Обратная сторона луны (джен)

Болеть Причард не любил никогда, но прежде относился к этому процессу философски, в детстве используя это время для того, чтобы получить у родителей то, что обычно было ему недоступно — вроде возможности одновременно есть и читать, причём лёжа — а в более взрослом возрасте, с момента поступления в Аврорат — чтобы отоспаться. Но сейчас всё было иначе — прежде всего потому, что теперь Грэхем был совершенно беспомощен. Поначалу он не мог даже шевельнуться самостоятельно, но больше всего сводили его с ума две вещи: слепота и тянущая, незнакомая ему прежде пустота внутри. Пока с ним кто-нибудь был, Причард почти забывал про неё, но стоило ему остаться одному, как сердце его сжималось, словно от огромной потери, а внутри разливалась тоска, от которой ему хотелось выть в голос и рыдать, как мальчишке. Будь он дома, он бы, наверно, поддался, но позволить себе так опозориться перед целителями и той же сиделкой, толку от которой в плане человеческого участия — хотя и от её присутствия ему становилось легче — было немного, Грэхем не мог. Это непонятное состояние пугало и тревожило его даже больше, чем слепота — потому что ему были известны хотя бы причины последней. А ещё в нём крепко сидела уверенность в том, что физические проблемы исправить куда проще… он боялся даже самому себе назвать те, другие, душевными.

Хотя и понимал, что та пустота внутри имеет отнюдь не физическую природу.

Впрочем, времени думать об этом у него было немного: по большей части Причард сейчас дремал или спал, а бодрствование, в основном, было отдано его посетителям, коих было немало, и которым он искренне радовался. Чаще всего рядом с ним были, конечно, родители. Но и другая родня, друзья и коллеги, которых пускать к нему начали на третий день после его пробуждения, не оставляли его одного надолго — их визиты придавали ему сил, если не физических, то, по крайней мере, душевных, и очень скоро он начал досадовать на свою слабость, не дававшую ему толком общаться с ними. Засыпать на полуслове ему откровенно не нравилось — так же, как не нравилось ощущать себя каким-то предметом, ценным, судя по тому, как осторожно с ним обращались, но не имеющим никакой собственной воли. Потому что целители, как казалось ему, по дюжине раз на дню поднимали его, вертели, трогали и поили зельями, а сиделка потом ещё и кормила его какой-то на удивление безвкусной протёртой дрянью, от которой Причард внутренне содрогался от омерзения — но все его просьбы найти что-нибудь, пусть жидкое, но хотя бы имеющее ярко выраженный вкус, оставались без малейшего внимания. Такие же просьбы, обращённые к родным, также никакого эффекта по причине их высокого чувства ответственности и уважения к медицине не возымели. И Причарду оставалось лишь вновь и вновь предпринимать неудачные попытки обрести хоть какой-то контроль над телом, и в изнеможении засыпать, мечтая хотя бы о глотке кофе, которым так соблазнительно и возмутительно вкусно пахло по утрам от его сиделки.

Кофе… о нём он мечтал каждый день в Билле Мёдба — а сейчас, когда так просто было его получить, Грэхем должен был мучиться от его запаха, глотая каждый раз слюну и проклиная целителей, Моахейр, родителей и свою не в меру строгую и, вероятно, высококвалифицированную сиделку, упросить которую немного нарушить правила у него так и не получилось.

Впрочем, с каждым днём сил у Причарда становилось всё больше, а чувствительность начала возвращаться достаточно быстро. Владеть своим телом он, правда, ещё не мог, но ощущал его всё лучше и лучше, и уже через несколько дней начал чувствовать прикосновения не только к лицу, но и к телу, а затем и к рукам и ногам. Вместе с этим пришло и ощущение холода, которое его бесконечно обрадовало. Потому что это означало, что он выздоравливает — а низких температур он никогда не боялся. Хотя мёрзнуть ему почти не довелось — потому что, стоило ему сказать о своих новых ощущениях родителям, проводившим теперь, как ему казалось, в его палате добрую половину своего времени, как проблема решилась. Правда, как именно, он понял плохо — то ли одеялом, то ли волшебством — но больше мёрзнуть ему не пришлось.

