Обратная сторона луны (джен)

Прорывались они с трудом, безжалостно отвоевывая у корней коридор, ярд за ярдом в золотистом свете щитов и ярких вспышках Инсендио.

Пожалуй, за всю долгую карьеру аврора, думал Джон, он использовал это заклинание меньше, чем за последние… сколько, кстати, они уже здесь? Время то ли остановилось, то ли просто исчезло, и Джон бы не удивился, если бы выяснилось, что они здесь сутки — по крайней мере, чувствовал он себя именно так. За свою жизнь ему довелось побывать во многих боях, но никогда ещё его противниками не были даже не твари, а бездушные деревяшки, которые бессмысленно было ранить — их можно было только, к Мордреду, замораживать или сжигать: рассеченные режущими заклятьями, они отчаянно извивались, сочась тёмным, отвратительно липким соком, который слабо, но до тошноты отвратительно пах.

В коридорах стало заметно темней: сияющая дымка, висящая под потолком и дарящая скудное освещение, начала таять и неверно мерцать, а там, где её касались ожившие корни, расползалась дырами. Света от неё теперь не хватало даже на то, чтобы увидеть пол, из которого, как из потолка и стен, лезли все новые гибкие злые отростки, погибающие, ударяясь о щиты невыразимцев или сгорая в волшебном пламени.

Этот тёмный пульсирующий коридор резко напомнил Джону брюхо какого-то фантастического чудовища, стремящегося их всех переварить, и он впервые в жизни испытал нечто, что магглорождённый мог бы назвать приступом внезапной клаустрофобии, а Джон лишь проклинал стены, давящие на него так, что хотелось кричать.

Какое-то время назад измотанный и уставший Финниган, смахивающий кровь с рассечённой брови, и его напарник в потрепанной и разодранной местами одежде — некоторые корни все же оказывались быстрей, не говоря о том, что потолок продолжал осыпаться, иногда образуя за их спиной завалы — отошли в середину строя к своему раненому товарищу, который с трудом ковылял, опираясь на темноволосого невыразимца, однако твердо продолжал сжимать палочку с зажжённым на её конце огоньком Люмоса, заметно облегчая остальным продвижение по коридорам.

А Джон вместе с Филом и Уоллесом, тогда ещё более свежие и, наконец, пришедшие в себя после дыма, заняли место во главе группы. Буквально выжигая перед собой путь, Джон в какой-то момент пропустил один из корней, который попытался обвить его ногу, но, по счастью, ухватил лишь штаны, за что был безжалостно уничтожен вместе с приличным куском штанины; однако даже на простейшую трансфигурацию у Джона не было времени — стоило ему хоть на секунду отвлечься, к нему уже тянулись десятки других корней, и теперь камушки и песок неприятно царапали ногу.

И всё-таки они продвигались, продираясь сквозь это безумие — некоторые коридоры казались теперь Джону знакомыми, и с каждым поворотом или развилкой он думал, что вот сейчас-то они дошли… «Марево тишины», плывущее перед ним сквозь бездумно тянущиеся к нему корни, становилось словно более осязаемым — и это значило, что цель, к которой они так стремились, всё ближе. Где-то уже совсем рядом их ждал огромный зал с золотой арфой, который его сын запомнил с пугающими подробностями.

Джон понял, что они достигли конца пути, как-то сразу, отчаянно осознавая, что это тупик: значительно расширившийся коридор преграждало столь плотное переплетение толстых корней, что даже малейшего луча света не пробивалось с другой стороны. Зато, стоило вытянуть руку, и можно было ощутить, что даже сам воздух вибрирует в такт древнему волшебству, рождавшемуся вместе со звуками арфы.

В отличие от своих собратьев, не оставлявших попыток уничтожить всё, до чего они могли дотянуться, корни, преграждавшие путь, казались мёртвыми или, скорее, окаменевшими… А неосторожно пущенное Уоллесом заклинание разбилось о невидимый щит, вспыхнувший при попадании в него золотом, к счастью, не срикошетив.

