Обратная сторона луны (джен)

Лорелей похолодела, окаменев — и, не в силах пошевелиться, только смотрела во всё нарастающей панике, как огромный ёж всё приближался и приближался к ней — и когда его влажный холодный нос коснулся её лодыжки, она закричала.

Так, как кричат раненые насмерть дикие звери.

Её полный смертельного ужаса вопль разбудил Леопольда — он вздрогнул и резко сел на кровати, пытаясь понять, что же стало причиной его пробуждения. Постель рядом с ним была пуста — он не мог сообразить, сколько сейчас времени, но, видимо, вечер был ещё совсем ранний… ритм сна и бодрствования давным-давно у него уже совсем сбился, и он почти перестал различать день и ночь. Крик повторился — полный такого животного страха, что Вейси даже не сразу понял, что он принадлежит человеку… его жене.

Лорелей.

А когда понял — вскочил в панике и, схватив всегда теперь лежащую по время сна под подушкой палочку, выскочил на улицу — как был, в одной белой ночной рубашке.

Лорелей он увидел сразу, с порога — она стояла, прижав к груди скрещенные напряжённые руки, и смотрела куда-то вниз, себе под ноги. Пока он смотрел на неё, она закричала опять — хрипло и, кажется, сорвав голос — и в следующую секунду он был уже рядом с ней, обнял, прижимая к себе свободной рукой и выставив вперёд другую, с палочкой, оглядывался, пытаясь понять, что же её до такой степени напугало — но видел только несколько озадаченного ежа, почему-то до сих пор не уснувшего на зиму, из тех, кого, сколько он себя помнил, прикармливали его родители, ибо ежи с удовольствием поедали в саду и в огороде слизней.

Не найдя никого, он просто обнял Лорелей еще крепче и отвёл её, перепуганную и дрожащую, в дом — где, усадив на кровать, присел рядом и начал растирать плечи, ласково зовя её по имени. Её трясло — и, услышав его, наконец, она вцепилась в его запястья, притянула их к себе, потом вся приникла к нему — и так замерла, сотрясаемая крупной нервной дрожью.

— Что ты, — шептал он, понимая, что совершенно не умеет успокаивать и утешать, — что ты, Лей? Там не было ничего… ничего и никого… только ёжик…

Она вскрикнула при этих его словах и дёрнулась — и, наконец, пробормотала, замотав головой:

— Ёж… там… нет…

— Ты ёжика испугалась? — изумился он так сильно, что даже объятье ослабил. — Лей, ты что? Это же просто ёж… ты ежей никогда не видела? Они не кусаются даже…

— Хватит! — простонала она, обхватывая его руками. — Хватит… пожалуйста… Лео, не надо…

— Лей, да что с тобой? — по-настоящему испугался он, тоже обнимая её, насколько мог, крепко — и впервые, пожалуй, с той поры, как они поселились здесь, вновь чувствуя себя сильным. Таким, каким был когда-то — очень, очень давно. В той, прошлой жизни. — Расскажи мне, — ласково попросил он, садясь рядом с ней и привлекая её к себе. — Расскажи, что случилось. Хочешь воды? — спросил он, вспомнив, наконец, как успокаивают истерики. Она кивнула, и он, трансфигурировав стакан, налил в него воды простым Акваменти и поднёс его к самым её губам. — Выпей, — попросил он. — Не спеши.

Она выпила, стуча зубами о край и нервно всхлипывая. Потом посидела немного, обнимая и облокачиваясь о мужа — он держал её крепко, как только мог, и когда, наконец, почувствовал, что её дрожь утихает, осторожно потянул её вниз:

— Ложись. Ложись, Лей, — попросил он, бережно устраивая её на подушках и ложась рядом — она тут же прильнула к нему и, натянув на них обоих одеяло, наконец, успокоилась.

Они довольно долго лежали так молча, и его сердце непривычно разрывалось от жалости и какого-то ещё, незнакомого и никак не определяемого им чувства. Если бы у него было чуть больше опыта в подобных вещах, он опознал бы в нём желание защитить свою женщину от всего, что может ей угрожать — но его не было, и он просто гладил и гладил её по голове, прижимая к груди её холодные руки.

— Извини, — наконец заговорила она — хрипло и тихо.

— Лей, — с облегченьем проговорил он. — Тебе лучше? Поговоришь со мной?

— Да, — кивнула она. — Прости. Мне очень стыдно.

— Ну что ты… ну что ты придумала, — он ласково коснулся губами её виска. — Ты испугалась — разве этого можно стыдиться?

