Обратная сторона луны (джен)

Рейнарду Шоу в этой жизни всегда везло.

Во-первых, он родился волшебником. Таких, как он, называют магглорождёнными — и до одиннадцати лет он спокойно жил с мамой и старшей сестрой в одном из очень приличных районов Лондона, ходил в хорошую школу, обожал игровые автоматы и фильмы со всякой мистикой. Особенно он любил истории про волшебников, вампиров и оборотней — и обязательно наряжался кем-то из них на Хэллоуин. А когда ему исполнилось одиннадцать, выяснилась природа некоторых происходящих с ним странностей — таких, как способность остановить падающую с полки мамину любимую вазу, в которую он случайно попал мячом, или способности списывать на школьных тестах незаметно для самых строгих учителей.

Волшебный мир в целом и Хогвартс в частности ему понравились — в последнем ему, правда, ужасно не хватало обожаемых игр, телевизора или хотя бы геймбоя, и жутко бесила невозможность списать и сжульничать. Зато колдовать ему нравилось, и учился он неплохо — Шляпа распределила его на Гриффиндор, где он уже на третьем курсе вошёл в квиддичную команду, сперва запасным охотником, а с пятого попал в основной состав. С электроникой же он отрывался на каникулах дома — тем более, матушка технику тоже любила и новинки приобретала достаточно часто — и жизнь была прекрасна, хотя бы потому, что его матушка не приставала к нему с вопросами о выборе колледжа, а потом и университета, как когда-то к его старшей сестре.

Второй раз ему повезло в том, что он закончил школу за несколько лет до того, как разразилась Вторая Магическая — и, когда начались преследования магглорождённых, просто уехал в Германию к тётке, которая вышла там замуж. У неё он пересидел все неприятности, потихоньку колдуя дома и помогая тётушке в её бутике дамского белья, который она держала уже лет двадцать.

А красивое женское бельё он любил. Даже нет, не так — обожал, практически с детства. Матушка Рейнарда являлась владелицей элитного ателье нижнего женского белья, и среди её клиенток числились самые известные и богатые дамы Британии, и мальчик, с детства играющий с разноцветными шёлковыми лоскутками, очень рано и много узнал о тех деталях дамского туалета, о которых мальчики, как правило, узнают значительно позже. А уж к тому возрасту, когда они начинают снимать эти детали с владелиц, он разбирался в них куда лучше их владелиц и мог с одного взгляда определить нужный размер. Одно время ему даже нравилось надевать его самому, однако было это ещё в самом нежном возрасте, а стоило ему слегка подрасти, как всё встало на свои места, и хитро сшитые кусочки шёлка — или какой-то другой материи — он теперь предпочитал видеть на тех, кому они и предназначались.

Вид нижнего белья, которое уже успело побывать на своей обладательнице, вызывал у него массу фантазий: лёжа поздними вечерами за плотно задёрнутым пологом, он представлял себе, как оно совсем недавно соприкасалось с девичьей… или женской кожей, как тонкие бретельки удерживали на себе вес грудей, как тёрся между ног узкий перешеек трусиков — Рейнард представлял себе, как девушки вечером раздеваются, и на их коже остаются красные, постепенно светлеющие вдавленные полоски, ещё долго обрисовывающие силуэт снятых деталей дамского туалета на светлой коже. Однажды он, впрочем, задумался, а как должны выглядеть эти следы не на белой, а на тёмной коже — и так и не придумав ответа, решил выяснить это лично. Так одной из его первых девочек стала юная… не негритянка, нет — а индианка.

Чернокожая красавица будет в его жизни чуть позже.

Свою весьма обширную коллекцию женского нижнего белья он начал собирать ещё в школе — и время от времени благополучно лишал самых хорошеньких девочек интимных частей туалета, пряча их в своём сундуке, благо содержимое оного ни в малейшей степени не интересовало его соседей по комнате. Однажды, правда, его занесло, и он из чистого хулиганства и чувства азарта попытался похитить исподнее у собственного декана (и это совершенно неожиданно оказались не панталоны с начёсом в непременную шотландскую клетку, как шутили в гостиной, а простые трусики тонкого светлого хлопка) — кончилось это очень плачевно, ибо вещь-то желаемую он добыл, но и с владелицей встретился, причём всё ещё держа в руках искомый предмет туалета. Случившийся дальше разговор с МакГонагалл Рейнард до сих пор считал самым позорным и неприятным событием всей своей жизни — даже с учётом того, что случилось с ним позже.

