Обратная сторона луны (джен)

Причарду показалось, что он на полном бегу врезался в стеклянную стену. Он стоял, глотая воздух полуоткрытым ртом, а в голове у него билась глупая, какая-то детская мысль: «Так нечестно!»

А следом за ней пришла ярость. Ярость и гнев — на себя самого, вместе с пониманием, что он сам, сам же, по собственной глупости позволил себя поймать, и дело даже не в том, что девчонка дословно исполнила полученный ей приказ, нет, он с самого начала позволил с собой играть. Как же глупо… Ощущение липкой ползущей вдоль позвоночника обречённости, которую Причард из чистого упрямства пока что не был готов принять, заставляло его лихорадочно пытаться отыскать из этой западни выход — ведь он должен быть, должен, и его просто нужно найти!

— Подойди, — ласково обратилась к нему Моахейр. — Подойди ко мне, Грэхем.

Причард мотнул головой, отгоняя тени пережитых видений, которые приносил её голос, и не двинулся с места, продолжая сжимать в руке палочку, перехваченную поудобней для боя. У него мелькнула шальная мысль схватить всё ещё стоящую позади него и, кажется, всё ещё находящуюся под его Империо девчонку и, прикрывшись ей как щитом… сделать что? Даже если бы Грэхем был уверен в трофейной палочке, он бы не рискнул, положась на удачу, одарить Моахейр заслуженной, на его взгляд, Авадой — слишком близко к ней сидели его товарищи, зачарованные, улыбаясь по-детски светло и открыто и ластясь к её ногам, словно замёрзшие котята — к матери.

Моахейр сочувственно улыбнулась ему и, склонившись, погладила по щеке жавшуюся сейчас с совершенно счастливым лицом к её ногам Риону О’Нил, а потом медленно подняла голову и повторила:

— Подойди ко мне, Грэхем.

Тот сжал губы так, что они побелели, а потом, устало и обречённо вздохнув, выдавил из себя вежливую ухмылку, поднял руки, признавая свое поражение, а затем разжал пальцы и выронил палочку.

Он проиграл. Проиграл по собственной неосторожности, неаккуратности и неспособности просчитать варианты, проиграл, будучи в одном шаге от долгожданной свободы. Проиграл, подведя всех и, возможно, потеряв их общий единственный шанс выбраться отсюда живыми.

— Ты пренебрёг нашим гостеприимством, — с грустью произнесла Моахейр, а Причард слушал её мелодичный голос и кожей ощущал десятки тяжёлых осуждающих взглядов, и, кажется, даже замечал в полумраке наведённые на него палочки. Он думал, что можно, конечно, всё же прикрыться девчонкой, но вряд ли у него хватит времени даже, чтоб обернуться, да и какой в этом смысл? Его вряд ли собираются прямо сейчас убивать — иначе он уже был бы мёртв — а тащить на себе недвижное тело... сколько он сможет? — Ты отверг те дары, что от нас получил, — печально проговорила Моахейр, жестом подзывая его к себе. И он пошёл — медленно, тяжело, ощущая усталость и безумное разочарование в себе, и вина навалились на него с новой тяжестью. Конечно, он мог бы сражаться — но вот вопрос, не пришлось бы тогда ему с боем прорываться сквозь тех, кто покорно сидел сейчас у её ног, или их просто использовали бы, как щит? На мгновенье у него даже мелькнула шальная мысль о том, чтобы просто спалить всё и всех Адским пламенем, но ей на смену пришло горькое понимание, что он не сможет сейчас не то, что им управлять — просто вызвать. — Но я не виню тебя, — сказала она очень ласково, протягивая к нему руку и гладя другой Арвида по волосам. — Тени в твоей душе темнее и гуще, чем мне казалось, и тебе не под силу разогнать эту тьму самому. Я тебе помогу, — улыбнулась она ободряюще, когда он остановился в нескольких шагах от неё, не в силах продолжать путь. Почему-то ему казалось, что покуда она не коснулась его — ничего ещё не закончилось и остаётся надежда на то, что… он не знал, на что именно, потому что в чудеса он даже в детстве не верил. На что-то. — Ибо свет побеждает тьму — и я очень хочу видеть тебя среди своих сыновей, Грэхем. Посмотри на меня, — сказала она, поднимая руку к сияющему тёплым золотым светом потолку, по которому словно струилось жидкое золото. — Моё бедное заблудившееся дитя, — проговорила она, касаясь, наконец-то, его руки — и вместе с этим лёгким касанием надежда, до сих пор жившая в Грэхеме, окончательно умерла.

А потолок начал довольно быстро разгораться, заливая ярким солнечным светом зал. В какой-то момент он стал таким ярким, что Причард попытался закрыть глаза, но у него почему-то не вышло — и это было последним, что он запомнил наряду с окружившим его теплом, от которого они все здесь давно отвыкли.

* * *

Когда Арвид Долиш дошёл в своём рапорте до этого места, в кабинете Финнигана повисла тяжёлая тишина. Первым нарушил её Поттер:

— Ты ранее говорил, что все живы, — напряжённо произнес он, и сам же исправился — Были живы на момент твоего побега.

— Были, — кивнул Арвид, поднося к губам опустевшую чашку и не замечая, что делает такой же пустой глоток. Финниган молча подлил в неё чай и, бросив туда несколько кусков сахара, коснулся фарфорового края своей палочкой, растворяя его.