— Это глупо, — она повернулась и спрятала лицо у него на плече. — Я знаю. Но ничего не могу с собой сделать. Ничего…

— Не надо ничего делать, — прошептал он, обнимая её и целуя. — Все чего-то боятся. Можешь не говорить, если не хочешь…

— Ты не станешь смеяться? — помолчав, спросила она с непонятным ему отчаянием.

— Нет, — как мог серьёзно и мягко ответил он. — Что бы ты ни сказала. Нет.

— Знаешь, какой у меня боггарт? — всхлипнув, спросила она.

— Нет, — повторил он, обнимая её ещё крепче.

— Ёж, — Лорелей опять всхлипнула. — И вот… там… Я никогда их вживую раньше не видела, — прошептала она. Её опять затрясло — и он, удивлённый и немного растерянный от такой странной новости, не придумал ничего лучше, чем ответить:

— Это совсем не смешно. Правда.

— Смешно, — возразила она грустно, наконец, немного расслабляясь в его руках. — Помнишь мою фамилию?

— Н-нет, — смущённо признался он.

Он и слышал-то её всего один раз — во время заключения брака. И было ему в тот момент, говоря откровенно, вовсе не до неё.

— Феркл, — проговорила она. — Помнишь, кто такой Фаддеус Феркл?

— Волшебник, у которого было семеро сыновей-сквибов, и он всех их обратил в ежей, — не задумываясь, ответил Леопольд — и умолк, осознавая сказанное.

— Верно, — кивнула она. — Это все знают… Он женился потом на другой волшебнице — и их потомки продолжили род. Но в нашей семье всё равно часто рождаются сквибы — или просто очень слабые волшебники. Вот как я, — сказала она совсем тихо. — Меня всё детство шпыняли этими ежами… я видела их в кошмарах — как меня превращают в такого и выкидывают где-то в лесу или в поле. У меня очень поздно проявились волшебные способности — мне было девять… почти десять, на самом деле. У сестёр и братьев всё было в порядке — а у меня нет… отец говорил, что если я не получу письмо в Хогвартс, то он сделает из меня ежиху и отнесёт в лес — и велел выучить всех насекомых и ягоды, который там растут.

— Мерлин, — пробормотал Леопольд, вздрагивая и медленно прижимая её к себе. — Лорелей…

— Я выучила, — сквозь слёзы улыбнулась она. — Я их до сих пор помню… где прячутся личинки, как найти сухое укрытие в дождь… он, в общем, по-своему даже заботился обо мне, — она всхлипнула и вцепилась в его руки.

— Не надо, — прошептал он, освобождая одну, чтобы ещё крепче её обнять. — Хватит… не мучай себя. Не надо.

— Можно, я расскажу? — умоляюще попросила она, приподняв голову и заглядывая ему в глаза. — Я никогда никому не рассказывала… Но я не буду, — попыталась она взять себя в руки. — Прости, я сейчас…

— Говори, — оборвал её он. — Расскажи мне, — проговорил он тихо и ласково, гладя её по волосам. — Пожалуйста. Лорелей.

О, он прекрасно умел допрашивать — в том числе и таких вот рыдающих, почти в истерике, порой им самим же и спровоцированной, женщин. И сейчас пользовался этим умением — потому что знал, что ей потом станет легче, и потому что это было первое, что она вообще о себе рассказала. Хотя он ведь никогда ни о чём прежде не спрашивал… а ведь ей, наверное, это было обидно...

— Я тогда несла чай отцу, споткнулась и уронила чашку — и так перепугалась, что остановила её в воздухе и успела поймать. Я даже не сразу поняла, что случилось, и никому не рассказала сначала — и только когда отец вечером снова начал меня экзаменовать про этих личинок, я вспомнила и призналась. А он не поверил, — она грустно улыбнулась. — И разозлился тогда ужасно… а больше потом ничего подобного не было. Ты не представляешь, как я ждала тогда это письмо, — сказала она, выпуская его руку и тут же снова беря её в свои и прижимая ладонью к своему сердцу. — И если бы я умела делать патронуса, то вспоминала бы ту сову, которая его принесла — и то, как трясущимися руками открывала его. Оно до сих пор у меня есть, — сказала она со счастливой улыбкой. — А ты своё не хранишь, наверное?

— Нет, — негромко ответил он, продолжая гладить её по голове и опять, как тогда, когда бежал на её крик, чувствуя себя, наконец-то, живым и сильным — и физически ощущая желание отыскать её мордредова папашу и сделать с ним что-нибудь из обширного арсенала клиентов Отдела особо тяжких. — Тебе нравилось в школе?

