Обратная сторона луны (джен)

Визит Мерибет встряхнул Леопольда и заставил задуматься о некоторых новых вещах.

— А ведь это будет наше первое Рождество, — сказал он Лорелей. Они лежали в постели, и он тихо и медленно целовал её ладонь, время от времени прижимаясь к ней лицом и так замирая. — И я понятия не имею, что тебе подарить.

— Не нужно ничего, — смущаясь, отозвалась Лорелей, теснее прижимаясь к нему.

— Я хочу, — он улыбнулся и заглянул ей в лицо. — Только я пока совершенно тебя не знаю.

— А я — тебя, — сказала она, и они рассмеялись.

— Так пора начинать изучать друг друга, — весело сказал он. — Сегодня поздновато уже — а хотя… Пойдём на Диагон-элле? — предложил вдруг Леопольд, садясь. — Прямо сейчас? Ещё даже не стемнело — а магазины в эту неделю открыты допоздна. Идём?

— На Диагон-элле? — спросила она неуверенно.

— Ну, или, если хочешь, можно в Эдинбург… Или в Дублин, — тут же сказал он, ругая себя за глупость. Ему самому было действительно безразлично, кто и что может о них подумать, но то он — а то Лорелей… Ей ведь может быть неловко и неприятно столкнуться с кем-то из прошлого. Он непременно научит её не стесняться и не бояться такого — со временем. Но сейчас — сейчас он должен был подумать об этом. Должен… Какой же он, всё же, дурак. Но он научится… непременно.

— Я никогда не была там, — заулыбалась Лорелей.

— Ни там, ни там? — возбуждённо и радостно спросил он.

— Нет, — помотала она головой, рассмеявшись. — То есть да. Я вообще нигде не была, кроме Лондона, Хогвартса и… — она запнулась, — родительского дома.

— Тогда в Эдинбург? — решил он, вставая и протягивая ей руку.

Дублин он назвал, не подумав, и, на самом деле, совершенно туда не хотел: Ирландия с момента операции в Билле Мёдба вызывала у него самые неприятные воспоминания, и он старательно её избегал.

Эдинбург встретил их серым небом, лужами и промозглым ветром, однако дождя сейчас здесь не было. Это была их первая совместная прогулка — и они медленно шли по местному аналогу Диагон-элле, разглядывая украшенные рождественской символикой домики и заходя во все магазины подряд.

— Давай купим тебе пальто, — предложил Леопольд, когда они дошли до соответствующего магазинчика. Он до сих пор до конца не отошёл от того изумления, которое испытал, обнаружив, что у Лорелей нет зимней одежды. Пальто он ей отдал своё, так же, как и ботинки, попросту их уменьшив, но это же было временное решение!

— Давай, — кивнула она, и ему показалось, что в её голосе прозвучало… не разочарование, нет — просто грусть.

— Но это не будет считаться подарком на Рождество, — добавил он, и когда она заулыбалась смущённо и радостно, добавил: — Подарки должны быть волшебными… Дарить необходимую одежду, по-моему, всё равно, что дарить ребёнку на одиннадцать лет волшебную палочку.

— Я не… Лео, — она даже остановилась. — Пальто будет чудесным подарком! — она вгляделась в его глаза. — Просто мне… Мне никто никогда не покупал ничего такого.

— Такого — в смысле, тёплых вещей? — озадаченно переспросил он. — Ты донашивала за старшими?

— Такого — в смысле, одежду, — мягко сказала она, и в её глазах вдруг блеснули слёзы. — Никогда. Никакую.

— Но… Лорелей, — проговорил он растерянно. Они стояли у витрины филиала «Твилфитт и Таттинг», и тёплый свет, льющийся из окна, освещал их лица, разгоняя подступающие сумерки. — Как никакую?