Помимо родителей, развлекали его и другие посетители — начиная с сестры и брата с племянниками и заканчивая коллегами, которые, как он шутил, когда смог говорить более-менее нормально, похоже, установили у него в палате пост для почётных дежурств. Он был рад им — слышать знакомые голоса и узнавать новости, пусть даже пока не имеющие к нему никакого отношения, было неимоверно приятно и, как казалось, помогало ему выздоравливать, разжигая желание как можно скорее вернуться на службу.

Одним из первых не-родственников в его палате возник Малькольм Бэддок — и именно он стал тем, кто, наконец, немного унял страдания Грэхема по паре глотков кофе. Едва закончив с приветствиями, он зашуршал чем-то, и через секунду палата наполнилась ароматом вожделенного напитка.

— Я принёс подарок, — сказал он, приподнимая Причарда на подушках. — Но поить не умею, — предупредил Бэддок, не слишком ловко поднося к его губам чашку.

— Плевать, — улыбаясь, прошептал тот, делая, наконец, первый глоток и с наслаждением ощущая, как горячая жидкость проходит по пищеводу в желудок. — Даже если я сейчас сдохну, — сказал он, когда чашка, наконец, опустела, — я сдохну счастливым. Я твой должник, Малк. Сиделка тебя убьёт, — с блаженной улыбкой проговорил Причард, медленно облизываясь. — И больше сюда не пустит.

— За что? — засмеялся Бэддок. — Я не нарушил ни одного правила.

— Ты напоил меня кофе… и нарушил, похоже… какой-то местный закон, — Причард перевёл дух и продолжил, — запрещающий давать… пациентам… что-нибудь вкусное.

— Я советовался с Грейвзом, — очень довольно сказал Бэддок. — И говорил с твоими родителями. От них и узнал о кофе — а Грейвз сказал, что кофеин тебе пока вреден, и всё дело в нём. Но ты знаешь, — даже по голосу было слышно, что он очень довольно улыбается, — у магглов есть дивная вещь — кофе без кофеина. Не знаю уж, как они его делают, но тебе, вроде, понравилось?

— Ещё есть? — вместо ответа спросил Причард — и почти рассмеялся вместе со своим другом.

Самым неожиданным посетителем оказался его тёзка из Отдела Тайн, Грэхем Монтегю, и поскольку Поттер уже рассказал Причарду об участии невыразимцев, тот был со своим неожиданным гостем, весьма любезно навестившим его даже не наедине, а в присутствии его родителей, вежлив настолько, насколько это сейчас было в его силах. Монтегю же, в свою очередь, был весьма тактичен, и его недлинный визит оказался приятным и почти успокаивающим — отчасти потому, что он на прощанье шутливо посетовал на косность и предрассудки коллег-авроров, которые и близко не подпустили никого из них к Причарду.

— Мы готовы помочь, — сказал он очень дружелюбно. — Нужна будет консультация по поводу зрения — ты знаешь, мы с радостью.

— Это-то и пугает, — шутливо ответил Причард. — Ты знаешь — я надеюсь, что не придётся.

Через несколько дней после того, как Причард проснулся, Грейвз представил ему Августа Пая, который произвёл на Грэхема приятное впечатление, и разговор с которым показался ему первой ступенькой к восстановлению в Аврорате. В этот раз они просто поговорили — как показалось Причарду, почти ни о чём, это показалось ему пустой тратой времени, что он и высказал недовольно, едва доктор Пай начал прощаться.

— Есть вещи, с которыми не нужно спешить, — мягко ответил ему Пай. — Пока ваше зрение не восстановится — никакой легилименции и вообще никакой менталистики. Будем действовать медленно и осторожно — мне не хотелось бы повредить.

Известие о состоянии О’Нил расстроило Причарда, но не удивило — и, хотя он ожидал чего-то такого, ему понадобилась пара дней для того, чтобы суметь быть честным с собой и признать, что ещё в Билле Мёдба он в какой-то степени понимал, насколько далеко всё зашло. Но, как оказалось, всё-таки он надеялся — и мысль о том, что ей даже в Мунго не сумели помочь, напугала его.