Так просто здесь не пройти, осознал Джон, а назад пути уже не было: даже если удастся пробраться через завалы, то в дыму они будут совершенно беспомощны. Но и здесь они не продержатся долго, в этом сгустившемся от мелодии, которую он не слышал, но ощущал где-то внутри костей, воздухе, который, казалось, стал плотнее без всякого «Марева». Джон подумал, что, если он загустеет ещё сильнее, то в какой-то момент его будет просто невозможно вдохнуть.

Он оглянулся на арьергард, сдерживающий щитами атаку корней, и кивнул Филу, чтобы тот сменил Финнигана. Нужно было срочно решать что делать.

«Выжечь бы все — и дело с концом!» — недовольно подумал Джон — но, конечно, использовать Адское пламя в таком тесном пространстве было бы самоубийством. В их распоряжении был участок коридора ярдов в пятнадцать до ближайшей развилки, и его стены были покрыты изморозью. Усадив раненого посередине, невыразимцы, вставшие плотной группой, скупо жестикулируя, безмолвно о чём-то спорили у самого входа, высоко подняв палочки и освещая весь коридор.

Он почувствовал, как к нему приблизился Финниган, и они с Джоном переглянулись.

Судя по бесстрастному лицу Визерса и напряжённо поджатым губам Турпин, было понятно, что у них есть какой-то план, но не все с ним согласны. Однако после короткой, но неожиданно эмоциональной перепалки с Сайксом, водившим палочкой вдоль застывших корней, по губам которого Джону удалось прочитать «Резонанс», Турпин, с возможностью общаться лишь жестами ставшая более пылкой, сдалась, опуская голову, и Джон с изумлением увидел, что трое мужчин тянут жребий. Обычные спички, которые помрачневшая Турпин крепко зажала в руке.

Короткая досталась как раз тому брюнету, чьего имени Джон не знал, и Турпин, опустившись на пол, стала вынимать из своей сумки какие-то странные приспособления, а затем в её руках появилась коробочка с камертоном.

Её коллега взволнованно улыбался, словно успокаивая её, а затем просто махнул рукой. Турпин поднялась на ноги и, погрозив ему пальцем, сделала всем знак отойти назад, к самой развилке, и сама поспешила туда, с непривычной для неё яростью рубанув очередной корень.

Безымянный невыразимец остался у потенциальной двери один.

Он всё возился и возился с этим треклятым клубком корней, закрывающим вход в зал, водя вдоль них своей палочкой, сверяясь с показаниями своих приспособлений, а затем достал камертон.

В этот момент Джона втянули за плечо за угол, и щиты вокруг всей группы стали плотней. Они замерли в боевом построении, готовые к внезапной атаке, и коридор вдруг омыла волна зеленого света, такая же, какую он видел тогда, в Водном чертоге. Следующая, пришедшая вслед за ней, словно в такт с вибрацией воздуха, волна была уже голубой, и Джон почувствовал, как заболели зубы, затем цвет сменился на насыщенно синий, и где-то внутри черепа зазвенело, словно кто-то ударил мечом по стальному шлему. А потом яркая фиолетовая вспышка заставила вздрогнуть весь холм до основания. Джон едва устоял, но затем, увидев знак Турпин, занял позицию в уходящем из-под ног коридоре. Золотое сияние вокруг корней рассыпалось рваными лоскутами и гасло, а невыразимец лежал на земле в десятке футов от их укрытия с оплавленным камертоном в руках, и под его головой растекалась багровая лужа, а широко распахнутые неподвижные глаза однозначно свидетельствовали о том, что его земной путь закончен. Только сейчас Джон заметил, что его неестественно вывернутую левую ногу обвивает толстый, окаменевший корень из этих, преграждающих вход.

Финниган перешагнул через тело и, первым оказавшись у беззащитного теперь клубка корней, с видимым яростным удовлетворением запустил в них Бомбардой Максима — и на сей раз никто из невыразимцев, уставших, засыпанных каменной крошкой, не помешал ему.

А когда авроры устремились в проём, Турпин тихо трансфигурировала погибшего в игральную карту и спрятала в нагрудный карман, а его палочку положила в сумку.

Выбитые взрывом корни вместе с каменным крошевом, подхваченные Ваддивази, прикрыли группу от шквального огня заклинаний, которым их поприветствовали обороняющиеся, давая невыразимцам время сплести неизвестные Джону щиты, а ему самому оценить поле боя.

