Обратная сторона луны (джен)

Вернувшись к себе, Вейси долго сидел на кровати, глядя прямо перед собой в пустоту, а затем снял парадную мантию и, скомкав, швырнул её себе под ноги. И подумал с внезапным облегчением, как здорово, что Фоссет вернулась — потому что рано или поздно она захочет снова занять своё место, и тогда он, Леопольд, сможет спокойно уйти и стать обычным аврором, может быть, даже отказавшись от места её заместителя и, наверное, это сможет стать для него выходом. Тогда можно будет взять отпуск — он ведь очень давно не отдыхал — и, подлечившись, вернуться… и просто тихо работать. И плевать на то, что все будут его жалеть — и плевать, что в глазах окружающих он будет выглядеть неудачником. Зато… зато у него останется его жизнь, которая сейчас всё стремительнее катится под откос.

Его блуждающий по комнате взгляд вдруг наткнулся на лежащую на полу мантию — и на «Стального Гесфестуса», который, словно в издёвку, оказался почему-то на самом виду. Этот орден буквально его обжигал: глядя на него, Леопольд злился и ненавидел и себя, и зелье — за то, что не знает, и никогда теперь не узнает, кому из них он по праву принадлежит, и его ли, Вейси, это заслуга, или это просто сваренная в котле удача, и его вклада в то, что произошло, нет. Или есть, но слишком мало и недостаточно даже для простой благодарности, не говоря уж об ордене… О, он теперь хорошо понимал, почему Феликс так редко и осторожно используют — ибо он, возможно, и принесёт победу, но отравит её запах и вкус навсегда, и ты никогда не узнаешь, чего стоишь на самом деле — не узнаешь и не сможешь об этом не думать.

Он поднял мантию и отстегнул стальную звезду, стараясь не касаться металла, а затем завернул её в одну из старых своих рубашек и засунул в самый дальний угол нижнего ящика комода, туда, где лежали очень редко используемые вещи, но это помогло мало — Леопольд всё равно знал, что она там, и понимал, что будет вспоминать о ней, стоит лишь ему посмотреть на тот ящик. Он нервно бродил по комнате, буквально падая от усталости, но не в силах остановиться и тем более лечь. В какой-то момент он решил было отослать звезду матери, но в последний момент одумался, представив, каково ему будет бывать в родительском доме, где эта проклятая награда будет наверняка лежать или висеть на каком-нибудь видном месте. Поэтому он отказался от этой мысли, но переложил орден в прихожую, туда, где редко бывал, и в то место, которое, по крайней мере, не видел ни из спальни, ни из гостиной. Это помогло, но совсем немного — если бы он мог так же просто запереть где-нибудь свои мысли!

Но он не мог — и, даже расстелив постель и улёгшись, задремал всего лишь на полчаса и проснулся от отвратительного ощущения ползущего по его жилам вместо крови холодного и колючего инея. Открыв глаза, он поднялся и, дрожа от холода, дошёл до ванны, наполнил её горячей водой и долго лежал в ней, согреваясь и думая о том, что единственным, что могло бы ему сейчас помочь забыться по-настоящему, была Идэсса, и, в сущности, наплевать на то, что сейчас ещё пятница. Она обладала удивительным даром дарить ему спокойный, без ужасов и тревог, сон — и он, наконец, слегка отогревшись, торопливо оделся, взял деньги и отправился в «Спинни Серпент», почти молясь о том, чтобы она оказалась свободна.

Ему повезло — и, аппарировав с ней вместе домой, они оба молча разделись и легли под одеяло. И он прижал, наконец, Идэссу к себе и какое-то время просто лежал вот так, отвлекаясь от всего и просто ощущая рядом с собой живую и тёплую женщину, главным даром которой он по-прежнему считал умение молчать легко и естественно.

