Обратная сторона луны (джен)

…Девчонку-то Скабиор предупредил, чтобы она пришла вовремя, а вот сам опоздал: банально проспал. Когда проснулся — был уже почти полдень, пока оделся, пока воду согрел для кофе — было уже около часа дня. Он вообще идти не хотел, но совсем не явиться — это было бы некрасиво, так что он всё же аппарировал на опушку леса и пошёл к мосту, уверенный, что никого там уже не застанет.

Девчонку он увидал издали: день был хмурый, шёл мелкий колючий снег, но её ярко-красная куртка всё равно бросалась в глаза. Ему стало немного неловко — сколько же она стоит тут? Заледенела, небось, совершенно…

— Замёрзла? — спросил он, подходя — она, как и вчера, глядела вниз, на машины, и потому его не заметила.

— Угу, — она кивнула — на сей раз капюшон был надет на голову, и сугроба на волосах не случилось.

— Ну, извини. Я проспал. Идём?

— Я думала, ты уже не придёшь, — сказала она, беря его за руку. Обалдеть… Он так удивился, что даже руки не отнял, и машинально сжал её совершенно ледяную ладошку.

— А чего стояла тогда? Холод собачий же!

— Ну, ты же пришёл, — она улыбнулась. — Я думала — ну, а вдруг ты просто опаздываешь. Ты обещал же. И видишь…

— Идиотка, — он потащил её вниз по лестнице, отогревая заледеневшие пальчики в своей тоже не самой тёплой сейчас ладони. — Совсем мозгов нет.

С опушки он аппарировал — и, оказавшись в своей избушке, снял с девчонки куртку… и лишился дара речи, увидев её наряд.

— Ты на панель собралась? — спросил он, едва обретя голос вновь и оглядывая её с ног до головы. — Снимай всё это, — категорично велел Скабиор, разжигая огонь в очаге и отправляясь к сундуку с одеждой. — Давай-давай, снимай с себя всё, кроме трусов! Живо! И стой на месте.

Роясь в сундуке, он слышал за спиной шорох и чувствовал страх, слышал, как она начала хныкать… Так ей и надо — может, запомнит раз и навсегда, и никогда больше не будет изображать из себя шлюху. По крайней мере, пока ею не станет. И уж точно не с ним. А то он ведь тоже не железный: она, конечно, ещё девчонка девчонкой, но всё же не пятилетняя, а он ведь, всё-таки, не святой.

Отыскав, наконец, свои старые брюки, рубашку и свитер потолще, Скабиор закрыл сундук и прислушался. Где-то тут были ещё носки… Ладно, потом.

Демонстративно не оборачиваясь — и ведь даже не хотелось ему на неё смотреть, голую — он, пятясь, протянул своей гостье найденное.

— Надевай. Я потом уменьшу. Давай, живей — холодно тут!

Она плакала, судя по звукам. Опять. Она умеет, вообще, обходиться без слёз? Хоть иногда? Он знал сотни женщин — ни одна на его памяти не ревела столько.

— Ну? Оделась?

— Да, — шмыгнула она носом.

Наконец-то.

Он обернулся. Святая Моргана…

— Умойся, — не сдержал он усмешку, доставая свою палочку. — Ну? Давай руки!

— Ты же спрашивал, умею ли я краситься… Вот…

— Не умеешь, я уже понял, — ухмыльнулся он. — Умывайся давай. Мыло там, — он кивнул на полочку над умывальником, под которым стояло ведро.

Пока девочка тщательно умывалась — даже уши помыла зачем-то, она что, и их накрасила тоже? — он поливал ей из палочки тёплой водой и раздумывал, что же с ней делать дальше. И на кой вообще он её притащил.

— Ты понимаешь, что нарядилась, как дешёвая шлюха? — спросил он, когда та, наконец, закончила. — Ты это сдуру или нарочно?

— Я пыталась одеться, как волчица, — еле слышно прошептала девчонка.

— Как кто? — расхохотался он. — Ты хоть раз в жизни одетого волка видала?

— Нет, — она робко хихикнула. — Я просто… Я всё думала, как теперь буду одеваться… А повторить так же красиво у меня не вышло… И родители даже не заметили, что я совсем поздно вернулась, — грустно добавила она.

