Обратная сторона луны (джен)

В клинику Скабиор вернулся через три дня после полнолуния — третий день выпал на воскресенье. А в понедельник МакДугал встретил его неожиданно мрачно.

— Я провинился чем-то? — пошутил Скабиор с порога. — Или воскресенье выдалось особо удачным?

Тот вздохнул тяжело:

— Да вы ни при чём. У нас тут новый пациент… В это полнолуние было нападение. Двое погибли — один пока жив и, видимо, всё же выживет.

— Ясно, — коротко отозвался Скабиор.

Ибо, а что тут скажешь.

Не повезло…

— А кто? — помолчав, спросил он зачем-то.

— Мужчина. Взрослый уже… Жена к нему только однажды пришла. А больше вообще никого не было, — МакДугал горько махнул рукой. — Так почти всегда и бывает. Редко, когда родственники заходят… с детьми ещё случается — а со взрослыми не помню ни единого раза.

— Так обычно и происходит, — кивнул Скабиор.

На том и разошлись. Скабиор поднялся на второй этаж, где его первым делом привычно уже повели пить кофе — его смешила подчёркнутая любезность, с которой его принимали здесь медиковедьмочки: в ней смешивались любопытство, смущение и желание продемонстрировать отсутствие какого-то особенного отношения, дающее, разумеется, прямо обратный эффект. Девушки ему нравились: конечно, он знал, что они глядят на него, как на диковинку, но в этом не было ни агрессии, ни — главное — пренебрежения, ни даже страха, и поэтому такое повышенное внимание скорее веселило его — и он развлекал этих ведьмочек, как мог: рассказывал им истории, порой на самой грани приличия, шутил, целовал руки и говорил комплименты, не переходя, впрочем, грани, отделяющий ни к чему не обязывающий флирт от ухаживаний и намёков. Да и кофе, к которому непременно находилось что-нибудь сладкое, был вкусным — так почему не посидеть четверть часа и не поболтать, тем более, что время это засчитывалось ему, как рабочее?

Но кофе закончился, и Скабиор отправился сортировать папки — снова сотни и сотни папок. Работал он неспешно, но дело всё равно двигалось быстро — а ему совсем не хотелось заканчивать тут и возвращаться вниз, даже несмотря на то, что МакДугал ему, в общем, нравился. Посему он совсем не спешил — и позволял себе пользоваться любезным предложением делать маленькие перерывы ежечасно, которое получил в первый же день от строгой дамы, которой подчинялись все здешние медиковедьмы. Оглядев Скабиора с ног до головы — и заставив его в этот момент вспомнить полузабытую МакГонагалл — она предупредила его о категорическом запрете даже случайно открывать папки (на вопрос, что ему делать, если он уронит какую-нибудь и та раскроется, ему было велено немедленно звать кого-то из персонала, но подобное произойти просто не может, потому что они зачарованы от любопытных глаз) с историями болезни, а потом настоятельно посоветовала делать перерыв каждый час на десять минут, поскольку слишком долгое монотонное колдовство никому не бывает полезно. Скабиор так изумился подобной заботе, что даже вопросов не стал никаких задавать — да и идея ему понравилась.

Так что эти ежечасные десять минут он использовал для того, чтобы потихоньку изучить отделение. Перемещаться по нему Скабиору никто не запрещал, а мантия (которая отличалась от формы целителей лишь споротым гербом) делала его словно невидимым для большинства — если не для сотрудников, то, по крайней мере, для посетителей. Таким образом он уже обошёл его не один раз, и запомнил большую часть пациентов и их гостей, которые, скользя по нему равнодушным взглядом, ни разу не обратили на него хоть какое-нибудь внимание.

И в этот понедельник во время одной из таких прогулок он и наткнулся на сидящего в конце коридора человека с перевязанными головой и левой рукой. Тот просто сидел на скамейке в холле и смотрел на ходящих по коридору людей — на всех подряд, ни на ком не фиксируя взгляда, словно кого-то искал или ждал. Но веяло от него вовсе не ожиданием и не поиском, а странным тупым отчаянием. Это сочетание сперва и притормозило Скабиора — и уже постояв и посмотрев на него повнимательнее он понял, в чём дело.

Укушенный.

В общем-то, это было не его дело, бесспорно.

Но…

— Ты знал тех, кто погиб? — спросил он, неспешно подходя и садясь рядом. Мужчина вздрогнул и с некоторым трудом обернулся — всем телом. Да, это больно — уж кто-кто, а Скабиор знал, как болят такие укусы. Он помнил свой первый месяц — как лежал в маленькой комнатке под крышей борделя, большей частью под Силенцио, потому что от боли он часто кричал, а зелий, её унимающих, мать то ли не смогла отыскать, то ли не нашла на них денег. Она и сама лежала большую часть времени рядом с ним — и то плакала, то болела, а его страшно бесили эти её бесконечные слёзы… Сейчас он понимал, что на самом деле это была не злость, а страх — страх того, что потом и случилось, страх остаться совсем одному. Страх — и отчаянная нужда в самой обычной поддержке, в том, чтобы хотя бы она сказала ему, что ей всё равно и она по-прежнему любит его… но на это сил у Амелии не хватило — хотя она и любила своего изувеченного сына, конечно.

