Обратная сторона луны (джен)

Гвеннит хорошо помнила, как сидела тогда под запертой дверью ванной, держа на коленях плачущего сына, испуганная, разозлённая, растерянная и очень несчастная, и как, услышав звук аппарации, разрыдалась, ощутив себя преданной… он не должен был поступать с ними так, и не мог, не имел права бросить её… их всех вот сейчас! Она не хотела и не могла его больше видеть, она сама потребовала, чтобы он ушёл — но когда он сделал ровно то, чего ей хотелось, она впервые за много лет снова ощутила себя брошенной. Он предал её — как когда-то родители. Впрочем, в тот момент ей было не до того — и когда Арвид, наконец, открыл дверь, ей достаточно было увидеть его бледное, расстроенное и встревоженное лицо, чтобы вновь ощутить ярость и желание защитить его ото всех — и её собственная потерянность до времени отошла что на второй план.

Рано утром к ним домой пришёл Джон, чей визит она едва вынесла: это ведь Скабиор убедил её впустить его в дом, и сейчас, глядя на свёкра, она буквально слышала голос бросившего её названного отца — но она не хотела, не хотела, не хотела его вспоминать! Наверное, поэтому у неё всё буквально валилось из рук, и она знала что Джон это замечает и видит — Гвеннит сама не знала, как дожила до того момента, когда смогла закрыть дверь за его спиной.

А когда он покинул их дом, она кинулась убирать все оставшиеся вещи Скабиора подальше — яростно сунула в кухонный шкаф к его чашке и его любимый длинный и хорошо заточенный нож с толстым, слегка изогнутым лезвием, практически пошвыряла в коробку и убрала на чердак его любимый пахнущий морем шампунь, баночку с сурьмой, расчёску, бритву с помазком и маленькой глиняной миской, которую сама же ему купила, зубную щётку и длинный халат из ванной, и туда же отправила оставшуюся в корзине с грязным бельём пару рубашек: нижнее бельё он всегда стирал сам, обычно прямо во время мытья, рубашки же бросал в общую корзину, и, разумеется, уходя так поспешно, совершенно о них забыл. Но вещи всё равно отыскивались то тут, то там, каждый раз вызывая у неё всплеск плохо контролируемой ярости и обиды: то среди детских книжек обнаруживались старые издания каких-нибудь легенд, стихов или сказок, порой даже маггловские, то при уборке под диваном или за креслом находился один из его шейных платков, снятый во время игры с Кристи да так там и позабытый… Поначалу она просто зло их хватала, поднималась на чердак и швыряла в ту же коробку — но к вечеру, когда ничего такого ей на глаза больше не попалось, Гвеннит поймала себя на том, что ищет их — и злится, что не может найти. Злится и…

Этот вечер был вечером полнолуния — первого её полнолуния без её названного отца. Она впервые в жизни была на Оркнеях одна — и как же тяжело было ей сейчас оставлять Арвида, пусть даже она и знала, что он будет не один, а со своими родителями, и верила, что Джон сможет о нём позаботиться — и одна бродила по острову, всюду натыкаясь на запах Скабиора, и выла в отчаянии на большую серебряную луну, лёжа рядом с избушкой, положив морду на лапы. А потом тоже впервые в жизни спала в его домике, на его узкой кровати — тоже одна… Спала она плохо, постоянно просыпаясь и мучаясь от скверного самочувствия — и везде, везде здесь был его запах, казалось, что им пропитались даже каменные стены, не говоря уж о покрывале или подушке, пусть и одетой в чистую наволочку. Домой она вернулась, как только смогла — измученная, заплаканная и очень несчастная.

Через пару дней она вдруг ни с того ни с сего взялась разбирать кухонные шкафы и, перемыв всё, долго смотрела на нож и чашку, в которой давно высохший чай образовал плотную коричневую плёнку, а к блестящему от масла лезвию ножа так до сих пор и пристали крошки хлеба, что Скабиор резал за последним своим здесь ужином. Гвеннит медленно провела по лезвию пальцами, стирая их — и вдруг разрыдалась, уронив нож к себе на колени и сжимая в руках пустую грязную чашку. Он её бросил, бросил — так же, как когда-то родители, оставил одну в тот момент, когда был так сильно ей нужен! Бросил, променяв на новых детёнышей — тех, кто издевался над её мужем, которых нашёл там, где Арвида полтора года мучили! Предпочёл их, потому что она уже взрослая и такая, как есть, а их можно сделать, какими захочется… и они пойдут вслед за ним так же, как шла она. А когда идти перестала, вступившись за Арвида, он просто оставил её и ушёл — зачем ему дочь, которая перестала слушаться? Она знала, с того самого момента, как Арвид вернулся… ну, может быть, со следующего утра, что Скабиор ревнует, она чувствовала его напряжение, видела взгляды, которые он бросал на них… он сдерживался, конечно, но если он сумел обмануть Арвида, то она-то всё понимала и видела… И не важно, что она всё равно любила его, он всё рано взял и предал их, столько дней за её спиной защищая мучителей её мужа — он всегда делал только то, что хотел, и если ей что-то не нравилось, это всегда были только её проблемы, а у неё так и не появилось права задавать хоть какие-нибудь вопросы.