— Ну, вот так, — она улыбнулась горько и отчаянно. — Я всё донашивала за сёстрами и порой даже за братьями… Всё, вплоть до белья. Я впервые купила себе своё, только когда устроилась на работу… Это было вообще первое, что я купила, — она вздохнула и подняла лицо вверх, отчаянно стараясь не моргать, чтоб не расплакаться. Вспоминать о том, что было потом, ей совсем не хотелось — и ещё меньше хотелось делиться этой историей с мужем. Покупку тогда у неё отобрали — и, хлеща её по щекам и плечам полотенцем, мать кричала, что она не имеет права так шиковать, пока живёт под их крышей, и что её сёстрам, которым самое время думать уже о замужестве, подобные вещи куда нужнее, а она — неблагодарная эгоистичная дрянь, которая не способна думать ни о ком, кроме самой себя, а ведь они её вырастили и до сих пор кормят, хотя толку от неё нет и не будет, и надо было не отправлять её в школу, которую она даже не смогла толком закончить, а всё-таки превратить в ежа, да что уж теперь…

— Мерлин, — ошарашенно пробормотал Леопольд, привлекая её к себе и крепко, как только мог, обнимая.

Он не понимал.

Не мог себе даже представить такое.

У них учились, конечно, и бедные дети — и вид потрёпанных мантий ни его, ни кого-то ещё в Хогвартсе особенно не смущал. Смеяться над такими было не принято, а уж после войны и вовсе стало считаться дурным тоном, по крайней мере, на Слизерине — слишком много семей тогда пострадало, и слишком многие вдруг потеряли возможность покупать новые вещи для постоянно растущих детей.

Но… трусы?

Он попытался представить, что было бы, доведись ему надеть, к примеру, трусы своего кузена. Его передёрнуло от брезгливости — а ведь он был аврором и работал в отделе по борьбе с контрабандой, и в чём только ему ни доводилось копаться. Но одно дело так — и совсем другое…

— Я надеюсь никогда не встретить твоих родителей, — прошептал он, нервно и горячо целуя её лицо. — Потому что, если это однажды случится, боюсь, я просто убью их. За тебя.

— Не надо, — покачала она головой и, ничего не стесняясь больше, обняла его за шею и тоже поцеловала. — Они не стоят того. Обещай мне. Пожалуйста.

— Да я так, — он вздохнул. — Нет, конечно. Я просто… Пойдём, — он заставил себя улыбнуться и потянул её к дверям магазина. — Давай купим здесь всё, что нужно… Идём?

— Это же «Таттинг», — проговорила Лорелей неуверенно. — Это… Это слишком, Лео, это совсем не…

— Мне всё равно нужно искать работу, — весело сказал он, — мы не проживём всю жизнь на содержимое моего сейфа. Так что, галеоном больше — галеоном меньше… А там красивые и долговечные вещи. Пойдём хотя бы посмотрим — и если тебе ничего не понравится, мы уйдём.

Но ей понравилось… Понравились мягкие ткани, понравились платья и мантии, понравилось бельё, и обувь — она ходила по магазину, как девочка, впервые попавшая в лавку с игрушками, и мерила приносимые любезной продавщицей, темноволосой, подтянутой и симпатичной, очаровательно и мило улыбавшейся ей и Лео, наряды, и крутилась перед зеркалом и перед мужем, с удовольствием наблюдавшим за нею. А ему было хорошо и легко — и хотелось скупить вообще всё, и если б он мог себе это позволить, они бы, наверное, оставили здесь не одну тысячу галеонов. Но он не мог — и им всё-таки пришлось выбирать. И они выбирали — долго, оживлённо шутя и смеясь, и она вновь мерила вещи, и в какой-то момент Леопольд, не сдержавшись, зашёл в примерочную кабинку и, наложив на дверцу запирающие и заглушающие чары, принялся целовать возбуждённую, радостную и полуодетую Лорелей. И не только целовать…

Когда они вышли — розовые от смущения и от страсти — продавщица что-то разбирала на дальних полках, а когда обернулась, улыбка её была по-прежнему любезной и совершенно невозмутимой, и Вейси подумал, что ей наверняка доводилось видеть и не такое.