— А я тебе говорил, — кивнул он. — Ты для них больше не существуешь. Так. — Он вздохнул, глядя на то, как сидела на ней его одежда — он и сам был не слишком-то крупным мужчиной, но вещи его висели на этой малявке, словно на вешалке — и бесцеремонно ощупал свою гостью. Девочка ледяная… Конечно, ничего ей не сделается, от чего-от чего, а от простуды ни один оборотень ещё не умер, но…

Наложив на неё согревающие чары, он вылил в чашку остатки кофе и щедро разбавил их виски. Ничего… Не так тут и много, а если что — до вечера она протрезвеет.

— Пей давай, — он протянул ей чашку. Девочка послушно взяла, попробовала... сморщила нос:

— Горький… А сахара нет?

— Есть… где-то. Найдёшь — бери, — он кивнул на стол. — Там полки внизу — можешь порыться. И вообще, ты обещала вчера тут прибраться.

— Я помню, — она юркнула вниз, зашуршала там чем-то, стукнулась пару раз обо что-то — и вылезла радостная с двумя жестянками: в одной он хранил сахар, а вот вторую опознать не сумел.

— А это можно? — спросила она, протягивая ему вторую.

— Не помню, что там… Открой.

— Там печенье, — открыв крышку, говорит девочка.

И вправду печенье… Кто бы помнил, откуда. Девка какая-нибудь сунула ему незаметно в сумку, а он выложил и забыл?

— Не знаю, сколько ему лет — но бери, — он взял одно, попробовал… И даже не очень засохшее. Чего у него только нет тут…

— Там виски? — спросила тем временем девочка, принюхиваясь к своему кофе.

— В кофе? Да. Немного, чтобы согреться.

Однако ей вполне хватает, чтобы опьянеть.

И разреветься, конечно.

Святая Моргана, зачем ты породила такую дочь?

А впрочем, плакала она совсем тихонько, и честно при этом наводила порядок… Выглядело это так, словно бы она выполняет самую печальную и неприятную повинность на свете.

— Иди-ка сюда, — позвал он её, наконец.

Она подошла послушно… Села на край кровати, сложила руки на коленях…

Плача.

Тьфу.

— Ну что ты? — ласково спросил он, садясь совсем рядом. — Почему ты всё время плачешь?

— Потому что мне грустно… Потому что я осталась совсем одна… А как с тобой это случилось? — прошептала она. — Расскажи мне… Пожалуйста…

— Да какая разница-то? — пожал он плечами. — Мне шестнадцать было, я пятый курс закончил.

— Твои родители… Что они сделали?

— Мать умерла, — он взял её руки в свои. Тёплые, пыльные и уже с грязью под ногтями — это она только что успела, наверное. У него же даже тряпок нет толком… Какая уборка? — Когда узнала — слегла. А потом умерла… к Рождеству. Но мне проще было — я парень, и я отлично умел уже выживать сам.

— Твоя мама умерла? — переспросила девочка почти с ужасом, глядя на него с такой жалостью, что он поморщился:

— Все умирают.

— А папа?

— Понятия не имею. Никогда не знал, кто это, и даже догадок нет, кто этот тип.

Она вдруг прислонилась к его плечу и переплела свои пальцы с его.

— Я никогда раньше не была пьяной, — призналась она.

— Ну, извини. Кто ж знал… Там пара ложек всего была. Ложись сюда, — он подвинулся, и она безо всякого смущения забралась на постель и легла, свернувшись клубочком. Он вытащил из-под неё одеяло и укрыл им свою странную гостью — девчонка, уже совсем сонная, промурлыкала что-то, отдалённо напоминающее «спасибо», и почти сразу уснула.

Отлично.

И что теперь? А собственно… красть у него всё равно нечего… И он вовсе не обязан её тут караулить. У него полно дел…

Он встал, оделся потеплее и, посмотрев ещё раз на свою спящую гостью, ушёл, даже не подумав черкнуть ей хотя бы пару слов.

Девочка проснулась часа через два. Полежала, потом потянулась — и, открыв глаза, в первый момент испугалась, не понимая, где она и почему сейчас здесь. Потом вспомнила… Огляделась, пытаясь отыскать взглядом хозяина — но нет, никого больше здесь не было, она явно была одна.