Продолжая плакать, она несколько раз подносила чашку к воде — но каждый раз убирала руку, понимая, что, вымыв её, уничтожит последний настоящий и зримый след своего отца в этом доме — и, оставив, в конце концов, эти бессмысленные попытки, отнесла и чашку, и нож наверх, на чердак. И, открыв коробку, сама не заметила, как начала перебирать его вещи, до сих пор пропитанные таким знакомым и родным запахом. Надо было, наверное, вернуть их, отправив совой… или, например, принести в Министерство и оставить их для него в его Отделе защиты оборотней. Но не отдавать же их грязными — это было совсем некрасиво… Взяв халат и рубашки, Гвеннит медленно спустилась вниз и, открыв в ванной горячую воду, начала набирать её в таз, присев на край ванны и рассматривая лежащие у неё на коленях вещи. Запах, шедший от них, так ярко рисовал образ его хозяина, что она вдруг на мгновенье почувствовала Скабиора совсем рядом — и даже почти ощутила прикосновение его руки к плечу и услышала голос, называющий её имя… Не сдержавшись, она соскользнула на пол и зарылась лицом в эти тряпки, прижимая их к себе и плача, горько и безысходно. Почему же её все бросают?

Так её и нашёл вернувшийся с очередной беседы с целителем Паем Арвид — сидящей на полу в душной и влажной от горячего пара ванной, прижимающей к себе грязные вещи Скабиора и плачущей. Он замер на пару секунд на пороге, пытаясь понять, хочет ли она, чтобы он подошёл к ней, а потом опустился рядом со своей женой на колени и очень осторожно тронул её за плечи — и она обессиленно прислонилась к нему и накрыла его руки своими, а потом развернулась и уткнулась лбом в его плечо.

Она знала, что Арвид о многом говорит со своим целителем — и ей было немного обидно, что он делится тем, что его мучает, с кем-то ещё, но она видела, в каком состоянии находится её муж, и понимала, что по-другому просто нельзя. А ещё видела, что эти разговоры действительно шли Арвиду на пользу — и это помогало ей сперва спрятать, а потом и успокоить свою обиду. Знакомство с Августом Паем, заведующим Отделением ментальных травм, ей в этом значительно помогло — он понравился ей своей деликатной мягкостью и явным участием, которое испытывал, как ей показалось, к её мужу, но важнее всего было, конечно, то, что Арвиду действительно становилось легче после их регулярных бесед — они помогали ему так, как, к сожалению, не могла помочь она. Не могла, хотя и очень хотела…

Гвеннит видела, что Арвид пытается быть рядом с ней сильным — и видела, насколько трудно ему это даётся, и поэтому тоже злилась и обижалась на Скабиора: как, как он мог вот сейчас бросить её… их обоих? Она так привыкла, что он всё время был рядом, что она всегда могла выплакаться у него на плече, что он всегда помогал, утешал и поддерживал её — а теперь ей не с кем, решительно не с кем было поговорить… она бы даже согласилась на то, чтобы это был доктор Пай — но увы, она-то ведь больна не была, а отрывать его от пациентов было не слишком удобно.

— Он вернётся, — тихо проговорил Арвид.

— Нет, — покачала она головой.

— Конечно, вернётся, — повторил он, обнимая её и прижимая к себе.

Арвид тогда наконец смог ей рассказать, что всё время винит себя за случившееся. И Август Пай, с которым они не однажды во время бесед касались сложившейся ситуации, спокойно и мягко пытался ему показать, что вины Арвида в этом нет, и то, что случилось, никак не связано с его возвращением. Ведь даже если бы он погиб, например, во время побега, или вообще не смог бы сбежать, или хуже того, разделил бы участь Амина Саджада, Скабиор всё равно принял бы под опеку уцелевших подростков — и ситуация повторилась бы, или стала бы ещё тяжелей. Арвид это понимал, но всё равно ощущал себя виноватым в её ссоре с отцом.

— Он любит тебя, Гвен, — тихо проговорил Арвид.