А вот в третий раз ему повезло достаточно своеобразно: беда с ним всё же случилась, однако не настолько большая, как могла бы быть, окажись он на родине: там же, в Германии, одной из лунных ночей он встретил оборотня. Которого сумел обездвижить — но, к сожалению, позже, чем следовало: тот всё-таки успел впиться зубами в его руку.

История вышла дурацкая: наслушавшись баек о золоте третьего рейха, спрятанного где-то в местных лесах или затопленного в озёрах, он вместе с парой таких же, надо признать, дурных приятелей отправился в поход на поиск сокровищ, который и завершился столь неприятной и отчасти роковой встречей. Причём никто из его спутников не пострадал: нападавшего успешно связали и доставили в местное отделение аврората.

Так Рейнард стал оборотнем — и понял, что везение и тут его не оставило: ибо он имел счастье родиться, во-первых, магглорождённым и, во-вторых, в семье весьма обеспеченной. И, в-третьих, вскоре война в Британии, наконец-то, закончилась, Поттер всех победил, дискриминирующие магглорождённых законы были отменены, и Рейнард мог спокойно вернуться на родину.

Впрочем, возвращаться в волшебный мир Рейнард отнюдь не спешил: отношение волшебников к оборотням ему не нравилось совершенно, и прозябать там он вовсе не собирался. Достигнув законных семнадцати и даже ТРИТОНы сдав на зависть своим однокурсникам, он имел полное право колдовать, например, у себя дома — чем охотно и с удовольствием пользовался. Маггловский мир был ему понятен и близок — а ещё там были компьютеры, приставки и телевизоры с видеомагнитофонами, коих и близко не было у волшебников. Правда, для того, чтобы устроиться на работу у магглов, пришлось сдавать школьные экзамены и получать аттестат — что он и сделал ещё до отъезда в Германию — но это, с его-то навыками, оказалось совсем несложно.

Он и работу себе нашёл просто отличную: пожарным в Бристоле. На решение перебраться из шумного Лондона в один из старейших портовых городов своей родины повлияли и его живописное расположение, и самый мягкий климат в Британии, и одна из хорошеньких жительниц, с которой у Рейнарда в тот момент был бурный роман. Да и удачная вакансия, подвернувшаяся так вовремя, полностью отвечала его желанию поселиться где-нибудь подальше от аврората, которому, как подозревал Рейнард, могли не понравиться некоторые его привычки. К тому же, в Лондоне было слишком много волшебников, которые не рады были жить по соседству с оборотнем — и любимая мама, от постоянного внимания которой он отвык за время жизни в Германии. Так что он с радостью перебрался в Бристоль, где его немалый рост — шесть футов три дюйма — в сочетании с лёгким характером и превосходными данными — фигурой квиддичного охотника, силой и скоростью реакции и иногда незаметным волшебством — очень поспособствовали карьере и установлению дружеских связей в новом коллективе. А располагающая внешность — мягкая улыбка, светлые волосы, голубые глаза — и ощущение исходящей от него спокойной и уверенной силы вызывали у животных, детей и женщин доверие и симпатию, которые очень помогали Рейнарду легко и быстро успокаивать их в самых сложных условиях.

Работа Рейнарду нравилась, девушки его обожали (особенно после издания очередного календаря бристольской пожарной службы, где он был запечатлён без рубашки как «Мистер Июнь»), денег хватало, его начатая ещё в школе коллекция дамского белья пополнялась… Жизнь была прекрасна. А интересной её делало хобби.

Зарегистрировавшись по возвращении в качестве оборотня (ибо, кто его знает, германское Министерство — вдруг они возьмут да сообщат о таком сами), Рейнард бесплатно получал в Мунго аконитовое зелье, которое аккуратно употреблял каждый месяц. А обратившись…

Вот то, что происходило потом, и являлось тем самым хобби.