Он и трансформацию свою первую помнил. Никакого аконитового тогда, конечно, не знали… или знали, но мало кто, и было оно тогда баснословно дорого. Именно тогда он и познакомился с себе подобными: за пару дней до полнолуния к ним пришёл высокий худой мужчина и, коротко пояснив, кто он, забрал Скабиора с собой. Он оказался очень сильным — юноша не мог толком идти, и он практически нёс его на себе… а может, и левитировал, подробности Скабиор уже позабыл. Тот вывел его на улицу — и аппарировал прямо в лес, в небольшую пещеру, где оставил его одного вместе с небольшим запасом еды и воды, сухо и коротко рассказав самые необходимые вещи о первых сутках после трансформации. Саму её он, конечно, не помнил — но помнил, каким счастьем было очнуться и понять, что, во-первых, места укусов полностью зажили и не болят больше, а во-вторых, что ему достался достаточно мягкий вариант этого проклятого дня.

— Вы кто? — спросил мужчина немного невнятно: лицо было перебинтовано, похоже, зверь не просто обратил его, а ещё и постарался основательно изуродовать.

— Я — твой, в некотором смысле, сородич, — усмехнулся Скабиор. В глазах мужчины мелькнул хорошо знакомый страх, смешанный с отвращением. — И нет, это гарантированно был не я, — усмехнулся он снова. — Как ни странно, могу даже доказать это. Как раз в эту луну.

— Почему вы в этом? — спросил мужчина.

— В мантии-то? Я тут работаю. Временно, — успокаивающе добавил он.

— Что вам нужно?

— Да сам не знаю… увидел вас — вспомнил себя мальчишкой. Мне, правда, было шестнадцать, и в Мунго я тогда не попал.

— Шестнадцать, — повторил тот, оглядывая Скабиора уже внимательнее. — И что ваша родня? Спрятала вас дома от всего мира?

— Мать умерла, — пожал он плечами. — А больше никого не было. А ваша, говорят, пока вся в раздумьях? Родня, в смысле.

— Нечего им тут делать, — жёстко проговорил мужчина.

— Это ты решил или они?

Вопрос повис в воздухе — что, в общем-то, и явилось ответом.

— Слушай, — мирно сказал Скабиор. — Сейчас очень многое изменилось. Нет нужды прятаться. Некоторые оборотни даже в министерстве работают.

— Ну да, — недоверчиво усмехнулся мужчина. — Небось, министрами?

— Пока нет, сколько я знаю, — поддержал шутку Скабиор. — Но работают. Я, правда, не так много знаю об этом — я более… традиционен. Но теперь выбор есть, так что… и аконитовое выдают…

— Я сам бы с собой не заговорил, — оборвал его мужчина тоскливо. — Не хочу жить так.

Он действительно не хотел. И не жил бы, если бы не тяжёлая, давящая на него всем своим весом апатия и отупение, которое возникает от бесконечных зелий, окутывавшее его большую часть времени с того момента, как он пришёл в себя. Что произошло, он понял не сразу: поначалу, очнувшись и завопив от боли при попытке подняться, он попросту удивился. А выслушав тут же собравшихся у его постели целителей — не поверил, недоверчиво улыбнувшись и попытавшись сказать: «Да нет, быть не может»… Потому что, ну не могло же подобного с ним случиться, не мог он стать одной из самых отвратительных тёмных тварей, хуже которых из разумных существ, пожалуй что, только дементоры — но они хотя бы не напоминают людей.

Но это случилось — и ему пришлось осознать этот факт. Однако оказалось, что осознать — не значит смириться… Когда он по-настоящему понял, что произошло с ним, и что этого уже никак не поправить, с ним случилась истерика, после которой он впал в странное состояние безразличия ко всему на свете, из которого его вывел визит жены. Она пришла на второй день — одна, без детей — и остановилась у самой двери, замявшись и пряча глаза. Но он всё же поймал её взгляд и увидел в нём растерянность и настороженность — и отвернулся, боясь разглядеть за ними и отвращение, такое же, какое он испытывал к себе сам. Тогда он и попросил её уйти и никогда больше сюда не приходить — и она ушла и не пришла больше, а он всё убеждал и убеждал себя, что рад этому, да так и не сумел убедить…

Потом ему стали сниться сны — изматывающие и практически не отличимые от яви кошмары, в которых он сам убивал своих спутников, в которых видел себя разом и изнутри, и со стороны, и был и жертвой, и нападающим… а потом в них пришли его дети — он просыпался каждый раз в тот момент, когда они выходили из Хогвартс-экспресса ему навстречу, всегда почему-то одни, и в это момент из-за туч появлялась луна, и он превращался в огромную тварь, в которой с трудом можно было угадать волка, и прыгал на них и…

В первые дни он срывал повязки, надеясь истечь кровью и умереть — но целители очень скоро начали их зачаровывать, а потом пообещали ему начать его обездвиживать, если он не прекратит и не уймётся, и он, пролежав так однажды несколько часов кряду, отступился и успокоился — внешне. Раны постепенно затягивались — а он чувствовал, как вытекавший прежде вместе с кровью яд теперь медленно распространяется по всему его телу, навсегда меняя его — всё человеческое отмирало и заменялось звериным, тёмным и омерзительным.