— Не очень, — она невесело рассмеялась. — Я была, наверное, худшей студенткой на свете… у меня и СОВ-то всего три, а остальное я не вытянула. А ещё… Мне не повезло, наверное, — проговорила она, очень стараясь, чтобы голос звучал как-то повеселее. — Я в девяносто восьмом поступила — сразу же после войны — и попала на Слизерин…

— Мерлин, — прошептал он, вздрагивая.

О, он отлично представлял себе, каково должно было быть небогатой, наверное, и неталантливой девочке на Слизерине — в самый первый год после войны. Он помнил, какой там ад тогда творился — а ей даже пожаловаться, похоже, некому было…

И вдруг он вспомнил. Вспомнил тихую рыжеволосую девочку, которую все вечно шпыняли за то, что она опять потеряла баллы — как можно было умудриться получить тролля за домашнюю работу?! Не понимаешь — так сиди и учи! Сквибка проклятая.

Сквибка. Они так называли её — за то, что с трудом осваивала простейшие чары, что не могла сварить самое элементарное зелье, за то, что метла никак не желала ей покоряться… Называли — и, хохоча, сватали Филчу, говоря, что она, наверно, понравится ему больше его драной кошки. Он сам, студент-старшекурсник, конечно, не обращал особого внимания на первоклашку, но, при случае, тоже так называл — когда уж очень выбешивала. Ну и её однокурсникам, разумеется, не мешал.

Мерлин… Каким же он был… они все были. Мерлин…

Леопольд замер, оглушённый этим воспоминанием — и Лорелей, почувствовав перемену в его состоянии, сперва замолчала, а потом и спросила встревоженно, поднимая руку и касаясь подушечками пальцев его щеки:

— Лео? Что с тобой, мой хороший?

— Я тебя вспомнил, — с ужасом проговорил он.

— Вспомнил? — непонимающе переспросила она. — В смысле? Ты же… ты же и так знал всё про меня, — проговорила она растерянно.

— Нет… не про то, — он заглянул ей в лицо, и она испугалась выражения его глаз.

— Что с тобой, Лео? — спросила она встревоженно, садясь и беря его лицо в ладони. — Что ты вспомнил?

— Школу, — медленно сказал он, вглядываясь в её большие зелёные глаза. — Я вспомнил тебя в школе, Лей. Я ведь тоже со Слизерина — и я в девяносто восьмом был шестикурсником. Я помню тебя.

— Сквибка, — медленно проговорила она, смаргивая тут же наполнившие её глаза слёзы. — А я тебя — нет… не помню. Я вообще не помню никого из старших… они меня, по крайней мере, не трогали…

— Какие же мы были кретины, — выдохнул Леопольд, задохнувшись от боли. — Лей… прости нас всех, Лей.

— Ну что ты, — улыбнулась она, качая головой и целуя его в щёку. — При чём же тут ты? Ты не трогал меня совсем… Вам тогда вообще не до нас было.

— Я мог приструнить младших, — возразил он, понимая, что она, конечно, права: кто обращает внимания на подобную ерунду? Тем более, если девочка в самом деле тянет факультет назад, вечно теряя баллы. Всё так… но сейчас это была уже не абстрактная девочка, а его Лорелей, и ему было мучительно, обжигающе стыдно.

— Никто так не делает, — улыбнулась она, гладя его лицо. — Я жалею, что тебе рассказала, — виновато проговорила она. — Я не хочу, чтобы тебе было из-за меня плохо…

— Расскажи мне, что было дальше, — попросил он, поддаваясь этим её ласковым утешающим прикосновениям. — Как ты оказалась в… там? Почему?

— Там — это в борделе? — спокойно уточнила она.

— Да, — кивнул он. — Расскажи мне. Пожалуйста.

— Потому что я была бездарной, бедной, ленивой, — она слегка улыбнулась, — робкой — и красивой. Очень красивой, — добавила она для чего-то. — После пятого курса мне не было смысла возвращаться в школу: я получила всего три СОВы, но лишь две из них — по УЗМС и гербологии — позволяли взять какие-то курсы, третий, по чарам, я сдала на «Удовлетворительно», а значит, не проходила… И я не поехала — ну, и я ужасно устала от того, что меня все шпыняли, — она вздохнула и прижалась к нему посильнее. — Но и дома я оставаться не могла тоже: мы жили бедно, и мне сразу сказали, что раз я не в школе, то должна идти работать. Куда угодно.

— Тебя, — холодея от собственных слов, спросил Леопольд, — родители в бордель сдали?