Обратная сторона луны (джен)

Дойдя в своем повествовании до этого места, Долиш умолк и, глядя прямо перед собой, сделал глоток горячего чая, практически не ощутив вкус. Потом он посмотрел на отца, глянул на остальных — и, встретив их напряжённые, выжидающие, возбуждённые взгляды, облизнул губы.

— Ты говорил, что выжили все, — сказал Поттер, давая Арвиду собраться с мыслями. — Значит, это был не последний раз, когда вы виделись с Причардом до твоего побега?

— Виделись, — с небольшой задержкой Арвид кивнул, и его руки дрогнули. — Это не был последний раз, когда я видел его…

Он опустил голову, глядя остановившимся взглядом в почти опустевшую чашку, вновь физически ощущая, как утекает время, как исчезают в небытии секунды… сколько их он уже потерял?

Стоило ему прервать свой рассказ и хоть ненадолго задуматься, как та самая мысль, что мучила его почти всю казавшуюся бесконечной дорогу, вернулась. А что, если всё это просто сон? Очередной морок — да, разительно отличающийся от остальных… и всё-таки имеющий с ними кое-что общее. Арвид поднял голову и опять пристально вгляделся в окружающие его лица. Да, в его видениях никогда прежде не было ни Поттера, ни, тем более, Финнигана и Робардса или совсем незнакомых невыразимцев, чьи лица даже отдаленно не были ему известны — но, с другой стороны, он раньше и не видел ничего, связанного со службой…

— Арвид, — мягко проговорил Поттер, а Джон сжал плечо сына, словно пытаясь вернуть его в эту реальность. — Я понимаю, что ты устал — но продолжи, пожалуйста. Ты должен закончить рассказ, а потом Джон проводит тебя домой, к жене, сыну и мистеру Винду.

— Что? — переспросил Арвид, фокусируя на нём затуманившийся было взгляд и начиная очень удивлённо и радостно улыбаться. — К кому? Кого вы назвали последним?

— Винд, Кристиан Винд, — повторил Поттер. — Он живёт сейчас вместе с ними — с твоими женою и сыном.

— Он оказался прекрасным отцом, — добавил вдруг Джон. — Куда лучшим, чем я…

— Винд, — произнёс с непонятным им облегчением Арвид — и вдруг улыбнулся ярко и счастливо. — Конечно, он с ними, — проговорил он, с силой проводя по лицу ладонью. — Вы спрашивали, говорил ли я с командиром до моего побега?

— Да, — ответил за всех Поттер.

— Я бы здесь не сидел, если б не он, — сказал Арвид. — Я бы ни за что не выбрался…

* * *

…Причард шёл по коридору перед надзиравшей сегодня за ним в одиночку невысокой тоненькой девушкой — ему предстояло продолжить разбирать обвалившуюся старую кладку. Обычная, довольно тяжёлая физически, нудная и простая работа — перетаскивать старые камни размером, пожалуй, с голову из одного конца пещеры в другой и складывать так, чтобы их удобно было потом отлевитировать. Всё то же самое который день, если судить по рассеянному дневному свету, иногда освещавшему знакомый путь. Он ходил здесь в последнее время достаточно часто — однако сейчас всё вокруг казалось ему особенным, и кровь по венам бежала быстрей. Ибо это был тот самый момент, которого он так давно ждал, и ему стоило огромных усилий не выдать своего напряжения.

Он задумался о побеге с первого дня их заключения, как только смог задвинуть на задний план злость на самого себя за собственные ошибки, проваленную операцию и тот риск, которому он всех подверг. В ожидании подходящего момента он делал то, чему его долго учили и что подсказывали ему опыт и здравый смысл: тщательно изучал обстановку, стремясь как можно больше узнать о странной тюрьме и тюремщиках. Поначалу всё то, что с ними случилось, походило на какую-то страшную сказку, из тех, что Грэхем так любил в детстве, но он приказал выкинуть эту мысль из головы сначала себе, а затем и всем тем, за кого, как командир группы, нёс ответственность. Заставляя их повторять устав и отчитываться о каждой случившейся с ними мелочи, Причард преследовал не только сугубо практическую цель подготовки будущего побега, ибо Мордред, как говорится, прячется в мелочах. Он хотел, чтобы его люди не теряли надежду и помнили, кто они, как и почему оказались здесь, как помнил он сам, зная, что виноват перед ними. Однако же время шло, но ни малейшего шанса хоть что-нибудь предпринять не выпадало, зато сами пленники начали ощутимо сдавать — но когда в полубезумных откровеньях О'Нил, наконец-то, прозвучали реальные имена, и Причард до конца осознал, что имеет дело с людьми из плоти и крови, он воспрял. Ибо люди всегда ошибаются, как ошибся он сам — и ему оставалось лишь увидеть ошибки, допущенные противником, и постараться ими воспользоваться.