Потому что если не помогли ей — то смогут ли и ему? Что будет, если никто так и не сможет вернуть ему зрение? Авроры бывают разные — даже одноглазые, как известно.

Но уж никак не слепые.

Известие об О’Нил заставило его вспомнить и о Саджаде — и о том, что он должен кое-что обсудить с Поттером. Однако решился на этот разговор он не сразу — и лишь через несколько дней, во время очередного визита Главного Аврора, который заходил к нему хоть и ненадолго, но зато регулярно, после дежурного обмена новостями Причард серьёзно и строго попросил:

— Сядь, — и, дождавшись, пока Поттер устроится рядом с кроватью на стуле, Причард попросил:

— Выслушай, — Причард помолчал пару секунд. — Я был там старшим. И я отдавал приказы.

— Если ты про Империо, — мягко проговорил Поттер, — то Фоссет всё рассказала. Вы спасались и спасали заложников — и никто не будет поднимать эту тему. Ты знаешь, — помолчав, сказал он, — в ту войну мне ведь тоже довелось его использовать. Правда, тогда не умер никто, — добавил он честно.

— Я отвечу, — твёрдо сказал Причард. — Это был мой приказ — я сделал бы сам, если б смог. Моя ответственность. Не её.

— С этим вы с Фоссет, если захотите, будете между собой разбираться, — ответил Поттер. — Он умер в бою — я уверен, если бы он мог выбирать, он почти всё то же самое сделал бы добровольно.

— Может быть, — тихо ответил Причард. — Скажи мне… с О’Нил действительно всё безнадёжно?

— Надежда остаётся всегда, — неохотно сказал в ответ Поттер. — Но пока… пока целители ничего не обещают.

— Ясно, — отозвался Причард — и замолчал.

А что ему ещё было делать там, в той пещере? Он понимал, конечно же, он прекрасно понимал, что, возможно, обрекает и О’Нил, и Саджада на смерть — но он обязан был использовать этот шанс. И использовал — и ни драккла бы у них без этого клятого Империо не вышло. Они выбрались — но это даже не самое главное. Они прервали, наконец, ту цепь похищений, которые, провались их попытка, продолжились бы — и новые и новые дети пополняли бы эту мордредову общину. Он сделал то, что обязан был сделать — и заставил так же поступить остальных.

Потому что был командиром.

И будет жить теперь с этим — и с мыслью о том, что, возможно, если бы не это заклятье, О’Нил смогли бы помочь.

Но долго и со вкусом страдать Причард никогда не то, чтобы не любил — не умел, да и слишком много у него сейчас было других, куда более насущных и актуальных проблем. Хотя и радостей тоже было немало, и одной из них — кажется, на шестой день его пребывания в сознании, он спрашивал и знал, что это была суббота — стала встреча с Фоссет, Пиксом и Долишем, однажды утром пришедшими в его палату. После первых приветствий и объятий — Фоссет долго не отпускала его, так горячо расцеловав, что Причард едва не расплакался от её радости и тепла и, чтобы взять себя в руки, пошутил грубовато:

— Ты совсем там оголодала по мужскому вниманию?

— Мне некогда, — засмеялась она, усаживаясь на край кровати и беря его лицо в ладони. — Мы все сейчас в Академии — проходим ускоренный курс, ненавидим инструктора Сэвиджа и зубрим… когда мне?

— Найдёшь, — усмехнулся он и попросил: — Расскажите.

Они рассказывали — по очереди, каждый — исключительно о хорошем, которого оказалось замечательно много. И Причард слушал, изредка задавая вопросы, и тихо смеялся, и даже почти улыбался — почти, потому что владеть мышцами лица у него всё ещё получалось очень плохо, и какое-то подобие улыбки выходило у него через два раза на третий. Он был рад их присутствию, рад слышать их голоса — а ещё он отчаянно им завидовал. Тому, что они в порядке, что ходят и видят, и что вернулись уже в Академию, а значит, все благополучно прошли всех целителей и получили допуски, и… и скоро вернутся туда, куда ему самому хода не будет до тех пор, покуда он слеп. Но даже зависть его сейчас была сладкой — потому что сам факт того, что ему было, чему завидовать, означал, что всё было не зря, и он сделал то, что и должен был: вытащил их оттуда. Пусть и не всех — но вот этих троих сумел.