Всё было в точности, как в воспоминаниях Арвида: огромный зал, освещённый чашами с пылающим огнем, они окружали каменное возвышение, где за переливающейся живым солнечным светом арфой невероятной красоты сидела статная седая женщина в белых одеждах. Вот только в воспоминаниях сына воздух не прошивали заклятия, а перед арфой не стоял потрёпанный строй защитников, за спинами которых у ног Матери сгрудились женщины, кажется, даже беременные, прижимая к себе детей, а дети постарше стояли с палочками наизготовку, прикрывая уцелевших взрослых от заклятий — и в их глазах читались ненависть, отвращение и готовность стоять до конца.

А сама Моахейр не была в воспоминаниях Арвида настолько измученной, и на её одеждах не темнели бурые пятна крови — впрочем, она, кажется, не обращала на это никакого внимания, полностью поглощённая музыкой, лившейся из-под её рук и ставшей сейчас ощутимой, как никогда ранее, до слабости и тошноты.

Кто, как и когда опрокинул одну из чаш, Джон не увидел — но пламя словно растеклось по полу, охватывая его и перекидываясь на стены, а потом в другой части стены раздался взрыв, и в зал ворвались люди во главе с потрёпанным Бэддоком и таким же помятым Кутом.

Началась форменная свалка — защитники сопротивлялись с отчаянием и ожесточением загнанных в угол крыс, а авроры больше не обращали уже внимания на их возраст: кто-то из старших детей наравне со взрослыми бросался вперед, и на их место прикрывать сражающихся становился кто-то из женщин, отдавая своих малышей другим, или тоже бросались в бой, понимая, что отступать некуда.

Картинки мелькали перед глазами Джона, словно в слегка барахлящем калейдоскопе — в какой-то момент он увидел, как посланное каким-то мальчишкой, выбившимся вперед, заклятье ударило Уоллесу в бок, но, кажется, не причинило ему особенного вреда — тот покачнулся, но устоял и, даже не оборачиваясь, ответил связкой из режущих и Ступефая, отбрасывая своего окровавленного противника к стене, и их тройка продолжила наступление, перешагивая через тех, кто больше не мог сражаться.

И в этот миг Джон почувствовал острую боль в ноге, давно не прикрытой штаниной — растрёпанная девчонка, рыча по-звериному, вцепилась в неё зубами. Джон мгновенно ударил её Депульсо прямо в лицо, и, охнув от резкой боли, заметил, что та, едва отлетев к стене, ловко вскочила и, сплюнув кровь из его прокушенной ноги на пол, оскалила волчьи клыки и собиралась вновь на него броситься, но Рыжий Фил успел раньше, обездвижил её Петрификусом из-за его плеча. Джон наспех остановил кровотечение в пульсирующей от боли ноге и вновь вступил в битву, которая, впрочем, должна была скоро закончиться. По всему залу лежали раненые и убитые, и защитников Билле Мёдба среди них было подавляющее большинство.

В какой-то момент Джон почувствовал, что ситуация вокруг изменилась, а затем, увидев среди сражающихся алую мантию, наконец понял, что в центре пещеры стоит Поттер с побелевшим, перекошенным от ярости и ненависти лицом — такого выражения Джон у него никогда прежде не видел и увидеть не ожидал; казалось, что-то прорвало в нем какую-то невидимую плотину, выпустив то, что обычно оставалось скрытым от постороннего взгляда. На знаменитой «счастливой» аврорской мантии зияли прорехи, и по подолу она дымилась слегка — как и мантии всех, пришедших с Поттером, и, глядя на выражение их лиц, мало чем отличавшееся от того, что искажало черты их командира, на Фей Данабар, стоящую за его левым плечом, растрёпанную и закопчённую, в глазах которой горела какая-то мрачная и не свойственная ей жажда мщения, Джон отчётливо понял, что это финал, и что вот теперь у защитников не осталось шансов.

Осознал это не только он: жалкие остатки сопротивляющихся — в основном подростки и совсем дети сгрудились вокруг своей Матери, удерживая остатки защитной магии, уже понимая, что она не сможет спасти их от перешагнувшего через тело в заляпанном кровью белом хитоне Поттера и людей, двинувшихся за ним.