Она села на узкой — уже, чем её собственная — кровати и поёжилась, заворачиваясь в одеяло. Здесь было очень холодно — не так, как на улице, конечно, но холодно. Она встала — босые ступни мгновенно замёрзли, и она, кутаясь в одеяло, дошла до вешалки, на нижней полке которой она сложила свою одежду, достала из стопки чулки — пусть тонкие, но это всё равно было лучше, чем ничего — и надела их под выданные ей брюки. Уходить не хотелось… И потом, она же обещала прибраться. Так. Это она отлично умеет…

Она огляделась. Тряпок нигде не было видно — но не может же быть, чтобы их совсем тут не было? Впрочем, пока можно просто разобрать вещи…

Начала она со стола. Собрала в аккуратные стопки бумаги — не удержавшись, конечно, и заглянув в них. Почерк её восхитил: она сама всегда писала, по маминому выражению, «как курица лапой», и изящнейшие, чёткие, понятные строки, которыми были покрыты листы, вызвали у неё завистливый вздох. Записи были самые разные — но, в основном, или выписки из каких-то книг, или стихи. Она не знала, тоже переписанные откуда-то или собственные, но они ей очень понравились — она зачиталась, и когда за дверью что-то хрустнуло, вскочила от неожиданности, ужасно перепугавшись: нехорошо же читать чужие письма, наверное, и стихи тоже нехорошо… Но нет — это вовсе не хозяин вернулся, и она, с отчаянно колотящимся сердцем и подрагивающими руками, быстро собрала все бумаги в стопку и активно принялась за уборку. Сложила книги, потом перья, карандаши, сдвинула к краю грязную посуду… А ведь её нужно вымыть. И где тут вода?

Воды не было. Но ведь сейчас зима — наверняка снаружи нападало столько снега, что его вполне получится собрать и растопить. Только надо разжечь огонь — но это она умеет.

Дрова нашлись рядом с очагом, сухой мох и кора для растопки — тоже… И даже спички были — она отлично умела ими пользоваться и заслуженно имела свое "Превосходно" по маггловедению. Так что, вскоре огонь радостно зализал поленья, а она взяла ведро и, надев куртку, вышла на улицу.

Снега и вправду выпало много: она набила его поплотнее в ведро, вернулась и поставила его на огонь. И продолжила наводить порядок в столе — теперь уже в ящиках.

К вечеру она всё закончила — и даже оттёрла дочиста поверхность стола, который, кажется, вообще никто никогда не чистил. Тряпки, кстати, нашлись — в самом дальнем углу комнаты, зажатые между стеной и сундуком. Она и сундук отмыла, и перестелила постель, и даже маленькое окошко вымыла… И заскучала. Во время уборки она наткнулась на скромные и незатейливые припасы: подвядшую, но ещё вполне живую картошку, пару луковиц, несколько сморщенных, но не сгнивших яблок, несколько горстей сухих ягод… Посидев и подумав, она снова набила снегом — но на сей раз не ведро, а найденную за очагом кастрюлю, растопила его, бросила туда порезанные на четыре части яблоки и часть ягод, добавила сахара и поставила кипятиться. А когда то ли морс, то ли компот, она не была уверена, что именно у нее получилось — но вышло вкусно — был готов, отставила его остывать на стол и, почистив, а затем порезав картошку и лук, положила их на сковородку. Масла никакого она не нашла, но у неё с собой были любимые её бутерброды с беконом (Мама всегда ругалась, что нельзя есть столько жирного, и бекон вообще только для воскресного завтрака, но девочка сегодня решила, что может не придерживаться правил, и вместо шокировавшего её вчера предложения забрать себе родительские деньги сделала несколько запрещённых бутербродов и без колебаний забрала их с собой). И так вышло даже лучше: она сняла весь бекон, нарезала его и положила к картошке.

Вышло здорово — она честно хотела дождаться хозяина, но за окном темнело, а она сегодня только позавтракала, так что, в конце концов, она не выдержала и поела, оставив ему большую часть и картошки, и оставшегося от бутербродов хлеба.

В темноте она совсем заскучала, однако, уже утомившись и не придумав себе новых дел, легла полежать, постеснявшись укрыться без разрешения одеялом и использовав вместо него свою куртку — впрочем, в избушке уже было натоплено и тепло. И сама не заметила, как уснула…