— Поцелуй меня… просто поцелуй, — попросил он, наконец, подставляя ей своё лицо. Она поняла — и начала уже так привычно покрывать его лёгкими поцелуями. Её губы были мягкими, а ещё его снова накрыло лёгким облаком её духов — и он вспомнил, что давно хотел спросить у неё их название. Но говорить сейчас совсем не хотелось… Он взял её груди в ладони, с удовольствием ощущая их тяжесть и мягкость, но не стал их ласкать — просто держал, пока не устали руки — а тогда притянул Идэссу к себе, заставляя её лечь рядом, и обнял. — Целуй, — повторил он, глубоко вздыхая от удовольствия. Как хорошо… Тёплое мягкое тело, тёплые губы… можно просто уснуть — и у него опять, вероятно, выйдет проспать несколько часов кряду, а не просыпаться каждые час-полтора от этого жуткого сна… если бы он мог его вспомнить! Но нет: стоило ему открыть глаза, как он забывал всё и помнил только ощущение тоскливого ужаса. А присутствие другого человека словно бы отпугивало этот кошмар — и порой в те ночи, что он проводил не в одиночестве, Вейси вовсе ни разу не видел этого сна. Он и сейчас на это надеялся — и с удовольствием позволил себе заснуть прямо так, под этими лёгкими поцелуями.

И проснулся… на рассвете. Это было настолько странно — он уже не помнил, когда в последний раз спал целую ночь, не просыпаясь — что он даже не сразу понял, что всё остальное не изменилось, и его сейчас вырвет, и что голова у него просто раскалывается, и его снова знобит так, что не поможет ни плед, ни чары… Он встал — и проделал всё то же, что и все последние… нет, даже уже не недели, а месяцы. Как же он устал от всего этого… Мерлин, за что ему это всё? Как же скверно… если бы ещё голова у него так не болела — раньше так не было… надо… кажется, надо и вправду заканчивать… Мерлин… Он закончит — непременно закончит, но не сейчас и не разом — постепенно… и не сейчас. У него на душе из-за этого награждения было муторно и тяжело — даже с Феликсом, а уж без него… Каждый раз, когда действие зелья заканчивалось, его сжирала тоска, какой он прежде не знал, словно бы внутри у него была голодная большая дыра, откуда тянуло холодом и которая высасывала из него и силы, и уверенность, и само желание жить. Он чувствовал себя ничтожеством, парией, тварью, которой давным-давно нечего делать среди нормальных людей, способной лишь хныкать тихонько в углу и портить всё, до чего дотрагивается — и единственным, что помогало ему побороть всё это, был Феликс Фелицис, возвращавший ему самого себя.

Ледяные влажные руки дрожали и едва его слушались, и он с трудом открыл шкафчик и достал флакон с дозатором и кофейное блюдце, которое давно уже использовал вместо ложки. Ложку было трудно, практически невозможно удержать в трясущихся пальцах и тем более поставить на закрытую крышку унитаза. Он отсчитал нужное количество капель, стараясь не думать о том, какой чудовищно большой уже стала доза, затем спрятал зелье и, наконец, выпил золотистую жидкость, начисто вылизав блюдечко языком.

Сил идти назад не было, и он, обтерев трясущейся рукой рот, привычно отполз к ванне, стянул с её борта плед, который теперь всегда оставлял там как раз для этого, и, завернувшись в него, замер в углу, стараясь как можно аккуратнее пристроить к стене больную голову. Лечь бы… но для этого нужно было дойти до спальни, а это шагов двенадцать — и ещё четыре или пять до постели. Нет у него сейчас сил на это. Как же больно и холодно…

Идэссу он не услышал — зато почувствовал, когда она, присев рядом, спросила шёпотом, умница:

— Тебя отвести назад?

