Обратная сторона луны (джен)

Утром Скабиора ждал на столе в Отделе самолётик с ответом от Поттера — и, едва дождавшись назначенного в нём часа, Скабиор, наконец, вошёл в кабинет Главного Аврора и, поздоровавшись, сказал:

— Я не уверен, что мой вопрос — к вам, но надо же было с кого-то начать.

— Начали бы с моего секретаря, — не слишком приветливо отозвался Поттер, не оценив его юмора. До ежегодного министерского бала в честь Битвы оставалось всего ничего, и лишнего времени у него категорически не было. Да и чувствовал он себя скверно: разнывшаяся вчера спина за ночь и не подумала проходить, и утром болела, как ему показалось, ещё сильнее, и Гарри с неохотой думал о том, что, похоже, ему сегодня вместо обеда придётся посетить Мунго. — Как раз для него дело.

— Боюсь, это бы просто отняло время, — и не подумав смутиться, сказал Скабиор. — Но прошу простить — шутка была неудачной. Дело, собственно, вот в чём…

Пока он рассказывал, раздражение на лице Поттера постепенно сменилось на сосредоточенное и заинтересованное:

— Отличная мысль, — сказал он с уважением, хотя Гарри и было немного досадно, что подобная мысль пришла в голову не ему — это же было так очевидно! — Только вы действительно не по адресу. Но я подумаю, кто мог бы помочь, — пообещал он.

Однако выполнить обещание оказалось не под силу: кого бы Гарри ни расспрашивал — Робардса, Ли Джордана, Молли с Артуром или того же Грейвза, который, как он знал, в войну вместе с женой помогал укрывать магглорождённых — никто из них не слышал о таких оборотнях.

— Почему ты вообще считаешь, что такие были? — спросила его Гермиона, когда они как-то, сбежав из министерства в обед, ели купленные в маггловском супермаркете бутерброды на набережной, запивая их молоком из приобретённой там же бутылки. Стоял серый и влажный апрельский день, но дождя не было, и им даже не пришлось сушить скамейку, чтобы на неё сесть.

— Да вот очень похоже, что их и не было, — невесело согласился Гарри. — И, кажется, мистер Винд был прав, когда объяснял мне, почему подобного просто не могло случиться.

Он замолчал, вспоминая тот разговор и брошенное ему в лицо «с какой стати нам помогать им? Тем, кто ещё вчера плевал нам вслед, ничуть не задумываясь о том, что мы тоже люди? Только потому, что им вдруг на своей шкуре довелось попробовать, как это — быть вне закона?» Он нашёлся тогда с ответом, но в то время его мало интересовало, были ли, на самом деле, подобные оборотни — а теперь вот выходило, что нет. Гарри был совершенно уверен, что далеко не все они поддержали тогда Волдеморта — однако было похоже, что активных его противников среди них не было.

Но он бы не взялся их осуждать.

Так что статья Риты Скитер, в которой та весьма язвительно говорила о тех героях войны, что к нынешним дням оказались прочно забыты — и не потому, утверждала она, что их вклад в победу был недостаточно велик, а, например, из-за своего неправильного происхождения. А ведь некоторые оборотни, к примеру, продолжала Скитер, отдали свои жизни, защищая Хогвартс — но кто сегодня помнит о них? А ведь Ремус Люпин был, без преувеличения, неординарным человеком — так же, впрочем, как и его сын, который… Дальше следовало интервью с Тедди Люпином, в котором он рассказывал, в том числе, и о своей нынешней работе, о школе — а заканчивалась статья язвительным и риторическим одновременно вопросом о том, почему наше общество с удовольствием чествует одних героев и так легко забывает других? Не потому ли, что первые безупречны, а у других есть какой-то изъян, который с лёгкостью затмевает в наших глазах их дела?