— Ты сказал, что ты здесь благодаря Причарду, — продолжал тем временем Поттер, проговаривая вслух то, о чём сейчас думали все остальные.

— Сказал, — опять кивнул Арвид — и, сделав теперь уже настоящий глоток, словно проснулся и подтвердил, — да я и не отказываюсь от своих слов.

— Целое волшебное поселение, о котором мы ничего не знаем? — подал голос кто-то из невыразимцев, но тут же умолк под коротким, но очень суровым взглядом Монтегю.

— Да, — просто сказал ему Арвид. — Я не видел его — но Причард так говорил. Он ведь рассказал нам всё это — после.

— Значит, ему всё же удалось обнаружить те самые палочки, которые у нас в таком количестве под носом мастерил Киддел? — уточнил Робардс.

— Мне не довелось держать хотя бы одну в руке, — Арвид покачал головой. — Но, по словам Причарда — да, его.

— И загадочный человек в мантии с немецким парфюмом, — добавил Поттер. — Вероятно, тот самый неуловимый «сын матери»? — проговорил он задумчиво.

— Я не знаю, — покачал головой Арвид. — Причард вообще не был уверен, что действительно видел его. Может быть, ему показалось. Там мороков хватает и без того.

— Ладно, всё это после, — решительно сказал Поттер. — Продолжай, как-то же тебе ведь удалось выбраться.

— Нас по-прежнему держали всех вместе, — заговорил Арвид, — хотя эта попытка побега и закончилась неудачей, — он поднял голову и посмотрел Поттеру в глаза. — Неудачей, которая нас едва не раздавила, и цена за неё была велика — я сейчас расскажу.

…Просыпался тогда Арвид медленно — и довольно долго просто лежал, не шевелясь и не открывая глаз, вспоминая тот чудный золотой свет и ощущение разливающегося по его телу тепла.

А потом он услышал какой-то шорох и, с трудом приоткрыв слипающиеся глаза, увидел, как Фоссет придвинулась к лежащему без движения у самой стены Причарду и, приподняв его голову, молча положила её к себе на колени и начала тихо гладить его волосы, иногда мягко проводя рукой по лицу. Очень долго он никак на это не реагировал, а потом развернулся, медленно и неловко, уткнулся лицом ей в живот и, подтянув колени, свернулся клубком вокруг Сандры.

— Всё хорошо, — прошептала она, продолжая ласково его гладить. — Всё пройдёт, Грэм.

Он вдруг заплакал, глухо и тихо, и, стиснув её руку, прижал к своим глазам. Они очень долго сидели так — он постепенно затих, а она всё гладила и гладила его длинные, отросшие ниже плеч, свалявшиеся и грязные волосы.

Когда проснулись все остальные, выяснилось, что Причард ослеп. Никаких следов на его лице не было, и глазные яблоки выглядели совершенно целыми — не было мутной белой пелены, или лопнувших от напряженья сосудов, лишь болезненно расширенные зрачки ни на что не реагировали и оставались недвижимы. Лишённый зрения, первые дни Причард был совершенно беспомощен, и Фоссет, как могла, старалась облегчить для него самые простые из повседневных действий, помогая одеваться и есть, и он покорно это ей позволял, не находя в себе сил поблагодарить, но и не пытаясь с ней спорить. Разве что отвести в дальнюю часть пещеры, где бил родник, уходящий куда-то вглубь горной породы, и куда они ходили по нужде, старался просить всё же Долиша или Пикса. Впрочем, выбирать ему порой было не из кого — ибо на работы его больше не уводили, да и на «уроки» поначалу тоже брать перестали, и единственным, ради чего Причард теперь покидал их «камеру», какое-то время оставались часы, наполненные звучанием зачарованной арфы. Впрочем, продолжалось это не слишком долго, и его вновь начали приглашать на «уроки», которые теперь, судя по всему, проходили намного жёстче, ибо после них он или же надолго замирал с неестественно счастливым, восторженным выражением на осунувшемся лице, или же пытался забиться хоть в какой-нибудь отсутствующий в «общей камере» угол и рыдал часами, дрожа и обхватывая себя руками, и успокоить его удавалось теперь лишь Фоссет, да и то далеко не сразу и не всегда.

Первым же вечером, после сорвавшегося побега, ложась спать, она молча вытянулась рядом с Причардом и устроила его голову на своём плече — и они уснули, обнявшись, словно брат и сестра. Так потом и пошло — даже когда Причард более-менее адаптировался к своему состоянию, они всё равно старались держаться вместе и засыпали всегда, обнявшись. Зачастую с другой стороны от себя Фоссет укладывала и О’Нил, за которой она уже давно приглядывала.

Фоссет вообще заботилась обо всех них — легче других перенося то, что с ними творилось, она, как и когда-то у себя в отделе, знала всё и о всех, находя для каждого ласковые или подбадривающие слова, иногда шутя, иногда утешая, а иногда и попросту обнимая — молча. Ей, казалось, и самой было от этого легче — и помощь её принимать было легко и не унизительно даже Причарду.

— Ты тоже знаешь, где заканчивается реальность? — спросил как-то у неё Арвид.

— Знаю, — грустно улыбнулась она. — Никогда не подумала бы, что… но не будем обсуждать это, — остановилась она. — Ты здорово держишься.

— Толку-то, — вздохнул он.

— Как знать, чего не знаешь, — ответила она, сжимая его руку. — Всё равно нам некуда отсюда деваться.