Обратная сторона луны (джен)

Скабиор же, для начала, отлично выспался — оставив себе на столе на всякий случай записку, написанную крупными и чётким почерком: «Воскресенье, полдень, мост» — а потом, лениво позавтракав остатками ужина и с удовольствием оглядев свой непривычно чистенький домик, отправился в Лондон. В "Спинни Серпент", если быть точным. Оттуда он перебрался в один из полуподпольных игорных домов — но сегодня ему не везло, и он проиграл не просто всю наличность, но ещё и должен остался. Посему последующие пару дней он посвятил добыче оной наличности — в чём и преуспел, и опять играл полночи с субботы на воскресенье, и на сей раз остался в выигрыше. Домой он вернулся почти под утро, увидел записку, крайне неохотно завёл будильник на одиннадцать — и явился на встречу вовремя, но в крайне скверном расположении духа, которое стало ещё паршивее, когда девочки на месте не обнаружилось. Он подождал минут десять, потом выругался весьма витиевато — и ушёл, поклявшись себе, что больше никогда в жизни не будет ни подбирать маленьких девочек, ни, тем более, о чём-либо договариваться с ними.

Не зная, что Гвеннит прийти попросту не могла, ибо, когда она попыталась выйти из дома, отец запер её в комнате, зачаровав и дверь, и окошко. И не выпустил, не смотря на все её крики и слёзы — даже в туалет её провожали, конвоируя от двери до двери, а обед принесли прямо в комнату — впрочем, есть Гвеннит не стала, и даже не из принципа вовсе, ей просто кусок в горло не лез...

Родители поступили так не со зла, разумеется.

Исключительно из любви и заботы.

Ни отец, ни мать Гвеннит не понимали, что вдруг случилось с их тихой и доброй девочкой в эту зиму, и с грустью и болью списывали все эти внезапные перемены на те неизбежные изменения, о которых их предупредили в Мунго, когда рассказывали о том, что их всех теперь ждёт. Не понимая, что дело вовсе не в этом… Не видя, как это, к несчастью, случается даже с неплохими и вовсе незлыми родителями, как их дочь мучилась всё это время, и не могли знать, насколько она, и прежде замкнутая, чувствовала себя теперь в их большой семье одинокой.

К ночи Гвеннит всё же выпустили — поужинать и в ванну, конечно. Она вела себя очень тихо и смирно, попросила прощенья — и дверь оставили на ночь не зачарованной. Она и ушла — рано утром, ещё до рассвета. Оделась так тепло, как могла, взяла на кухне еду (стараясь производить как можно меньше шума, бутерброды делать не стала, просто сунула в пакет хлеб, сыр и бекон, положила туда же нож, потом добавила пару яблок и оставшуюся с вечера четвертинку пирога с ними же) — и ушла, заперев за собою входную дверь. И очень надеясь, что Скабиор догадается, что она не просто так не пришла, и всё-таки появится на мосту в понедельник.

Но он, конечно же, не пришёл — он и думать о ней забыл… Ну, или почти забыл — и, проснувшись далеко за полдень, неспешно позавтракал, оделся, собрался — и аппарировал прямо в Лютный.

Однако вечером возвращаться решил через мост. Что такого, что аппарировать в два приёма… В конце концов, у него были там поблизости дела. На мосту он — случайно или нет, он и сам бы не смог сказать — оказался ровно в восемь вечера… и ещё издали увидел грустную маленькую фигурку в яркой красной куртке, стоящую на мосту. Отчаянно ругаясь, он, кутаясь от омерзительного зимнего ветра, почти бегом подошёл к ней и, тронув за плечо, спросил грубовато:

— Ты где шлялась?

— Ты пришёл, — прошептала она, утыкаясь в его руку. Даже сквозь перчатку её лицо казалось холодным — он приподнял его за подбородок и увидел совершенно белую, замёрзшую кожу.

— Ты давно тут стоишь? — спросил он, внезапно ощутив неприятный укол вины.

— С полудня, — тихо ответила Гвеннит. — Меня заперли вчера… Я так боялась, что ты не придёшь сегодня…

— Заперли, — повторил он, морщась.

Ну, сглупил, что уж. Не пришло ему в голову подобное элементарное объяснение. Тьфу ты…

— Идём, — он поднял её лежащий на мосту рюкзак. Она кивнула, но не шевельнулась — и вдруг заплакала, вернее, из её широко и доверчиво глядящих на него глаз просто полились слёзы. Скабиор досадливо и раздражённо вздохнул, наклонился к ней, снял перчатку и коснулся её щёк. Ледяные… Ну что за… — Замёрзла? — задал он совершенно дурацкий вопрос. Она кивнула — он вздохнул снова, закинул её рюкзак на плечо и подхватил девочку на руки. — Идиотка, — пробормотал он, прижимая её к себе покрепче и быстро пошёл, почти побежал к припорошенной снегом, скользкой лестнице. Осторожно спустился и быстрым шагом направился к кромке деревьев, затем, оглянувшись по сторонам, вошел в сумрачный зимний лес — и аппарировал, наконец, в хижину, где, впрочем, сейчас было почти так же холодно, как на улице.

