Обратная сторона луны (джен)

Земля под его ногами напоминала оплавившееся стекло. Скабиор ожидал этого, помня про Адское пламя, но был почему-то уверен, что оно будет чёрным — и ошибся. Оно было светлым, от бурого до грязно-белого цвета, и неровным.

Скабиор легко нашёл это место — ему доводилось сюда аппарировать тысячи и тысячи раз, в самом разном состоянии, и пьяным, и раненым, и в одиночку, и группой, и теперь он сделал это очень легко, практически не задумавшись. Было утро — серое зимнее утро. Дождь прекратился ещё вечером накануне, но деревья и воздух оставались сырыми, и вокруг пахло мокрым камнем и лесом, прелой листвой, оленями, кабанами и лисами.

Он долго стоял, глядя на словно залитую то ли стеклом, то ли камнем поляну, в которую превратился лагерь. И думал о том, скольким оборотням это стекло стало могильной плитой, и прах скольких тел, сгоревших дотла, вплавлен в него навсегда. И о том, позволили бы они ему сейчас здесь стоять, имей они такую возможность? И понял, что ему это не важно. Он сам считал себя вправе — и этого было довольно. Здесь много лет был его дом, и, хотя Скабиор покинул его, он имел полное право в любой момент вернуться сюда. В конце концов, он тогда выживал, как умел — а создателя этого дома всё равно уже больше нет в этом мире. И вряд ли кому-нибудь стало бы легче, если бы Скабиор сгинул вместе с костяком Стаи в том Адском пламени — а ведь так бы, скорее всего, и случилось, останься он после войны со Стаей. Но что ему было делать здесь без Грейбека? Эта мысль чем-то его царапнула, но он, захваченный воспоминаниями, её не додумал.

Он долго бродил по этой каменно-стеклянной поляне, вспоминая, где когда-то стояли жилые палатки и где были кухня, лазарет, библиотека, она же — учебный класс, в котором учили детей… и где, наконец, находилась палатка Грейбека. И вот там, на её месте, он и принялся складывать погребальный костёр.

В одиночку.

Понимая, что сам Грейбек, если бы и одобрил его затею, предпочёл бы, чтоб они сделали это все вместе, Скабиор, тем не менее, хотел сделать всё сам — в конце концов, Эбигейл верно сказала, мертвецу уже всё равно. Скабиор вполне отдавал себе отчёт в том, что то, что он делает, он делает для живых — и, прежде всего, для себя самого. Но не только — отсекая и высушивая ветки ближайших деревьев, он думал о том, что сегодня подведёт черту не только под своим прошлым, но и под прошлым ушедших с Эбигейл волчат, и тех, кто теперь составлял Стаю и с кем его навсегда… или, по крайней мере, до тех пор, пока жив Тарквин МакТавиш и цела Стая как Стая, связывает контракт, о котором он, сказать по правде, старался думать поменьше. И теперь их дороги окончательно разойдутся — и он был этому рад.

А ещё…

А ещё он не мог не думать о том, что теперь знает о своём бывшем и единственном командире так много, что может, пожалуй, называть себя…

Однако он так и не рискнул произнести даже про себя это слово.

Закончил он ближе к вечеру — и, уставший и очень голодный, сел у самого подножья сложенного им высокого, почти в человеческий рост, погребального костра и, достав из кармана хлеб, половину жареной курицы и пустой стакан, вернул им нормальный размер, наполнил стакан водой с помощью Акваменти и принялся за еду. Ему очень хотелось выпить, но он ждал — они сожгут тело, и вот тогда… Сейчас Скабиор хотел оставаться трезвым, и потому глотал чистую холодную воду.

И вспоминал.

Как пришёл сюда перепуганным злым юнцом, спасающимся от наступавших ему на пятки авроров, как впервые говорил с Грейбеком о книгах, как учился и сам учил, как сочинял свою первую листовку — и просто жил здесь… сколько? Лет пятнадцать…

Аппарационный хлопок выдернул его из воспоминаний, и Скабиор поднялся навстречу Эбигейл. И появившихся вслед за ней бывших волчат и нынешних обитателей «Леса», среди которых были сегодня Сколь и Хати, встречал уже стоя.

Мадам Монаштейн Скабиор, отпрашивая её воспитанников на эту ночь, после некоторых колебаний решил сказать правду.

— Рано или поздно они узнают о том, что произойдёт, — сказал он, — и никогда не простят ни мне, ни мисс Коттон, что их не позвали.

— Пожалуй, — согласно кивнула она — и отпустила своих воспитанников под его честное слово и обещание лично доставить их утром.

Пока волчата оглядывались, Скабиор подошёл к Эбигейл и проговорил очень тихо:

— Прости, что заставил вспомнить.

— Ты думаешь, я забыла? — отозвалась она, поглядев на него без улыбки. Он смешался, а она медленно подошла к сложенному им костру и, коснувшись веток рукой, сказала: — И ты не забыл. Я вижу.

— Не забыл, — кивнул он, глядя на бесшумно возникшего рядом с ней Варрика.

А потом появились другие.

Первым аппарировал Гельдерик. Оглядевшись, он встретился со Скабиором глазами, и они довольно долго так и стояли, молча разглядывая друг друга. Гельдерик по-прежнему гладко брил голову и лицо, и даже носил ту же самую куртку из кожи тибо, но взгляд его стал спокойней и жёстче, а в манере держаться появилась та спокойная решительность, которой прежде ему не хватало. А вот вид Хадрат, слишком бледной и похудевшей, неприятно удивил Скабиора — так же, как и шедший от неё отчётливый запах алкоголя, хотя сейчас та была, несомненно, совершенно трезва. Зато Джейд, коротко постригшаяся и перекрасившая волосы в тёмно-каштановый цвет, вызвала у Скабиора усмешку: по-прежнему очень красивая, и даже ещё более привлекательная, чем прежде, она выглядела теперь чуть старше и намного сильнее и увереннее в себе. Заметив взгляд Скабиора, она еле заметно ему улыбнулась и, слегка прикусив нижнюю губу, кивнула, но он ответил ей лишь коротким кивком.