— Да, — едва слышно ответил он — и она осторожно подставила ему плечо, перекидывая через себя его руку, обняв его за талию, медленно помогла встать, и так же медленно и удивительно плавно повела его — он не видел, куда, потому что с открытыми глазами голова болела сильнее. Она же и уложила его, догадавшись, что ему не нужно сейчас принимать горизонтальное положение, а лучше полулежать, устроив голову повыше. Это она и сделала, положив на его подушку свою и придерживая рукой его голову, когда помогала ему на них опуститься. А потом села рядом и осторожно начала массировать его голову, и от этого ему постепенно стало легче. Как ей терпения-то хватало… он хотел поблагодарить, но сил не было, и он оставил это на утро и уснул, чувствуя, как её пальцы потихоньку прогоняют боль.

Проснувшись ближе к полудню, Вейси какое-то время лежал, вспоминая события этой ночи, а потом осторожно пошевелил головой. Боли не было — осталась тяжесть, но к ней он привык. Открыв глаза, он увидел спящую рядом Идэссу, которая вместо подушки положила себе под голову сложенное полотенце. Его это тронуло, и он, тепло улыбнувшись, тихо коснулся её плеча и шепнул:

— Спасибо.

Она пошевелилась и, открыв глаза, обернулась, тоже ему улыбаясь.

— Спасибо, — повторил он, погладив её по плечу. Идэсса снова лишь улыбнулась в ответ, но ничего не сказала. Ему вдруг стало интересно, действительно ли она так молчалива, как кажется, или же это просто такой образ, но шансов узнать это у Вейси, конечно, не было. Ему хотелось как-нибудь отблагодарить её — не деньгами, хотя он пообещал себе дать ей десять галеонов сверху — а как-то… по-человечески, что ли. Вот только как по-человечески благодарят за подобное в таких ситуациях?

— Хочешь позавтракать? — спросил он и, посмотрев на часы, добавил: — Время ещё есть.

— Да, — сказала она, приподнимаясь на локте и легко касаясь кончиками пальцев его скулы.

— Ты ешь овсянку? — спросил Вейси, накрывая её руку своей. Как она, всё-таки, здорово пахнет…

Идэсса кивнула. Ему вдруг стало весело, а ещё его охватил какой-то совершенно детский азарт: неужели у него так и не получится её разговорить? Да быть такого не может!

— Какую ты любишь? — спросил он, садясь на кровати. Она потянулась за ним, он её мягко обнял, и, когда она приникла к нему, прижал к себе и снова повторил для чего-то: — Спасибо тебе.

Они замерли так, обнявшись, и он подумал, что последнее, чего сейчас хочет — это завтракать. Она не напоминала — казалось, ей действительно нравится так сидеть… хотя как же, наверное, ей должно было всё это уже надоесть.

— Пойдём, — сказал Вейси, очень неохотно отпуская её. — Так какую ты любишь овсянку?

— С яйцом, — ответила она.

— Как это? — удивился он. Ответ был настолько странным, что, вероятно, честным — и эта честность его вдруг очень растрогала.

— Сырое яйцо разбить в горячую овсянку и взбить, — объяснила Идэсса — и, кажется, это было самое длинное предложение, которое он от неё слышал.

— Покажешь? — попросил он. Она вполне ожидаемо просто кивнула — и Вейси, засмеявшись, поднялся и, взяв халат, протянул его ей: ему почему-то не хотелось сейчас видеть ту эротично-игривую ерунду, которая, как обычно, была надета на ней. Потом накинул простую домашнюю мантию, больше напоминающую длинную ночную рубашку или застёгнутый на все пуговицы халат, и повёл Идэссу на кухню, где разжёг плиту и, открыв оба шкафа — простой и холодный — с продуктами, предложил: — Действуй. Бери всё, что нужно. И сделай нам на двоих — мне интересно.

