя на низкой скамеечке, методично собирала с грядок слизней.

— Всё равно делать нечего, — сказала, наконец, Сколь. — Скучно так просто сидеть. Я пойду помогу ей, — она собрала со стола чашки, вымыла их и, вопросительно оглянувшись на брата, тоже ушла.

Хати некоторое время стоял у окна, наблюдая за происходящим на огороде, потом вздохнул, дёрнул уголком рта — и тоже туда отправился.

Ни о каких уроках никто в этот день так и не вспомнил — зато обедали они уже вместе, а потом снова отправились в огород, рыхлить грядки и белить стволы деревьев и кустов в их маленьком садике.

Ближе к вечеру у мадам Монаштейн побывал гость — ни Хати, ни Сколь, сидевшие в тот момент в своей комнате, его не увидели, только услышали стук двери, шаги и приглушённые голоса внизу. Вскоре после его ухода их «тётушка» сама поднялась к ним и, постучав в закрытую дверь, сказала:

— У меня есть послание только для вас. Думаю, что перед тем, как принимать окончательное решение относительно себя и всех остальных, вам стоит его услышать.

Они ответили не сразу, но через несколько секунд Сколь спросила сквозь дверь:

— Какое послание? От кого?

— Оно только для вас, — повторила мадам Монаштейн. — И вам придётся выйти, чтобы его получить. Если вы решитесь узнать, что в нем говорится, спускайтесь в гостиную, — сказала она, возвращаясь туда.

Они спустились не сразу, но всё же появились минут через десять, и увидели посреди гостиной небольшой стол со стоявшей на нём плоской широкой чашей, в которой мерцала и переливалась какая-то незнакомая им субстанция.

— Это Омут памяти, — пояснила мадам Монаштейн, подходя к нему. — Там можно посмотреть воспоминания — и свои, и чужие. Нужно просто погрузить в него лицо — и дальше всё произойдёт само.

Первой на это отважилась Сколь, а когда и Хати, такой же ошарашенный и взбудораженный, вынырнул из Омута, брат с сестрою переглянулись, а потом он упрямо сжал губы, отвернулся и ушёл, почти убежал на чердак, и она, постояв, тихо и медленно последовала за ним.

Хати сидел, обхватив колени руками, и когда Сколь подошла к нему и села рядом, обняв за плечи, прижался к ней, как делал когда-то в детстве, и прошептал:

— Я всё время пытался дотронуться до него. До его руки. И не смог.

— Я тоже, — призналась она, прижимаясь щекой к его волосам. — Я как будто снова в камере побывала…

— Я не хочу снова туда, — скрипнув зубами, признался Хати — и зажмурился. — Я не боюсь… но я не хочу…

— Я тоже, — повторила она, прижимая его к себе как можно крепче. — Я тоже…

Они помнили камеры — узкие каменные мешки, где всего живого — койки из давно уже умершего дерева, и нет ни солнца, ни воздуха. Не то, что здесь — в живом деревянном доме с большими окнами и садом, куда в любой момент можно выйти…

Они долго сидели так — молча. Вспоминая Нидгара — не таким, каким видели его в Омуте памяти, а таким, каким всегда знали его: умным, сильным, не торопящимся высказать своё мнение, как Хадрат, но и не боящимся делать это. Вспоминая и остальных — всех, чьи имена он назвал, и кто попался аврорам.

И тех, кто остался на свободе.

И Эбигейл, которая покинула стаю, бросив их…

Спустились они уже в сумерках, услышав звуки фортепиано, и долго потом сидели на полу в темноте, слушая, как играет Мусидора, и прислонившись к корпусу инструмента, ловя не только звуки, но и вибрации. Ночевали Хати и Сколь уже в своей комнате, а следующим утром ещё до рассвета Сколь без стука зашла в комнату к ещё спящей Мусидоре и, присев на край её кровати, тронула её за руку.

— Я дам нужные показания. Сама. Только не трогайте Хати.

— Конечно, — ответила та, накрывая её холодную и влажную сейчас руку своей. — Я напишу мистеру Поттеру, что ты согласна — надеюсь, он не станет настаивать на допросе вас обоих. И, полагаю, что это будет уже в понедельник.

— Всё равно, когда, — тихо проговорила Сколь, поднимая на неё красные от слёз и бессонной ночи глаза. — Я скажу всё, что нужно.