Однако этого воодушевления хватило не так, чтобы надолго; их не оставляли одних иначе, как в «общей камере», к ним не поворачивались спиной, вокруг них всегда были люди: на уроках, на сеансах проклятой, сводившей с ума музыки, даже во время мытья, когда их приводили в купальню. Причарду иногда начинало казаться, что он просто не доживёт до того момента, когда они всё-таки ошибутся — а потом он просто перестал чувствовать, что живет. Когда же им позволили выходить на работы… О, он смог оценить, насколько хитро и мудро им предоставили этот шанс, и как каждый за него уцепился, он хорошо понимал, на каких слабостях теперь играют их мучители, и видел по своим людям, утрачивающим остатки связи с реальностью, и даже по себе самому, что их расчет удался — но именно в этом разглядел, наконец, тот шанс, которого долго ждал.

Поразмыслив спокойно, Причард не смог бы сказать, что это было с их стороны ошибкой — он видел, что те методы, которые применяют к пленникам, себя более, чем оправдывали: он оценил это в классе, когда женщина, ещё так недавно делившая с ними «камеру» и улыбавшаяся пустоте, а теперь сменившая свои тряпки на новый хитон, навела на него палочку и он погрузился в липкую тьму. Но он точно считал непростительной ту ошибку, которую они совершили ещё в тот день, когда доставили пленников в камеру. О да, они обыскали их, и оставили лишь носовые платки и прочую безобидную мелочевку… однако они оказались слишком самоуверенны: Причард убедился в этом, когда, не имея сил есть, попытался сунуть в карман кусок хлеба с сыром и обнаружил в ткани небольшую дыру. Охваченный смутной надеждой, он тщательно ощупал всю мантию, и внизу, в уголке, у края почувствовал что-то твёрдое и, вытряхнув его через дырку, увидел свои сокровища — коробок отсыревших спичек, прихваченный им в одном из дублинских баров, и монетку, ту самую сувенирную монетку, с которой на него издевательски смотрела дракклова королева Маб. Он так ярко вспомнил тот день, когда гулял по летнему Дублину, и на миг ощутил на лице солнце и влажный, наполненный городскими запахами воздух — и тот прокуренный бар, где взял спички. Он ощутил уже полузабытый вкус табака во рту, вспомнил ту лавочку с сувенирами, где выложил за монетку… а сколько же он за нее заплатил? От этих воспоминаний голова у него закружилась, и он почувствовал подступающую дурноту — волевым усилием запретив себе думать об этом, он резко дёрнул ногой, заставляя обвивающий её корень сжаться вокруг лодыжки до боли.

Поначалу Причард слегка растерялся, ибо, что он мог сделать со своими находками? У него не было под рукой палочки, чтобы заставить каждую спичку заостриться и заблестеть, как и полагалось иголкам, и как он много раз делал на уроках трансфигурации, а если бы и была — то спички ему вообще вряд ли понадобились бы. Поджечь же что-то отсыревшими спичками во влажной пещере было решительно невозможно, да и монетку можно было разве что подбрасывать на удачу или же оставить на чёрный день — и он спрятал свои сокровища до поры до времени в одной из трещин в стене, и вот теперь, наконец, понял, чего в его руках может стоить эта монета.

Особенно, если её заточить.

Делать это ему приходилось с оглядкой на своих же товарищей и на тех оставшихся узников, с которыми они делили «общую камеру» — он пребывал в том состоянии, когда не доверял уже ни им, ни себе. Времени этот процесс занял куда больше, чем Причард планировал, ещё и потому, что его пальцы сильно ослабли и плохо слушались, да вообще он обнаружил, что находится в физической форме даже худшей, чем предполагал. Сказывались и скудная еда, и то, что двигался он недопустимо мало, так как сил на это обычно не было, да и у корней, обившихся вокруг его ног, даже резкие движения вызывали неудовольствие, что уж говорить о долгих прогулках по камере. Нужно было как-то эту проблему решить, возвращая себе привычный контроль над собственным телом — и он, по возможности, старался вернуть гибкость суставам, тщательно разминая их теперь перед и после работы, и по-новому подошёл к нагрузкам во время самих работ. Ему невероятно мешал туман в голове, разгонять который со временем становилось всё тяжелее, и, в миллионный раз фальшиво напевая после очередного свидания с арфой бессмертный хит о танцующем гиппогрифе, Причард дал себе слово, что если он всё же выберется отсюда, то купит Вейси цветы и непременно споёт с ним дуэтом.

Однако Причард не зря с детства полагал себя любимцем Фортуны: определённо, эта дама, как, впрочем, и многие другие, не могла устоять перед обаянием Грэхема и испытывала к нему исключительно нежные чувства. Он не знал, почему, но «уроков» в какой-то момент стало меньше, а состав охраны, определённо, ослаб — и он сам, и его люди достаточно хорошо их изучили, и не могли не отметить, что те из охранников, кого они считали особо опасными и внимательными, своим присутствием их больше не балуют, а в классы и на работы их чаще всего провожают крепкие «середнячки», тех же пленников, кто совсем ослаб, наименее опытные. Причины этого Причарда интересовали в последнюю очередь, но он был готов поспорить, что, скорее всего, «элита» задействована в другом месте, хотя также подозревал, что «элитой» стоит считать отнюдь не тех, кому было положено в принципе их охранять — но сейчас он сосредоточился лишь на том, чтобы подгадать нужный момент и не упустить шанс, которого он ждал с таким нетерпением.