А когда они уходили, он окликнул Долиша, попросив его задержаться — и когда тот вновь подошёл, задал вопрос, мучивший его ещё в Билле Мёдба:

— Ты не сказал, как сумел сохранить там мозги. Скажешь, или секрет?

Долиш молчал, и Причард, ощущая его смятение, чуть было уже не сдался и не отозвал свой вопрос, когда тот всё же ответил:

— Никакого секрета, — он взял Причарда за руку — как-то так повелось, что все, кто говорил с ним, держали его руку в своих, словно бы пытаясь так хоть отчасти возместить Грэхему невозможность увидеть собеседника, заменяя зрительный контакт физическим. — Они допустили одну ошибку, — сказал он негромко. — В моих видениях не было того, кого не могло там не быть. Когда я это понял, стало просто отличать их от правды.

— И кто это? — с острым интересом спросил Причард.

— Кристиан Винд. Мой тесть, — Арвид слегка улыбнулся. — Он никогда не оставил бы Гвен… Но я ни разу не видел его там. Ни разу, — тихонько повторил он.

— Странно, — медленно проговорил Причард.

Это нужно было обдумать. Ошибка была слишком очевидной и яркой — и он очень хотел бы понять её причину. Но времени на это у него впереди было ещё в избытке — и он, сменив тему, спросил вдруг:

— Вернёшься к штабистам?

— Если я ещё сдам, — с улыбкой ответил Арвид, — то вернусь сначала стажёром… меня — нас всех, — поправился он, — очень ждут. Авроры нужны…

Они замолчали — потому что оба прекрасно понимали, почему возникла такая острая нужда в аврорах.

— Да помню я процедуру, — с несколько деланной досадой сказал, наконец, Причард. — Дальше что?

— Вернусь в отдел, — с едва ощутимым удивлением ответил Долиш. — Если возьмут, конечно.

— Ну, вернись, — почему-то усмехнулся вдруг Причард. — Ладно. Иди — устал я.

— Я зайду в следующие выходные, — пообещал Арвид. — Мы все зайдём.

Когда он ушёл, Причард почти мгновенно уснул — и впервые с тех пор, как пришёл в себя, увидел во сне что-то, отличное от той проклятой пещеры. Он видел их всех — всех четверых, а ещё Финнигана, Поттера, Томаса… и О’Нил, сидящих за большим столом в конференц-зале Аврората и обсуждающих какое-то сложное дело. Он не запомнил, какое, но проснулся через пару часов почти что счастливым… а ещё очень злым.

Потому что в то, что со временем он сумеет вернуть себе полный контроль над собственным телом, он верил безоговорочно — но для того, чтобы вернуться на службу, ему нужно было вернуть себе зрение.

А с этим была проблема.

Что его глаза не имеют настолько существенных повреждений, чтобы он был полностью слеп, выяснилось практически сразу.

И это оказалось, скорей, плохой новостью, потому что причину его слепоты отыскать ни у кого не выходило. Что Грейвз, что другие приглашённые к нему целители один за другим выносили вердикт: «Не знаем». Нет, они, разумеется, облекали его в другие слова, но суть оставалась прежней — никто из них понятия не имел, как помочь Причарду. Его это злило — слыша очередной подобный ответ, он словно проигрывал каждый раз свою личную битву той Моахейр, который уже давно не было в этом мире. Это она отняла у него зрение, и он должен был победить её ещё раз.

Посмертно.

Но пока он проигрывал, отчаянно продолжая надеяться — и когда он, устав от постоянных «не знаем», «мы исследуем и непременно найдём ответ» и «прошло всего ничего — вы слишком торопитесь», уже начал всерьёз обдумывать предложение Монтегю, от отчаянного поступка его спасла Астория Малфой.