Она кивнула — и, налив в кастрюльку воды, поставила её на огонь, почему-то и не подумав вскипятить её заклинанием. Он удивился было — а потом сообразил, что у неё, вероятно, просто нет с собой палочки… неужели контракт запрещает им это? Жестоко… и просто небезопасно: мало ли, какие клиенты бывают. Убить не убьют — но…

Не желая ждать, пока вода на плите согреется, Вейси вскипятил её сам, а затем занялся кофе, проделав ту же несложную процедуру с водой в кофейнике. А после, накрыв на стол, с любопытством пронаблюдал, как она варит овсянку, добавив чуть-чуть соли и буквально щепотку сахара. Затем она сняла кастрюльку с огня и, разбив туда два яйца, быстро-быстро размешала их вилкой — и с улыбкой разложила получившуюся кашу по тарелкам.

— С сыром вкуснее, — сказала она — Вейси кивнул, жестом предложив ей достать его самостоятельно, но она настолько явно смутилась этим предложением вновь залезть в его шкаф, что он не стал её мучить, достал кусок сыра и сам же его нарезал.

А потом, наконец, попробовал странное блюдо, и поймал взгляд вроде бы улыбающейся Идэссы — настороженный и испуганный.

Так смотрят, ожидая выволочки или удара.

— Это вкусно, — искренне сказал он, наблюдая, как теплеют её глаза. — Странно — но действительно вкусно. Никогда такого не пробовал.

Она улыбнулась — и тоже, наконец, взяла ложку.

Это было странно: она вовсе не производила впечатления забитой или несчастной, он достаточно повидал и тех, и других для того, чтобы с уверенностью утверждать это. Чего она тогда испугалась? И почему вдруг?

У него не было даже предположений — но так было даже интереснее. Расследование было его стихией — неужели он не найдёт ответ?

— Я напугал тебя? — спросил Вейси как можно мягче.

Она отрицательно покачала головой и улыбнулась.

— Ты смотрела очень испуганно. Почему?

— С непривычки, — сказала она, откладывая ложку.

— Клиенты обычно такого не просят? — пошутил он.

Она пожала плечами и неожиданно честно сказала:

— По-разному.

— Ты уже угощала кого-то подобным? — спросил он. Настроение резко испортилось — такое бывало, и хотя он привык к этим неожиданным перепадам и прекрасно умел себя сдерживать, сейчас он с трудом подавил в себе желание немедленно её выставить.

— Нет, — сказала Идэсса, покачав головой. — Обычно просят что-нибудь эротическое или обычное.

— Например? — он снова развеселился.

— Чай-кофе, — пояснила она. — И или яичницу — или фрукты, сливки и мёд, — она улыбнулась.

— Мёд? — переспросил он.

— Слизывать с тела, — кивнула Идэсса — и что-то в её улыбке ему подсказало, что ей самой в этом не видится совершенно ничего эротического.

— Не нравится? — спросил с любопытством Вейси. Она помедлила — снова покачав головой. Один из крупных тяжёлых локонов соскользнул ей на лицо, и она заправила его за ухо. — Почему?

— Мёд липкий, — объяснила она. — Его сложно слизать до конца.

— Представляю, — он и вправду представил и засмеялся. — Иди сюда.

Она послушно пересела к нему на колени, и он, усадив её лицом к себе, приоткрыл запахнутый халат и с довольным вздохом уткнувшись лицом ей в грудь замер. Она его обняла и, запустив пальцы в его волосы, начала тихонько гладить Вейси по голове. Они долго сидели так — так долго, что у него затекли и замёрзли босые ноги.

— Мне пора, — проговорила она тихонько, касаясь губами его макушки.

— Да, — кивнул он. И тут же спросил: — Ты можешь остаться? Я заплачу.

— Могу, — сказала она, снова легонько его целуя.

— Тогда выпьем кофе — и полежим, — решил он, неохотно спуская её с колен.

Потом они долго лежали, обнявшись, и мысли, которые приходили Вейси в голову в полудрёме, были какими-то совершенно неуместным и нелепыми, но настолько приятными, что он решил позволить себе их сегодня.