Дело в том, что Рейнард с детства не то, чтобы ненавидел, но испытывал сильнейшее отвращение к пьяницам. Когда он был совсем маленьким, они просто пугали его и казались больными или заколдованными, а когда он подрос, то никак не мог понять, как же можно довести себя до такого скотского состояния добровольно? Его оскорблял сам их вид — и мысль о том, что вот эти с трудом передвигающиеся, ничего не соображающие, ссущие в собственные штаны и блюющие себе на рубашку существа являются такими же людьми как он, его мама, сестра и его друзья. Это было так… оскорбительно! Люди не могут… не должны быть такими! Но тогда он ничего, кроме того, чтобы обходить их как можно дальше, сделать не мог — однако теперь…

Обратившись, он выпрыгивал в распахнутое заранее окно (зачарованное таким образом, чтобы казаться закрытым и чтобы не впустить внутрь никого, кроме хозяина квартиры) и… шёл патрулировать некоторые неблагополучные районы, которые располагались не так уж и далеко от его дома. Он специально снял квартиру именно здесь — в тихом спокойном районе, совсем недалеко от своей пожарной части (так что до работы он мог или проехать пару остановок на автобусе, или, что случалось с ним куда чаще, доехать за несколько минут на велосипеде, или за четверть часа добраться пешком) и в нескольких кварталах от неспокойного и не слишком-то благополучного Филвуда, где было много маленьких тёмных баров и подворотен, в которых зачастую встречались личности, опьянённые не только алкогольными парами. Вот они-то и были главной целью Рейнарда-волка: он подбирался, как могут лишь хищники, к тем, кто ещё был в сознании, и пугал так, что те, кто мог протрезветь — трезвели, а кто не мог, отчаянно жалели об этом и клялись больше никогда и ни за что ни к каким стимуляторам не прикасаться. Наркоманов он, правда, трогал редко, полагая, что, если уж человек дошёл до такого, то наставлять его на путь истинный уже поздно и единственное, что можно сделать — это отучить их появляться именно в этом месте. А вот алкашей пугал регулярно: гнал их по улице пару кварталов, хватая порою за штаны и грозно рыча. Тех же, кто пытался в таком состоянии сесть за руль, он нещадно валял по асфальту и, скалясь, щелкал зубами в опасной близости от их лиц. После этого их, пожалуй, уже можно было бы допустить к вождению, ибо более трезвых людей, в которых они превращались мгновенно, представить было нельзя —разве что руки у них уж слишком дрожали, да заикание порой появлялось, но подобные мелочи Рейнард относил к разряду неизбежных издержек.

Впрочем, заботой о здоровье бристольцев и о трезвости водителей деятельность Рейнарда не ограничивалась. Помимо этого, он, бывало, провожал одиноких женщин, возвращающихся домой глубоко за полночь — в этом случае, правда, не показываясь им на глаза, зато отпугивая тех, кому приходило в голову по каким-то недостойным причинам за ними следовать.

И единственное, о чём он жалел — это о том, что полнолуния случаются всего лишь раз в месяц. Порой он подумывал об анимагии, но его останавливала высказанная кем-то мысль о том, как досадно потратить на это несколько лет — и обнаружить, что всё это время в тебе, например, таился хомяк или какая-нибудь лягушка. А ведь никто не знает, может ли оборотень вообще стать анимагом — а времени своего Рейнарду было ужасно жаль.

Так что он ограничивался ежемесячными вылазками под полной луной — но и они начали постепенно приносить свои плоды: пьяных на окрестных улицах стало заметно меньше, а среди постоянных посетителей пабов пошли слухи об адской гончей, которая является за перебравшими и утаскивает их за собой в Преисподнюю. Поговаривали, что у гончей жуткие нечеловеческие (хотя, если подумать, с какой стати её глазам быть человеческими?) глаза со змеиными вертикальными зрачками, а на кончике её хвоста находится жало, словно у скорпиона, что дыхание её смердит серой, а с зубов капает кислота. И кто знает, чем закончились бы для Рейнарда подобные слухи (дойди они, к примеру, до ДМП), однако район этот был на окраине и славился, помимо всего прочего, ещё и стаями обитавших там бродячих собак, так что подобные разговоры более трезвые — во всех смыслах — магглы со смехом списывали на галлюцинации, случающиеся при встрече с этими древнейшими спутниками человека. К тому же, дабы отвести от себя подозрение, Рейнард и в обычные вечера порой ходил в те районы и без всякого труда накладывал чары иллюзий на местных пьяниц — а то и просто трансфигурировал что-нибудь в соответствующую описанию тварь, которую на последних же и натравливал.

— И всё-таки волшебники — идиоты, — периодически поговаривал Рейнард, отстреливая в очередной компьютерной игрушке ползущих по стенам монстров (палочку при этом приходилось держать отдельно — техника всё же не очень хорошо сочетается с волшебством) или гуляя вечерами со своей любимой овчаркой. — Это же такой потенциал пропадает! Но что с этих ретроградов взять, если у них до сих пор даже электричества нет… тёмные, дикие люди!