— Ты не понимаешь, — прошептала, всхлипывая, она. — Он просто бросил меня — потому что… нашёл…

Она не сумела договорить и снова заплакала — а он просто молча продолжал её обнимать. И она плакала, плакала у него на руках — но от его объятья ей почему-то так и не стало легче…

Но время шло и уносило постепенно обиду, принося ей на смену более спокойный и ясный взгляд на случившееся — и Гвеннит, постоянно воспроизводившая в памяти тот разговор, начала видеть его всё объёмней и глубже. И понимать, что не всё, возможно, так однозначно, как ей казалось — но понимание это, увы, не приносило ей облегчения. Потому что она вспоминала и растерянный взгляд своего отца, и протянутую к ней руку — так не бросают ставших ненужными детей. Так… пытаются попросить прощения, когда не умеют этого делать — а он, определённо, этого не умел.

Но тогда, значит…

Возможно, его последняя фраза: «Если захочешь, чтоб я вернулся — дай знать» имела иной подтекст, и в ней не было злости, которую она в ней тогда услышала, а значила ровно то, что значила напрямую… и если это было действительно так, и Скабиор хотел сказать лишь то, что сказал, просто исполняя её желание и давая ей успокоиться, то она безвозвратно упустила то время, когда ещё можно было его вернуть. Гвеннит понимала, что Скабиор вполне подождал бы день или два — может быть, даже пять, но не три же недели, которые прошли с того момента, как всё случилось.

А значит, это не он её бросил.

Это она его выгнала — а он, и это Гвеннит знала отлично, ни за что не вернётся в тот дом, откуда его выставила хозяйка. Какая же она дура!

У неё даже не было сил заплакать, когда она поняла это — Гвеннит просто поднялась наверх и, снова открыв коробку, куда вернула так и не выстиранные вещи своего названного отца, достала их и, свернув в комок, легла прямо на пыльный пол, прижав их к себе. У неё оставалась ещё слабая надежда на то, что они смогут увидеться на Оркнеях — если он всё же решит дать ей шанс, он непременно придёт туда, и тогда, может быть, она сможет ему объяснить и попросить прощения. Если же нет…

Но он был там — и когда Гвеннит, ещё не войдя в дом, учуяла его запах, она вдруг так ослабела, что едва дошла до двери и еле решилась её открыть.

А потом он обнял её, и всё внезапно стало, как прежде — а когда первая ночь этого долгого в этом месяце полнолуния завершилась, они уснули, обнявшись, на его узкой кровати.

Так, как это было всегда — и так же привычно проспали следующий день, тот, что пришёл за второй трансформацией.

А после — очень уставшие и измотанные, но оба невероятно счастливые, они вернулись домой — и первым, кого увидел Скабиор, был выбежавший из гостиной в прихожую на звук аппарации Кристи.

— Ки! — крикнул он, как всегда называл Скабиора, и тот, упав на колени, подхватил мальчика и, прижав к себе, замер. — Ки, — повторил Кристи, и Скабиор, не удержавшись на коленях, опустился вместе с ним на пол, шепча что-то глупое, нежное и не имеющее, на самом деле, никакого смысла, кроме выражения нежности и любви.

— Пойдём в комнату, — шепнула Гвеннит, наклоняясь к ним и обнимая обоих. — Идём, — она помогла Скабиору, не отпускавшего обхватившего его руками и ногами Кристи, подняться. — Ты соскучился? — ласково спросила она сына, и он, закивав, оторвал одну руку от Скабиора и обхватил мать за шею.

— Я присоединился бы, но не знаю, насколько это удобно, — раздался от двери гостиной голос Арвида, и Скабиор, с трудом заставив себя сосредоточиться на реальности, открыл глаза и, посмотрев через плечо Кристи, увидел стоящего в паре шагов своего зятя. И поразился, насколько хорошо тот уже выглядит — а впрочем, чему было удивляться? Месяц прошёл…

— Удобно, — улыбнулся Скабиор, открывая ему объятье, всё так же не спуская с рук Кристи.

Они обнялись — все четверо, вместе, и долго стояли так, пока Скабиор не был вынужден всё же отпустить крестника, ибо сил у него на второй день после долгого полнолуния было совсем немного.

— Вам обоим надо поспать, — сказал Арвид, пытаясь оторвать сына от ног своих супруги и тестя. — Я вам постелил в вашей комнате, — сказал он Скабиору, оставив свои попытки и просто поддерживая теперь их обоих под локти.

— Ну, строго говоря, это его комната, — легко и счастливо возразил Скабиор, гладя Кристи по голове.

— Мы думали, что вы пока согласитесь её разделить на двоих, — сказал Арвид. — А вообще… но мы, наверное, лучше завтра это обсудим? Вы оба устали — а времени у нас впереди много.

— Много? — переспросил, рассмеявшись, Скабиор, и счастливо повторил: — Много.