Обратная сторона луны (джен)

— Нет, конечно, — удивлённо рассмеялась она, покачав головой и прижимая его руки к себе. — Нет — они просто выставили меня из дома. Вернее, не то, чтобы выставили — меня не гнали напрямую, конечно, и постель мою никто не отбирал, и вещи не выбрасывал — мне просто сказали, что отныне я должна сама себя обеспечивать, ну и что-то ещё им отдавать, конечно… я поначалу нанялась продавщицей — но сколько им платят? Особенно почти ничего не умеющим. А мне было шестнадцать и хотелось всего и сразу, — она закрыла глаза и умолкла. Он тоже молчал, и они долго лежали так, пока она вдруг не продолжила: — Потом я влюбилась, конечно… Нет, ничего особенного — но как раз он и подсказал мне эту идею. И мне… в общем, понравилась эта мысль: мне казалось тогда, что это так просто: фактически ничего не делать, да ещё и получать что-то за это. Реальность оказалась немного другой… но, знаешь, — она запнулась, и он быстро проговорил:

— Ты не обязана рассказывать, если не хочешь.

— Да нет… Пускай, наверное, — она так и не открыла глаз и, задрожав вдруг, попросила его: — Ты только не говори пока ничего, пожалуйста. Просто выслушай. Ты обещаешь?

— Да, — кивнул он. Сколько раз в жизни он слышал такое… Ну что же — вот и пригодились так неожиданно его профессиональные навыки. — Обещаю.

— Знаешь, первое время я была, в общем, не против… Меня вообще не очень трогало, что делали с моим телом, я и не чувствовала ничего особенного долгое время. Нет, я ощущала прикосновения, или боль — но это было… не знаю… ну, мне было всё равно. Я не знаю, как объяснить… не то чтобы, как не со мной, нет — но мне было не жалко, что ли. И приятно, что они так на меня смотрят и так хотят. Просто сам факт — что я нравлюсь кому-то настолько, что они готовы платить за меня. Это было так… странно. И, в общем, здорово — потому что такого же никогда прежде не было. А тут я вдруг интересна и привлекательна… Меня никто не любил никогда — а тут вдруг… Это было настолько похоже…

Она замолчала опять, а он, прижавшись губами к её волосам, никак не мог отделаться от образа той маленькой рыжей девочки, которая часами сидела в углу слизеринской гостиной над книжками — они все быстро привыкли тогда к ней и даже шутили, что вот, все на месте и всё, как и должно быть: вон и сквибка в своём углу. Придурки…

— Тебе не противно слушать всё это? — спросила, наконец, Лорелей.

— Нет, — искренне сказал он. — Расскажи мне ещё. Пожалуйста. Ты говорила, так было поначалу… а после? Что изменилось? И почему?

— Ну… Я выросла, вероятно, — улыбнулась она — и он почувствовал, как немного расслабилось её сжатое и напряжённое до этого тело. — Я же живая… мне тоже хотелось быть для кого-то особенной, важной… своей. И я поняла постепенно, что такого у меня никогда не будет: на шлюхах не женятся. Почти никогда. Хотя мы все об этом мечтаем, — она опять улыбнулась, вновь с силой прижав к груди его руки. — Но, даже если это случается, то редко заканчивается хорошо… хотя всякое бывает, конечно. А я… хотела — и не верила одновременно. И научилась постепенно получать это ощущение… если не любви, то чего-то похожего хотя бы временно — во время секса, к примеру. Ну и сам секс полюбила — не всякий, конечно, но всё же. Ну, и чем старше я становилась — тем чаще у меня появлялись клиенты не только для секса, а и как ты, к примеру: поговорить, например, или просто поспать… с некоторыми из них было интересно.

— В тебя влюблялись? — спросил он, с удивлением понимая, что не ощущает почему-то никакой ревности — только острую, щемящую грусть.

— Конечно, влюблялись, — довольно равнодушно сказала она. — Я ведь красивая — для тех, кому нравится такой тип.

— И я был не первым, кто позвал тебя замуж? — спросил он почему-то очень печально.

— Ты был не первым, кто сказал мне «я б на тебе женился», — поправила она его серьёзно и тихо. — А вот позвал — единственным.

