Обратная сторона луны (джен)

Неудавшаяся попытка побега словно бы и не повлияла на привычное течение их жизни в плену, разве что, как будто завершив какое-то важное дело, вернулись те из охранников, которых они не видели долгое время, но это воспринималось так, словно бы какой-то важный элемент вернулся на своё законное место. Вечера, как они уже все привыкли обозначать это время, наполненные чарующим звоном золотых струн, по-прежнему сменялись «уроками» и перемежались работами и посещениями купальни, где струи воды уносили печали и дарили забвение. И на смену отчаянию и злости, от понимания, что, если сбежать не удалось даже Причарду, ни у кого из них нет никаких шансов, пришли апатия и какое-то странное равнодушие.

Однако и в их размеренной жизни перемены, хоть и медленно, но все же происходили: так, постепенно из «общей камеры» исчезли другие пленники, и они остались там всемером. Впрочем, они давно уже утратили былое единство, и чем дальше — тем больше становились заметны трещины между ними. Так, Маллиган пропадал из камеры уже очень надолго, и теперь куда больше времени проводил на работах в компании тех, кто населял это странное место. Да и хлеб он теперь делил именно с ними, и чаще всего возвращался в «общую камеру» лишь для того чтобы поспать или подумать, вежливо отказываясь от общего ужина, вместо этого иногда рассказывая пленникам старые легенды своей в те времена еще свободной страны, которых, оказывается, знал достаточно.

О'Нил и Саджад практически перестали реагировать на внешние раздражители, но, если Саджад при этом казался просто очень глубоко погружённым в себя и вполне был способен исполнять простые команды, то О'Нил постепенно сходила с ума, большую часть времени теперь проводя, прижавшись спиной к стене и тихонько напевая что-то невнятное себе под нос. Любые прикосновения вызывали у неё панику, и лишь Фоссет удавалось уговорить её поесть или прилечь, и ей же она иногда позволяла брать себя за руку.

Впрочем, все они стали больше времени проводить вне «камеры», как и Маллиган, возвращаясь туда отлежаться после очередного «урока», отдохнуть или поесть, зато куда больше занимались теперь физическим трудом, ставшим более разнообразным. Они все, как и Маллиган, теперь все чаще работали вместе с теми, кто просто жил здесь, начиная в процессе неизменно с ними общаться, сначала неохотно и только по делу, но вскоре находя какие-то нейтральные темы, а здешние обитатели неизменно бывали добры и участливы, и словно наполнены каким-то внутренним светом. Они поддерживали беседу, делились своей жизненной философией, помогали, и иногда делились немудрёной едой, и казалось, воспринимали их скорее, как гостей, нежели как пленников.

И в какой-то момент Арвид поймал себя на мысли, что ему нравится работать руками в компании его новых знакомых, особенно возиться с землёй, с грядками, на которых, освещаемые золотистым сиянием потолка или солнцем через световые колодцы, росли не только травы и овощи — к удивлению Арвида, значительную часть всех посадок занимала простая картошка — а ещё и странные, неизвестные грибы. Здесь было легко, легко и спокойно, и можно было не думать ни о чём, кроме работы — а значит, и не переживать ни о чем, не беспокоиться и не страдать.

А он так устал от страданий…

Так всё и шло — пока на одном из уроков не произошло странное.

Впрочем, поначалу Арвида ничего не удивило: место, в котором он оказался в очередном видении, было ему незнакомо, однако такое, порой, случалось — декорации в них пусть и нечасто, но всё же менялись. Он увидел себя в маггловском пригороде среди аккуратных двухэтажных домов с маленькими палисадниками, ухоженными и чистыми. Светило яркое солнце, и по улицам время от времени проезжали машины, а по тротуарам ходили магглы в лёгкой летней одежде.

Арвид огляделся, и на домике, таком же, как остальные — они все были, словно фасолины из одного стручка — он заметил табличку с адресом «Элм-Стрит 999», хотя ни одного вяза в округе не заметно не было, да и само название ни о чем ему не говорило. Таких улиц могут быть тысячи. Мимо него куда-то спешили магглы, и никто не обращал на Долиша никакого внимания — его словно не видели, просто проходя мимо.

Эта странность вызвала у него вялое любопытство — но он уже видел столько всего, что давно перестал испытывать во время видений сильные эмоции, а события он воспринимал словно бы по инерции.

Да и сама природа видений постепенно менялась.

В них уже почти не было никаких ужасов и страданий: никто не мучил его жену, да и смертей — ни её, ни своего сына он больше не видел. Напротив, сюжеты теперь были довольно… скучными: Гвеннит, мирно живущая в новом браке, иногда — с их общим сыном, иногда — без него… В этом случае мальчик чаще всего оставался с его родителями — где тоже рос вполне благополучно, обычным волшебником, не зная матери и иногда слушая истории о пропавшем отце-герое… и иногда Арвид ловил себя на том, что такое будущее не кажется ему таким уж ужасным — и, может быть, так и вправду для всех было бы лучше? Все благополучны и счастливы, и он им, в общем-то, не особенно нужен… Он отбрасывал подобные мысли, конечно, но они всё равно возвращались, и чем дальше — тем чаще.

Постояв какое-то время на улице, Арвид медленно направился к дому, подталкиваемый уже знакомой ему чужой волей и внутренне готовясь к тому, что сейчас увидит внутри. Открыв выкрашенную белой краской дверь, он оказался в маленькой тёмной прихожей, а затем, подчиняясь чьему-то желанию, пошёл на кухню.