А Гельдерик, бросив быстрый взгляд на подобравшихся Хати и Сколь, подошёл к Эбигейл и Варрику, и какое-то время они тихо беседовали — а потом Скабиор, достав незаметно для всех из кармана коробку, увеличил её и выпустил в воздух несколько ярких искр, привлекая к себе внимание.

— Я собрал вас всех здесь, чтобы мы могли попрощаться, — заговорил он. И, дождавшись, пока лица всех присутствующих обратились к нему, начал одну из самых непростых речей в своей жизни.

Он прощался. Прощался со своей юностью и со всей своей прежней жизнью, прощался с самим собой прежним — и давал шанс сделать то же другим. Он говорил о том, что главной целью Фенрира всегда было поставить оборотней на одну ступеньку с волшебниками — где они теперь, наконец-то, и оказались. И пускай это пока во многом формальность, но только сегодня лучшее, что каждый из них может сделать для их ушедшего командира — жить, никому не давая себя сломить или сдвинуть с этой ступеньки, и помнить, что теперь они не только оборотни, но и волшебники, и никому никогда не давать об этом забыть.

И пока Скабиор говорил всё это, он очень старался не думать о небольшой красной книжке, надёжно спрятанной в глубине одного из его ящиков, и не вспоминать становящиеся с каждой страницей всё более чёткими и уверенными буквы и те слова, в которые они складывались.

Старался не думать — но так и не смог.

Впрочем, что бы Скабиор там ни думал, речь ему удалась — и, закончив её, он отлевитировал все вещи Грейбека на вершину костра, медленно, плавно, торжественно: сперва сапоги, затем пальто, штаны и рубаху. Скабиор видел, каким полным почти вожделения взглядом Гельдерик провожал каждый предмет и прекрасно понимал, чего тот сейчас так хочет, но не собирался давать ему это и прятал усмешку, готовясь к его реакции на то, что ему очень скоро предстояло увидеть.

А потом он так же медленно навёл палочку на костёр и жестом предложил остальных сделать то же.

И первым произнёс заклинание.

Огонь — обычный, не Адский, ибо здесь не было никого, кто был бы настолько безумен, чтобы его сотворить — охватил высушенное дерево почти мгновенно и загудел, пожирая и его, и то, что осталось от Фенрира Грейбека, создателя и вожака Стаи, наводившей когда-то ужас на всю Британию.

От огня стало жарко — и Скабиор медленно расстегнул пальто и немного картинно повернулся к глядящим на костёр оборотням, демонстрируя им заправленный в штаны ремень с очень хорошо знакомой некоторым из них пряжкой и очки в круглой золотой оправе, аккуратно вложенные в нагрудный карман его пиджака. И хотя надевать их Скабиор всё же не стал, он неспешно поправил их, а затем засунул большие пальцы за ремень и долго стоял так, ощущая спиной жар пламени, а лицом — внимательные и жадные взгляды.

И с возбуждением и торжеством понимая, что они все признают за ним право иметь эти вещи.

А когда костёр догорел, Скабиор вылил на угли бутылку лучшего огневиски, которое только сумел найти, а потом, откупорив вторую, сделал первый глоток и передал её Эбигейл.

Она разошлись глубоко за полночь — и Скабиор аппарировал вместе с Эбигейл и её волчатами в «Лес», где они потом долго ещё сидели все вместе в гостиной, вспоминая свою прошлую жизнь. А когда волчата вместе со Сколь и Хати разошлись спать, и Скабиор, Эбигейл и Варрик остались втроём, призрак вдруг встал и, глядя на них очень серьёзно и грустно, сказал:

— Вот теперь я свободен. И скоро уйду.

— Когда? — спросила, помолчав, Эбигейл — и по её тону Скабиор понял, что она ожидала чего-то такого.

— Скоро, — повторил Варрик. — Мне уже сейчас сложно держаться здесь — моё время пришло. Но ещё на пару недель я останусь.

— Я... — хрипло от сжавшего его горло спазма проговорил Скабиор. — Мне жаль.

— Не жалей, — возразил Варрик. — Я оставляю их, — он кивнул на Эбигейл, — на тебя. С остальными будет Гельдерик — из него выйдет, я думаю, сильный вожак. А ты приглядишь за ними.

— Я… да, — кивнул Скабиор, проклиная себя сейчас за эту идею с похоронами. Варрик давно уже говорил, конечно, что скоро уйдёт, но Скабиор не подумал, что спровоцирует его этим. Какой же он всё же болван! Кто ему мешал просто отложить вещи в сторону? Потом бы, когда-нибудь, и… а теперь… — Но тогда, — вскинул он голову, — пока ты ещё здесь… Как только пройдёт Луна, я… я хочу дать возможность вам попрощаться, — быстро проговорил он и прерывисто выдохнул.

— Спасибо, — взгляд призрака потеплел. — Я буду благодарен.

— Мы оба, — тоже тепло добавила Эбигейл. — Спасибо.

— Я… не за что, — Скабиор мотнул головой, отводя глаза и давая себе слово узнать какой-нибудь способ, который позволит продлить срок пребывания Варрика в его теле хотя бы на сутки.

В конце концов, он ведь крепкий. Ничего с ним не будет — а поболеть он готов.

Раз уж он больше совсем ничего не может для них сделать.