— Ты поэтому согласилась? — тихо спросил он — и получил в ответ честное:

— Да.

Они замолчали — очень надолго. А потом Леопольд тихо спросил:

— Ты любишь меня?

Она долго не отвечала, а когда повисшая пауза уже сама по себе стала ответом, всё же сказала:

— Я не знаю, как это — любить, Лео. Я вижу это в других и умею определять, когда кто-то чувствует это ко мне — но я не знаю, как это изнутри. Я могу просто рассказать, что я к тебе чувствую — и ты сам ответишь на свой вопрос. И мне скажешь, — она слегка улыбнулась. — Хочешь?

— Да, — хрипло попросил он, прижимая её к себе как можно теснее.

— Я благодарна тебе — безмерно и навсегда, — заговорила она, стараясь подбирать слова как можно точнее. — И я умру за тебя, если так будет нужно. Мне больно, когда тебе плохо — по-настоящему больно, внутри, вот здесь, — она приложила его ладонь к тому месту, откуда начинают расходиться рёбра. — Мне приятно делать что-нибудь для тебя, мне очень хорошо, когда ты меня обнимаешь, я вообще люблю чувствовать тебя рядом… И мне нравится твой запах и вкус, — добавила она, почему-то вдруг немного смутившись. — Мне вообще хорошо с тобой… И я безумно боюсь тебя потерять. Не только потому, что я тогда останусь на улице — нет… Я думала как-то, что будет, когда ты уйдёшь от меня — наверное, даже оставив достаточно денег. И мне страшно себе представлять это…

— Когда? — дёрнувшись, переспросил он. — Ты сказала «когда», а не «если».

— Конечно, когда, — очень горько улыбнувшись, сказала она. — Я нужна тебе сейчас, это я понимаю и знаю… Но потом, когда ты поправишься, когда найдёшь работу, когда снова начнёшь жить, как все — что ты будешь говорить новым своим друзьям? Что твоя жена — бывшая проститутка? Ты будешь бояться показывать меня им, потому что кто-то из них вполне может оказаться одним из моих бывших клиентов, ты уже сейчас не можешь привести меня в дом к родителям… Ты не сможешь так жить — не захочешь, устанешь, начнёшь на меня злиться… А потом встретишь обычную, нормальную девушку или женщину, с которой…

— Замолчи, — мучительно простонал он, зажимая ей рот рукой. — Замолчи, Лей… не смей. Не смей так говорить обо мне и так думать. Ты не понимаешь меня… Вот скажи, — понял он вдруг, как ей объяснить это, — встреть ты кого-то ещё, кто точно так же позвал бы тебя сейчас замуж — но кто был бы моложе, красивее а, главное, здоровее и успешнее в жизни, чем я? Ты ушла бы?

— Я — другое, — тут же отозвалась она. — Я… я не могу уйти от тебя, — сказала она, кажется, с удивлением и мягким, едва слышным упрёком. — После всего… Лео, ты — это ты, ты особенный и единственный… ты…

— Вот и ты, — рассмеялся с облегчением он, разворачивая её к себе и целуя почему-то в нос. — Ты тоже — особенная и единственная. Это и есть «любить», — улыбнулся он, снова целуя её и смеясь с радость и облегчением. — Всё ты отлично умеешь, Лей. Просто слова не знаешь. Моя, — прошептал он, покрывая поцелуями её всё ещё бледное и заплаканное лицо. — Ты моя, а я — твой… Всё очень просто, на самом деле. И ты просто не понимаешь… Я уже напрятался и настыдился на всю оставшуюся жизнь. Я не собираюсь скрывать ни от кого ничего — потому что, если я чему и научился на своей службе, так это тому, что от тайн в итоге всем становится только хуже. Всем и всегда, — повторил он. — Я не стану, конечно, ходить по улицам и кричать, кем ты и я были прежде — но и прятаться и скрывать я тоже ничего не хочу и не буду.

— Ты поэтому все рассказал своему другу? — мягко спросила она.