— Мы не можем взять всё это, — прошептала Лорелей, глядя на отобранные ими в итоге вещи. Три домашних платья, элегантных и на первый взгляд очень простых, два — разных оттенков голубого… Она любила голубой цвет, и знала, какие тона ей идут. И ещё третье — глубокого зеленовато-болотного цвета, совсем неброского, но от которого её глаза начинали цветом напоминать изумруды. Два платья кроем посложнее, на выход, голубое и светло-серое с тонкой бордовой отделкой — и ещё одно нарядное, праздничное, в пол, тёмно-голубого, словно сияющего изнутри бархата, отделанное еле заметной серебряной нитью, мягкий вязаный кардиган глубокого синего цвета, пара мантий, пальто, бельё, обувь… — Мы не можем, — повторила она, сжав его руки.

— Не можем, — подумав, кивнул он. — Но возьмём, — он улыбнулся и, вновь ощущая ту силу, что впервые после своего увольнения почувствовал, когда Лорелей встретилась с ёжиком, стиснул её руки и, прижав их к груди, сказал счастливо и влюблённо: — Я хочу, чтобы у тебя было всё, что захочется. И хотя я не смогу дать тебе совсем всё, но пусть будет хотя бы это. Пока только это, — он развернул её руку ладонью вверх и поцеловал, давая себе слово, что однажды сумеет сделать так, что она просто забудет о своём детстве и никогда, никогда больше о нём не вспомнит.

А потом они, уменьшив покупки и спрятав их к Леопольду в карман, вместе искали подарок для Причарда и остановились на серебряном тампере, сделанном в виде гончей. Табак Вейси брать не рискнул — сам он никогда не курил и понятия не имел, что может понравиться Грэхему. С подарками для семьи Вейси было и сложнее, и проще одновременно: Леопольд поначалу вообще не хотел ничего им дарить, однако Лорелей мягко уговорила его выбрать хоть что-нибудь, и они, в конце концов, остановились на том, что он и прежде традиционно им присылал — книгах, сладостях и рождественской выпечке. Впрочем, когда они начали выбирать кекс, Лорелей вдруг предложила слегка смущённо:

— Я могу испечь сама… Если это будет уместно. Хотя он, конечно, будет не совсем настоящим, — добавила она тут же.

— Почему не совсем? — очень удивился Леопольд.

— Потому что настоящие должны полежать месяц… Ну, или хотя бы пару недель, — пояснила она. — Но я не знаю, захотят ли твои родные…

— А ты сама хочешь? — решительно спросил он.

— Мне нравится твоя мама, — сказала она негромко. — И я…

— Тогда… Тогда нужно купить всё, что для него нужно, — заулыбался Леопольд. — А настоящий ты сделаешь на следующее Рождество — как раз мне уже можно будет, — шутливо заметил он.

Диета, на которой его держали целители, уже очень ему надоела, но он терпел — а Лорелей, как могла, старалась разнообразить еду. И всё равно ни о какой выпечке речи пока что не шло…

Они ходили по магазинам до самого вечера — а когда собрались домой, Лорелей попросила мужа:

— Ты можешь меня подождать? Здесь? Я недолго! — пообещала она, нетерпеливо заглядывая ему в глаза. Леопольд, как раз выбиравший книгу для Шерил, посмотрел на неё удивлённо и очень встревоженно:

— Куда ты? Зачем?

— Я тоже хочу купить для тебя подарок, — улыбнулась она. — Но будет неинтересно, если ты увидишь его…

— Ты права, — он тоже заулыбался — и, когда она исчезла в дверях, быстро расплатился и, продолжая улыбаться, торопливо покинул магазин, спеша оказаться здесь снова прежде, чем вернётся она.

А когда они добрались, наконец-то, домой, Леопольд написал матери записку, предлагая встретиться непосредственно перед Рождеством — подумав, они вместе с Лорелей решили, что так будет лучше для всех: никому не придётся во время праздника думать о предстоящем знакомстве, да и в этот день обед, скорее всего, пройдёт быстрее.