А бал стремительно приближался — и когда настал его день, настроение у Поттера было мрачнее некуда. Чувствовал он себя отвратительно: спина болела теперь постоянно, и если утром боль была ещё терпимой, то к вечеру у него немело плечо, а боль заставляла всё время искать — и не находить удобное положение. Целители разводили руками, говоря, что ему просто требуется отдых, Сметвик буквально требовал от него взять отпуск хотя бы на неделю и высказывал кажущееся самому Поттеру очень похожим на правду предположение, что дело не в самом проклятье, а психологическом и физическом состоянии самого Гарри. Однако ни о каком отпуске сейчас не могло идти и речи, и Поттер, одеваясь перед зеркалом, мрачно думал о том, что надо найти какой-нибудь другой способ успокоиться, иначе до июля, когда закончатся все эти драккловы и мордредовы торжества и можно будет спокойно отправиться отдохнуть, скинув свои обязанности на предпочитающего брать отпуск в сентябре Робардса, он просто не доживёт. Или, скорее, не доживёт на свободе — потому что однажды сорвётся и сделает с кем-нибудь что-нибудь наказуемое.

Например, с министром, продолжал он раздумывать, проглотив снимающее — пусть и не до конца, но всё-таки — боль омерзительно сладкое зелье и с огромным трудом удержав тошноту. Ничего гаже, он был абсолютно убеждён в этом, Гарри пробовать в жизни не доводилось, хотя уж чего-чего, а лечебных зелий им было выпито немало. Среди них бывали и обжигающе-горькие, и едкие, и солёные, и кислые, но эта приторная кроваво-красная дрянь была самой мерзкой из всех, и ему каждый раз приходилось предпринимать определённые усилия для того, чтобы удержать его в желудке.

— Гарри, ты как? — спросила незаметно вошедшая в спальню Джинни. Она была уже совершенно одета, и её тёмно-синее, очень простое, в пол, атласное платье делало её строже, и эта строгость до того подходила к его настроению, что Гарри, оторвавшись от зеркала, перед которым он последние четверть часа делал вид, что пытается завязать галстук, спросил:

— Ты как чувствовала моё настроение, когда одевалась.

— Тебе хочется всех убить? — понимающе спросила она, подходя к нему и завязывая злосчастный галстук.

— Может, и не убить, — подумав, ответил он. — Возможно, хороший Круциатус меня бы вполне удовлетворил.

— Сошлись на какой-нибудь срочный вызов, — предложила она. — А я пойду отдуваться за нас двоих.

— И отправить вместо себя Робардса? — спросил Гарри. — Эх, Джин, как же это соблазнительно! — вздохнул он, позволяя ей поправить его причёску. — Но подло. Нет уж — страдать, так до конца, — он улыбнулся и, вздохнув, протянул жене руку. — Идём.

Бальный зал в этот раз был украшен алыми и золотыми розами, и эти два цвета, казалось, были везде — даже блюда на столах были в этой же гамме, не говоря уже о посуде. Впрочем, разглядывать детали декора Поттеру было некогда: первая часть вечера у него прошла, как всегда, в интервью и любезных полуофициальных беседах, и он, переходя от собеседника к собеседнику и улыбаясь колдофотографам, в какой-то момент вдруг подумал, насколько же красный ковёр на полу похож на свежую кровь, а алые розы — на её пятна и брызги. Словно бы они все едят и танцуют на поле, где только что завершился бой, ступая по горячей ещё крови и, будто древние варвары, прикалывают к своим одеждам не розы, а её сгустки. И опять вспомнил Билле Мёдба — и груду загораживающих её вход тел, среди которых было так много детей и его мёртвых товарищей, и зал с золотой арфой, и падающую Моахейр. И глаза мальчишки, в бессильной, бессмысленной уже ярости пославшего ему в спину проклятье, и подвешенного на корнях Причарда…

И Хогвартс.

И мёртвых Тонкс и Люпина, лежащих рядом и даже в смерти державшихся за руки, и заваленного камнями мёртвого Фреда, и Колина Криви… И оставшегося в пылающей Выручай-комнате Винсента Кребба, и лежащего на грязном полу истёкшего кровью Снейпа.