Следуя своему плану, еще, когда их жизнь стали разнообразить трудом, он постарался быть мягче и как можно послушнее, памятуя о том, что мог оставить не самые приятные впечатления о начале своего заключения, но разве же его не призывали увидеть свет так упорно? Сначала он несмело отвечал своей улыбкой на улыбки тех, с кем иногда ему приходилось работать, затем начал всё чаще видеть обращённые к нему мягкие улыбки охранников — и улыбался в ответ, подражая тому выражению, которое видел на лицах во время сеансов музыки, с удивлением отмечая, что дается ему это невероятно легко. А выросшая за это время густая тёмная борода, закрывавшая всю нижнюю половину лица, смягчала его черты, придавая хищному облику Причарда вид куда более добродушный и благостный, чем он с удовольствием пользовался.

Вот и сейчас, следуя перед этой девчушкой, которой он дал бы не больше семнадцати, он приветливо и немного рассеянно улыбался всем встречным, и когда они, наконец-то, дошли до места, где ему предстояло работать, даже поздоровался с теми, кто встретил их там, как, впрочем, делал всегда в последнее время.

Он приступил к работе, неспешно освобождая круглые тяжёлые валуны и, поудобнее взявшись, переносил их к выходу из пещеры, скудно освещавшейся единственным световым окном. Люди вокруг постепенно оставили их, разойдясь по своим делам, и они, наконец-то, остались вдвоём: измождённый худой узник с тёмной, не слишком ухоженной бородой и длинными, до плеч, волосами, и хрупкая маленькая девушка, внимательно за ним наблюдавшая и уверенно сжимавшая палочку в правой руке. В её светлых глазах, впрочем, не было опасения — в них было, скорее, любопытство и симпатия. Причард двигался спокойно и мерно, перенося камни осторожно и не торопясь, и в то же время внимательно за ней наблюдал, с каждой секундой убеждаясь, что да — вот он, тот самый момент, которого он терпеливо ждал столько времени. Маленькая, хрупкая, она была, наверное, достаточно умелой волшебницей, раз её оставили тут его охранять, и, конечно же, попробуй он на неё просто наброситься, у него не будет ни единого шанса. Почувствовав угрозу, она ему подойти даже не даст, и разумеется, не позволит ему приблизиться со спины — но он и не собирается. Он прекрасно знал, что к каждой женщине нужен особый подход и, в конце концов, он всегда получал от них то, чего желал, но что они не готовы были предложить ему сразу — в данном случае, он рассчитывал на её палочку.

Он покачал и попытался вытащить очередной камень, а затем словно задумался и, придав своему лицу дружелюбное и слегка озадаченное выражение, встал и немного неуверенно двинулся к девушке, держа руки расслабленными вдоль тела и улыбаясь ей, как улыбался обычно, когда хотел о чём-то спросить. Он приближался к ней сбоку, словно бы к незнакомой лошади, как учила его Астория, в то время еще Гринграсс, и даже не пытался смотреть на палочку, зажатую в тонкой руке — его, скорей, занимали сваленные у выхода камни.

И она сделала ту ошибку, на которую он рассчитывал: проследив за его взглядом, неосторожно позволила ему приблизиться на расстояние одного, пусть и длинного, шага.

Потому что просто не ожидала, что он вдруг жестоко схватит её за волосы, запрокинув голову назад — так, что ей пришлось прогнуться в спине — и точным резким движением вдавливая острую грань монеты в горло, распорет кожу над сонной артерией и позволит липкой тёплой струе потечь по ключице, пачкая светлый хитон алыми пятнами. Это было пока не смертельно — но страшно и очень болезненно. Все что она успела — раскинуть руки в стороны, пытаясь сохранить равновесие, и когда осознала, что происходит, палочка в её руках была уже бесполезна: Причард стоял слегка позади и немного левее девушки, так близко, что попасть заклятьем в него, не задев при этом себя, и она не могла.

— Просто разожми пальцы и брось палочку, — приказал Причард, читая страх в её широко распахнутых светлых глазах.

Она подчинилась, и палочка выпала из её руки на каменный пол пещеры с тихим деревянным стуком. Он, всё так же удерживая свою жертву за волосы, резко ударил ребром ладони в основание её шеи, и когда она мешком осела к его ногам, наклонился, и, наконец, жадно сжал её палочку, ощутив такое знакомое и желанное ощущение струящегося через потеплевшее в его руке дерево волшебства.