Она появилась в его палате, как глоток свежего ветра, его названная сестрёнка — не сразу, через несколько дней, как только посетителям уже разрешили его навешать, и он уже мог выдержать такую нагрузку. И с тех пор бывала здесь почти ежедневно, принося цветы с нежным запахом, которые непременно подносила к самому его лицу, давая ощутить на лице и губах свежесть их лепестков и понюхать, и развлекая его всяческими историями. Чаще она бывала одна, приходя почти сразу же после ухода его родителей, а порою и до, заставая их и ласково перекидываясь с ними парой слов, но несколько раз вместе с ней заходил и её супруг. И Причарда его визиты каждый раз приводили в некоторое смятение, вызывая крайне противоречивые чувства, над которыми он сам и смеялся: с одной стороны, он был рад пообщаться с Драко, с которым они давно, ещё со времён их с Асторией свадьбы, близко приятельствовали, но с другой стороны, сейчас Грэхем откровенно предпочёл бы пообщаться с нею наедине. Их с Драко Малфоем нельзя было назвать друзьями — скорее, Грэхем склонен был считать его родственником, некровным, вроде зятя, и при этом весьма приятным. Объединяли их — конечно, помимо Астории — любовь к квиддичу и умение получать удовольствие от споров на всякие острые темы, во время которых они, как могло бы показаться со стороны, бывало, едва не дрались, однако всегда расходились потом очень друг другом довольные. Ещё были, конечно же, карты — раз в месяц-два Причард с удовольствием играл у Малфоев в покер, как правило, встречаясь за столом не только с обоими Малфоями, но и со старшим Гринграссом, а иногда и с родным отцом.

Сейчас же, когда Причард всего-то и мог, что слушать, да ещё говорить, хотя и немного, Астория и Драко болтали во время этих визитов, по большей части, вдвоём, заставляя Причарда на какое-то время отвлечься и неизменно приводя в хорошее настроение историями о Поттере, принести которого в палату они, конечно же, не могли.

— Он знает, что ты очнулся, — говорила ему Астория, упрямо разминая его пока мало что чувствующие кисти рук. — И очень ругается каждый раз, когда я от тебя возвращаюсь. Он скучает — и очень ждёт.

— Я надеялся, он у вас приживётся и захочет остаться, — с деланной досадой проговорил Причард. — Вот же упрямая тварь.

— Он месяцами не сходил с подоконника! — укорила его Астория. — Сидел, глядел в окно и ждал тебя… Вот прямо там, где ты его и оставил — в музыкальной комнате.

— Надо было назвать его как-то иначе, — хмыкнул Причард. — Такой же упёртый псих, как его именитый тёзка. Как будто мне от этого сиденья есть какой-нибудь толк!

— Ты ни капли не изменился! — счастливо рассмеялась она и, наклонившись, прижалась губами к его щеке. Он почувствовал запах её духов — свежих, цветочных — и, узнав их, внезапно растрогался буквально до слёз.

— Что ты? — встревожилась она, вытирая их подушечками своих пальцев. — Грэм, ты что? Прости, если я…

— Нет, — перебил он, чувствуя себя очень глупо. Конечно, нервная система у него была совсем не в порядке — но не до такой же степени! Истеричка... ну ничего. Что-что, а это пройдёт — не может не пройти. Со временем. — Со мной… бывает. Пройдёт, — он глубоко вздохнул, стараясь быстрее успокоиться. — Не обращай внимания, Тори.

Однако подобные сцены бывали редко — куда чаще они просто болтали, вернее, болтала она, а он, по большей части, всё-таки слушал, не имея сил говорить слишком много. Но однажды, едва Астория вошла в палату, по звуку её шагов, куда более решительных, нежели обычно, Причард понял, что на сей раз она явилась не просто так.

— Грэм, — сказала она, садясь рядом и уже привычно целуя его в щёку. — Мы обсуждали вчера твою ситуацию, — она погладила его по волосам. — Если ты не против, Люциус мог бы зайти и тебя осмотреть… и, может быть, посоветовать что-то. Или, — она запнулась, и он, отлично знавший Асторию, весь превратился в слух, — кого-то.

— Я уже думал о Монтегю и его серых приятелях, — признался Причард. — Вот прямо перед твоим приходом и думал. Веди, кого хочешь: я согласен уже даже на роль подопытного в Отделе Тайн — что может быть хуже?