Джон увидел, как Моахейр в последний раз прикоснулась к струнам, а потом поднялась и, спокойно шагнув вперёд, заступила ему дорогу, защищая своих детей.

Истощённая, раненая, она стояла, закрыв их собой, и в её руках не было палочки, но Джону показалось в тот миг, что это не имеет абсолютно никакого значения — так много было в ней решимости и почти пугающей силы, что никто не смог бы пройти мимо неё.

Одним раздражённым движеньем Поттер вытащил из правого уха воск и приказал ей сдаться — Джон легко понял это по движению его губ, потому что сам произносил эти слова и слышал и видел, как делали это другие, сотни и тысячи раз. Да и что ещё мог сказать сейчас Поттер?

Она покачала головой, и Джон прочёл по её губам:

— Так просто, — она бросила долгий взгляд на маленький жёлтый шарик, лежащий на залитом кровью полу, и по её губам скользнула горькая тень улыбки. Длинные белые волосы упали Моахейр на лицо, и в отблесках догорающего огня Джону показалось, что на них пляшут рыжие сполохи, окрашивая их в цвет меди.

Поттер ответил ей — Джон уже не смог разгадать его слов, хотя они были коротки и, похоже, просты, но он стоял, замерев, так же, как, кажется, и все остальные в этой пещере, и смотрел. Они обменялись еще парою реплик — а затем Моахейр произнесла то, что стёрло с лица Поттера ожесточённое выражение и он, похоже, непроизвольно опустил палочку… Джон остро пожалел о том, что не слышит сейчас, что она говорит — и когда Поттер вдруг побелел и сделал движенье вперёд — Джон увидел, как в поднятой руке Моахейр блеснула сталь и прежде, чем кто-то успел что-либо сделать, она торжествующе улыбнулась и на её горле обозначилась алая полоса. Тонкий кинжал выпал из её рук, и яркая кровь хлынула широким потоком, заливая её белые одежды, с пугающей скоростью пропитывая светлую ткань.

Женщина начала оседать на пол и Поттер, кинувшись к ней, не позволил упасть и, подхватив, осторожно опустился вместе с ней на колени, безуспешно зажимая рукой рану на её шее и глядя Моахейр прямо в глаза. А когда её тело перестало в его руках вздрагивать, Поттер перепачканной в тёплой крови ладонью закрыл ей глаза, оставляя на бледном лице яркие разводы и пятна. Он осторожно опустил женщину на пол и, сорвав с себя алую мантию, всё так же, не поднимаясь с колен, накрыл её тело.

А затем медленно, словно в какой-то прострации расстегнул ворот куртки — будто тот душил его — и медленно встал.

И это его движение словно стряхнуло чары оцепенения с окружающих: в зале поднялся вой и плач, авроры, вынимая воск из ушей, мгновенно выставили щиты, стараясь оттеснить от тела умершей женщины обезумевших от горя и рвавшихся к ней детей. Те из защитников, кто ещё сохранил способность передвигаться, ползли к Моахейр, рыдая и плача, даже если им предстояло пересечь весь зал, и Джон, тоже поспешивший избавиться от проклятого воска, задохнулся от отчаяния, которым были наполнены их крики.

Поттер заговорил — медленно и очень устало:

— Это место взято под контроль силами Аврората. Прошу вас — не оказывайте сопротивления, теперь это уже не имеет смысла. Сохраните ваши жизни — так, как этого хотела она, — он посмотрел на лежащее у его ног мёртвое тело. — Даю слово: вам не причинят вреда.

Закончив, он помолчал — а потом, повернувшись спиной к тем, кто, похоже, даже не услышал и уж точно не захотел понять его слов, медленно пошёл к выходу — и в этот момент какой-то мальчишка, от силы лет десяти, прятавшийся между погибшими, взвился вдруг на ноги и прежде, чем кто-либо успел что-нибудь сделать, одним взмахом палочки швырнул в спину Главному Аврору сиреневато-голубоватую молнию. Та угодила прямо под правую лопатку, оставив на куртке обуглившееся пятно — и Поттер, споткнувшись, словно потерял равновесие, обессиленно припал на одно колено, а затем попытался неловко сесть, но всё же упал.