Усадив Гвеннит на кровать, он молча и быстро стянул с неё промёрзшую верхнюю, а потом и остальную одежду и разул, оставив в одном белье — и только тогда наложил согревающие чары. Откинул одеяло, согрел так же постель и уложил девочку, покорно позволявшую проделывать с собой что угодно.

Потом растопил очаг, поставил на огонь чайник, вынул откуда-то снизу полупустую бутылку коньяка и подсел к неподвижно лежащей под одеялом Гвеннит.

— Ничего с тобой не случится, конечно, — сказал он, приподнимая её за плечи, — оборотни от простуды не умирают. Но согреться всё равно надо. Пей давай.

Она послушно сделала большой глоток, закашлялась, задышала часто — и вдруг придвинулась и, обхватив его руками за шею, прижалась к нему всем телом, дрожа и снова рыдая. Ну что же это такое-то… она и в гробу будет, что ли, плакать? Святая Моргана, скажи мне, почему ты послала мне из всех своих дочерей именно её? А?

— Ну, ты чего? — спросил он, заворачивая её в тёплое одеяло и сажая себе на колени. — Я идиот: не подумал, что тебя просто могли не выпустить. Ну, прекрати. Хватит.

Но она так и плакала, и он снова заставил её глотнуть коньяка, а потом ещё раз и ещё… Постепенно она отогрелась — и опьянела, конечно. Но сидеть с пьяной девочкой было последним, чего ему сейчас хотелось, и потому он её протрезвил, правда, честно предупредив, что заклинание неприятное, и пустоту и ощущение внутреннего холода нужно просто перетерпеть.

Пока она приходила в себя, он занялся чаем: заварил покрепче, отыскал сахар и, подумав, плеснул туда пару глотков коньяку — им обоим. Отнёс чашку Гвеннит, взял свою — и, наконец, с наслаждением сделал глоток, чувствуя, как разливается внутри тела тепло.

— Значит, так, — сказал он, подумав. — Место встречи нужно менять. Это не дело — торчать на мосту.

— Ты меня долго ждал вчера? — очень виновато спросила она.

— Не очень. А ты что, так с полудня там и сидела?

— Нет… Я сначала ходила туда-сюда. А потом устала и вот…

— Устала, — передразнил он. — Ты замёрзла бы там насмерть, не понимаешь?

— Я не хочу жить дома, — прошептала она. — И в школу не хочу. Ну и замёрзла бы. Ну и ладно. Ты же мне тоже не рад… Ты же не ко мне сегодня пришёл, правда ведь? Ты там проходил просто…

— Я решил, что ты образумилась, — буркнул он. — Но потом подумал, что стоит проверить. Что тебе дома не живётся-то? Ну, заперли. Ну, подумаешь…

— Знаешь, как они на меня смотрят?

— Догадываюсь. Ладно, — он допил чай и снова сел рядом с ней. Погладил задумчиво по голове, сказал: — Так. Во-первых, мы перенесём место встречи в тепло. Во-вторых, ты сейчас же прекратишь ныть. В-третьих, ты сейчас допьёшь чай и отправишься домой — а я тебя научу вышибать двери. Чтобы больше не запирали. Это ясно?

— Ясно, — заулыбалась она. — Только мне колдовать же нельзя вне школы…

— А кто тут о колдовстве говорит? — подмигнул он, вставая. Взял её одежду, отогрел её горячим воздухом из палочки, кинул на кровать. — Одевайся. Двери отлично выбиваются ногой, например. А зачарованные — двумя, — он усмехнулся. — Хотя для последнего есть маленький фокус. У твоей двери есть ключ?

— Есть, конечно… Но он у родителей.

— Так забери его. Сделай с него копию — завтра — и принеси мне. Вечером встретимся — устроим им небольшой сюрприз, — он широко улыбнулся. — Сумеешь?

— Я же сбежала, — тихо сказала она. — Меня снова запрут теперь — до самой школы.

— Ну, это не большая проблема, — он подмигнул ей. — Вставай, одевайся. Я тебя провожу домой… Не смей спорить! Покуда тебе не исполнится семнадцать, ты здесь ночевать не будешь, — категорично заявил он. — Это не обсуждается. Я посмотрю, где ты живёшь, и если завтра ты не придёшь — я сам тебя выпущу.

— Ты? — ахнула она восхищённо. — Ты придёшь за мной в дом?

— Почему нет? Ты, главное, ключ забери. А родителям скажешь, что тебя запирать нельзя. И что, если они снова так сделают — ты пожалуешься в отдел помощи оборотням.

— Куда? — растерянно переспросила она.

— В отдел помощи оборотням — или как он там называется сейчас, я не знаю. Есть такой в министерстве. Туда никто никогда не приходит, конечно — ну да какая разница-то. Учись себя защищать. Если к тебе относятся, как к бешеной твари, запирая — веди себя соответственно. Иначе они тебя ещё и на цепь посадят. На всякий случай.

Домой он её и вправду отвёл — а заодно показал довольно крупный маггловский торговый центр в соседнем городке, до которого можно было добраться автобусом буквально за десять минут. Показал остановку автобуса и объяснил, как им пользоваться, и даже маггловских денег дал — на билеты.

И, возвращаясь домой, понял, что, похоже, ему от этой вечно рыдающей хаффлпаффки уже не отвязаться.