— Да он не друг, — гладя её по щеке, сказал Вейси. — Мы просто работали вместе... Вернее, в соседних отделах. Не знаю, почему он пришёл и чего на самом деле хотел... Я так и не понял. Но да, ты права — поэтому и сказал. Раз он... Если он, правда, и дальше будет бывать у нас, такие вещи лучше говорить сразу. А то, знаешь, — он снова погладил её по щеке, — сперва, вроде, просто молчишь, а потом умолчание незаметно превращается в тайну. А я не хочу никаких тайн, Лей. Так только хуже. Всегда. И если нам с тобой встретится твой прежний клиент — это будут уже его проблемы, а совсем не твои. Но если ты хочешь, — сказал он внезапно, — то можно вообще уехать из Англии. Куда-нибудь в Новый свет или в Австралию — и начать там всё заново. Хочешь?

— Уехать? — растерянно переспросила она.

— Почему нет? Мне всё равно начинать всё заново — почему не уехать? Так будет даже и проще, пожалуй. Ну? — он опять поцеловал её — и вдруг ощутил то, чего не чувствовал уже чуть ли не больше года, пожалуй.

Влечение.

Эту способность забрал у него Феликс Фелицис — тогда, правда, Вейси счёл эту проблему не слишком существенной, хотя и досадной, а вот потом уже пожалел — да было поздно. А целители никаких отчётливых ответов ему не давали, говоря, что случай его уникален (конечно, много ли таких удивительных дебилов на свете?!), и они не берутся спрогнозировать возможность восстановления его репродуктивной или хотя бы просто половой системы. И вот сейчас вдруг… Полностью захваченный этим нежданным чудом, он, понимая, что разговор важен и не закончен, всё же не захотел сдерживаться — и, счастливо и возбуждённо смеясь, потянул её руку вниз, к своему паху и, положив на свой вдруг напрягшийся член, прошептал её:

— Хочу тебя. Лорелей…

Она улыбнулась вдруг очень солнечно и так счастливо, словно бы это она была на его месте, и, целуя его долго, нежно и страстно, сжала пальцы.

Всё произошло очень сумбурно и быстро — так быстро, что ещё пару лет назад его бы это обескуражило, расстроило и, наверное, разозлило бы. Но сегодня, сейчас, он был невероятно счастлив и едва ли не горд самим фактом произошедшего — потому что это были уже не туманные обещания, а надежда, вполне реальная и ощутимая, на то, что и в этой сфере он когда-нибудь станет прежним.

После они лежали, обнявшись, и Лорелей, лёжа рядом с ним, тихо целовала его счастливое усталое лицо, а он ловил иногда губами её губы и отвечал на эти нежные поцелуи своими.

— А ты хочешь уехать? — спросила она, наконец.

— Нет, — честно ответил он. — Я не хочу сбегать больше. Никогда не любил это — но сделал… И вышло, как видишь, жалко и отвратительно.

— А я не такая смелая, — сказала она тихонько, кладя голову ему на плечо. — Но если тебе, правда, всё равно…

— Я понимаю тебя, — начал он объяснять, хотя больше всего на свете ему сейчас хотелось заснуть, — в самом деле, понимаю. Лгать или хотя бы молчать иногда так соблазнительно... Правда далеко не всем нравится и бывает весьма неудобна. И если ничего не скрывать, рядом останется совсем мало людей — зато тебе никогда не придётся бояться, что кто-то из них узнает про тебя правду. Оно того стоит, — нет, всё-таки спать хотелось неимоверно. Он вздохнул, повернулся на бок, и развернул так же, осторожно поддерживая, и Лорелей, и, обняв её со спины и уткнувшись носом в её затылок, с которого она так привычно сразу откинула волосы, прошептал: — Спать.

Проснулся он посреди ночи — и, тронув жену за плечо, заговорил, словно бы продолжая разговор:

— Моя очередь рассказать о себе. Начнём, думаю, с матери, — Лорелей попыталась повернуться к нему лицом, но он не позволил, прижал её к себе, так и обнимая со спины, как они проснулись, и она поддалась привычно, только устроилась поудобнее и молча слушая его неспешный и вроде бы спокойный рассказ. — Мама — урождённая Хиггс, сестра Берти Хиггса, давнего члена Визенгамота. Хиггсы, конечно, не входят в Священные двадцать восемь, но, в целом, ушли недалеко — семья старая и почтенная. Как она умудрилась выйти за отца — представления не имею… Любила, наверное, — сказал он, касаясь губами её затылка. — Она всегда была главной у нас в доме — хотя я ни разу не помню, чтобы она повысила голос или сказала что-нибудь резче: «ты очень расстроил меня». О, после этого «расстроил» хотелось вывернуться наизнанку, чтобы она улыбнулась! Она безупречна, — он усмехнулся и вновь поцеловал затылок Лорелей. — Я не иронизирую — ты её видела. Я, когда был ребёнком — смотрел на девочек и думал, что, наверное, они все какие-то неправильные… И сестра у меня тоже неправильная, — хмыкнул он, — но она, я полагал, просто похожа на папу. А потом понял — нет… Исключение, скорее, мама. Она, — он задумался, подбирая слова, — настоящая — и потому, безусловно, я не думаю, что она когда-нибудь оскорбит тебя — нет, разумеется. Но и принять никогда не примет — будет просто смотреть вежливо сквозь, в лучшем случае, как на эльфа, но скорее — как на какой-нибудь стол. И за четверть часа докажет тебе с самой милой улыбкой, что она права, а ты — ничто. Я люблю её, — добавил он, помолчав, — но я разочаровал её так, что восстановлению моя репутация в её глазах не подлежит никогда, и поэтому я просто не хочу её видеть. Да, я трус в некоторых вещах, — признался он почти весело. — Но об этом следовало думать раньше — теперь уже поздно. Теперь понимаешь, почему я категорически возражал против твоего с нею общения?

— Да, — грустно ответила Лорелей.

— Не грусти, — улыбнулся он. — Тут ничего не поделать. У неё остаётся Шерил со своим замечательным и достойным супругом и умненькими детьми — ей хватит. Конечно, она будет какое-то время пытаться приходить к нам — но мы переедем, и всё успокоится.

— Шерил — это твоя сестра? — спросила Лорелей.

— Верно. Она… я бы сказал, она очень похожа на Терри. Теренса Хиггса, нашего кузена и сына Берти. Настойчивая, целеустремлённая, упрямая… мы, на самом деле, похожи, — рассмеялся он вдруг. — Мы всегда соперничали, сколько я себя помню. Шерил меня старше немного больше, чем на три года — так что, я всегда плёлся в хвосте, и обогнал её только в последние годы… А ты знаешь, — проговорил он с некоторым удивлением, — я вообще, по-моему, всё время пытался кого-нибудь обогнать и впечатлить. То маму, то дядюшку Берти… Ну и по мелочи — всех окружающих.

Он замолчал, обдумывая только что сказанное — очень надолго. Лорелей тоже молчала — но она вообще почти не заговаривала с ним первой и не мешала ему думать: удивительное для него свойство в женщине. В какой-то момент ему показалось, что она снова уснула — и он окликнул её:

— Спишь?

— Нет, — тут же отозвалась она.

— Знаешь, я никогда об этом не думал, — сказал он очень задумчиво. — Даже странно… так просто. На этом-то я, кажется, и попался…

Он рассмеялся негромко — и позвал:

— Повернись.

Она развернулась — и он поцеловал её в губы, долго и горячо.

— Мерлин мой, как всё просто, — проговорил он, наконец, от неё отрываясь. — Но я не закончил же — у меня есть отец, — он подставил жене плечо, и она устроилась рядом с мужем так уютно и так привычно, что он забыл на мгновенье, о чём говорил и умолк, обнимая её и наслаждаясь окутавшим его ощущением тепла и покоя, но потом всё же продолжил: — Он хороший человек… приличный, — поправился он — и рассмеялся. — Почти что столп общества. Такой, знаешь… очень правильный и приличный господин, глава семьи… ужасно упёртый в некоторых вопросах. Мы оба с Шерил в него… Но я, кажется, поумнел после всей этой истории — а ему было не с чего. Так что, он просто не сможет увидеть в тебе равную, даже если захочет. Но он не захочет, — усмехнулся Вейси негромко. — И, думаю, просто постарается исключить тебя... Нас с тобой из картины своего мира. Но знаешь... Пусть они живут, как хотят, — он потянулся к её губам и, найдя их, поцеловал долго и нежно.