Там никого не было. На столе стояла грязная посуда — было похоже, что трапеза только что закончилась: две детских чашки с яркими картинками, и одна обычная, зелёная кружка, ещё влажные изнутри, маленькие тарелки, измазанные свежими остатками джема, полупустая пачка печенья… В остальном в кухне было чисто, на буфете стояла плетёная ваза со спелыми яблоками, а на подоконнике распахнутого настежь окна большая тыква и пучок пшеничных колосьев. Вся кухня, казалось, дышала чем-то домашним и в какой-то мере привычным: вот деревянные банки с крупами, а вот вышитые льняные полотенца и толстые восковые свечи…

Хотя сплетённая из тех же колосьев кукла в нарядном белом платьице на фоне маггловского холодильника выглядела, скорее, странно. Все вместе создавало ощущение, что хозяйка наводила на кухне порядок к какому-то празднику и отошла на пару минут.

Значит, ему сейчас покажут «счастливое замужество за другим», понял Арвид — но что-то было не так. И дело было даже не в том, что дом этот был явно маггловским — подобное он как раз уже видел. А вот в чём, это понять Арвиду никак не удавалось.

Он огляделся снова, пытаясь отыскать ответ на вопрос и, наконец, понял.

Чашки.

Детские чашки на столе — почему их тут две?

Окно — чисто вымытое — распахнутое еще минуту назад, оказалось закрыто наглухо, и Арвид почувствовал вдруг, как по кухне пролетел ветерок, и страницы висящего на стене отрывного календаря затрепетали, обратив этим на себя его внимание и отвлекая от мысли о количестве оставленной на столе посуды. «31 июля 2016 года, воскресенье» значилось на верхнем из них. Недоумевая — никогда прежде ему не доводилось видеть в своих видениях никаких дат — Арвид подошёл ближе и коснулся пальцами тонкой, похоже, газетной, бумаги. Ветерок вновь коснулся его лица, и Долиш, следуя его направлению, повернулся и увидел написанные на холодильнике алым, словно свежая кровь, всё те же три загадочные девятки. От неожиданности он сморгнул, помотав головой, на мгновенье прикрыл глаза — но, открыв их, увидел всю ту же картину.

Впрочем, чем-чем, а кровью его было не удивить, и Арвид, вздохнув, отвернулся — и упёрся взглядом в электрические… нет — электронные маггловские часы, на которых мигало ядовито-зелёным невозможное время — девять часов девяносто девять минут.

Всё это начинало напоминать шараду — и было, определённо, чем-то новым: никаких загадок и головоломок прежде ему не показывали и разгадывать не заставляли. Внимательно оглядев комнату ещё раз, Арвид увидел, что и год на календаре теперь изменился, отбрасывая его на добрый десяток столетий — в девятьсот девяносто девятый, и на каждой чашке теперь было изображено по девятке.

Он медленно подошёл к холодильнику и, приглядевшись к алым девяткам, мазнул по одной из них указательным пальцем и поднёс его к носу. Принюхался — а потом осторожно лизнул.

И тут же удивлённо лизнул ещё раз.

Джем.

Вишнёвый джем — или даже, скорее, желе.

Он растерялся и словно в горячке выскочил из дома на улицу. Мимо проезжали машины, и номер каждой из них состоял из проклятых девяток!

Обдумать это он не успел: его мысли начали разбегаться и путаться, и прежде, чем он сумел хоть как-нибудь упорядочить их, он вновь обнаружил себя очнувшимся на полу в «общей камере», как это обычно и бывало с ним после «уроков».

Когда Арвид перед сном рассказал о своём странном видении, Джимми Пикс неожиданно подал голос:

— Я тоже их помню.

— Девятки? — уточнил Арвид.

— Девятки, — ответил Пикс. — И чашки. С таким подозрительным типом в чёрном.

— И с русалкой, — неожиданно добавила Фоссет. — С рыжими волосами.

Они замолчали, приподнявшись и во все глаза глядя друг на друга.

— Только я не трогала ту надпись, — сказала, наконец, Фоссет. — Но дата та же — тридцать первое июля шестнадцатого.

— Я тоже нет, — сказал Пикс. — Я никогда раньше… не был в доме. Здесь. На уроках, — ему явно трудно было выражать свои мысли связно, и он то и дело делал паузы, словно проговаривая про себя то, что затем произносил вслух.

— Я бывала, — проговорила очень задумчиво Фоссет. — Но не в таком.

Причард молчал, и было неясно, видел ли он то же, что и они — но когда он сидел, вжавшись в стену, спрашивать его о чём бы то ни было не имело смысла.

— И что, — медленно проговорил Арвид, — это значит? Одинаковые видения?

— Куда интереснее, — голос Причарда прозвучал неожиданно, — что значат эти девятки. Я не видел их — но это, может быть, и не важно.

— Три девятки, — задумчиво проговорила Фоссет. — Не знаю… что символизирует девятка? На нумерологию я ходила очень давно.

— Я что-то читал о том, что у кельтов это число возрождения, — припомнил после паузы Арвид. — И вообще священное. Девять комнат в доме, девять частей у человеческого тела… даже у магглов — в Ирландии в каждом королевстве по девять округов. Если я, конечно, не путаю.

— Возрождение, — озадаченно проговорила Фоссет. — Мне это не нравится, — она нахмурилась. — Нам хотят сказать, что мы готовы переродиться?

— И поэтому я ничего и не видел, — хмыкнул Причард, а затем ухмыльнулся: — Хотя, вообще-то, я и там теперь ничего не вижу, но замечательно ощущаю. Во всём этом определенно есть логика. Хотя и не слишком радостная.