«Профессора Снейпа, Гарри», — напомнил он сам себе голосом Дамблдора. Профессора Снейпа.

И падающую замертво под заклятьем Молли Уизли Беллатрикс Блэк, и летящего едва ли не через весь зал от удара Хагрида Уолдена МакНейра, и оглушённого Аберфортом Дамблдором Августа Руквуда… Почему? Почему они все пошли в свою школу? Что они ощущали, о чём думали, поднимая палочки на своих преподавателей и громя коридоры, по которым семь лет ходили? Что чувствовали, обагряя кровью вчерашних подростков Большой зал, где когда-то с замиранием сердца ждали вердикта Шляпы?

И как они сейчас живут со всем этим?

Эта мысль была неожиданной, новой и таила в себе что-то, что обещало ответ на все задаваемые им много уже много месяцев себе одни и те же вопросы — и Гарри, захваченный ей, извинился перед очередным журналистом и, подойдя к столу, плеснул себе в стакан чистой воды и очень долго и медленно пил её, лихорадочно думая о том, что они ведь действительно живы.

Многие из тех, кто точно знал ответы на эти вопросы, были живы — и хранили свои ответы вот уже двадцать лет.

И, возможно, кто-то из них захочет поделиться с ним ими.

Вторую часть бала Гарри провёл в каком-то лихорадочном нетерпении — а когда всё, наконец-то, закончилось, и они с Джинни направились к лифтам, он отвёл её в сторону и, сжав её руки, сказал:

— Джин, мне надо задержаться. Прости.

— Что, шутка о срочном вызове перестала быть шуткой? — понимающе, хотя и не слишком-то весело пошутила Джинни.

— Перестала, — кивнул он, целуя её. — Прости. Я, наверное, буду поздно — возможно, только под утро и только, чтобы переодеться. Не жди меня, ладно? — попросил Гарри.

— Не буду, — вздохнула она.

Проводив Джинни до Атриума, Гарри вернулся к лифтам и, привычно выйдя на втором этаже, направился не в Аврорат, а в архив.

Там сейчас было темно и тихо, и Гарри, освещая себе путь Люмосом, уверенно шёл между высокими полками по узким проходам. Две тысячи семнадцатый… четырнадцатый… десятый… шестой… третий… Одна тысяча девятьсот девяносто девятый… девяносто восьмой.

Гарри остановился, постоял пару секунд и медленно двинулся дальше. Декабрь… ноябрь… сентябрь… июль…

Май.

Май одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года.

Вот она, полка, отведённая под второе число, посвящённая той самой битве, двадцатилетие которой они все только что праздновали. Где-то здесь, возможно, таятся ответы на изводившие его в последнее время вопросы.

Полка была высоко — Гарри подтянул к себе лестницу и, поднявшись, увидел, что чёрно-белый разделитель, отделяющий папки с делами, посвящённые уже умершим, от тех, чьи фигуранты пока не покинули этот свет, расположен довольно близко к началу. Он посчитал папки, стоящие по его белую сторону — десять. Их осталось всего десять из… из скольких? Он не стал считать и, забрав всю стопку, спустился и, вернувшись к расположенным у входа столам, опустил свою добычу на один из них.

А потом зажёг лампу, взял самую верхнюю папку и, открыв её, прочитал:

«Эйвери, Маркус». ⁽¹⁾

Гарри жадно вгляделся в круглое мягкое лицо изображённого на колдографии мужчины, чьи длинные, густые и кудрявые волосы придавали ему слегка женственный вид. Выглядел он совершенно мирно и казался испуганным и растерянным, но Гарри прекрасно понимал, что это или видимость, или последствия поражения и ареста: человек, много лет проносивший Тёмную метку, быть мирным просто не может.

Поттер взял стул, сел, придвинул к себе дело Эйвери и приступил к его изучению, надеясь найти там хоть часть ответов на мучающие его вопросы.

И чем дольше он читал — тем больше вопросов у него появлялось.

1) Фамилия Эйвери по-английски пишется Avery.

Вернуться к тексту