Обратная сторона луны (джен)

Декабрьское полнолуние две тысячи пятнадцатого года было, как говорили в подобных случаях оборотни, двойным, то есть луна звала их за собой их не одну ночь, а две. День между ними — как раз тот самый день, на который приходилось астрономическое полнолуние — они, если везло, спали, а вечером всё начиналось сначала — и следующие сутки они спали снова, и просыпались совершенно измученными, чувствуя себя куда хуже, чем после обычных, разовых трансформаций. А в этом декабре оно было не просто двойным — оно пришлось аккурат на Сочельник и следующий за ним день. Поэтому ни Гвеннит, ни Скабиор отметить Рождество не сумели — зато у её родителей был настоящий праздник, причём с настоящим Младенцем, их собственным и родным. В их доме собралась вся семья — и маленький Кристиан, сам пока что этого не понимая, впервые в своей жизни принял участие в настоящем семейном празднике.

Однако во многие дома волшебной Британии это Рождество не принесло той веселой, легкой и праздничной атмосферы, как это обычно бывало из года в год. Так, не мог в полную силу радоваться ему национальный герой и Главный Аврор Гарри Поттер, который, даже сидя за праздничным столом в Норе в окружении многочисленных близких и держа на руках дочь, не мог не думать о своих пропавших товарищах и потому отвечал порой невпопад.

Праздник же в семьях пропавших и вовсе был горьким — настолько, что кое-где и вовсе праздником не был.

И даже в домах, вроде бы напрямую никак не связанных с этой историей, в это Рождество грустили.

Не звенел колокольчиками и не искрился в свечах дух Рождества у Бэддоков, с печалью глядящих на непривычно тихого Малькольма — который как раз и вёл расследование со стороны Департамента, обретая и теряя надежду с каждым новым арестом. Или же у Малфоев — которые, казалось бы, вообще не имели ко всему этому ни малейшего отношения. Но Астория весь вечер была задумчива и грустна — и тихо ушла посреди приёма, а когда муж отыскал её в их спальне, она лежала в своей изысканной мантии на кровати поверх покрывала и зябко куталась в плед, обычно покоящийся в изножии, однако, услышав шаги, подняла на Драко глаза и попросила:

— Скажи всем, пожалуйста, что я нехорошо себя чувствую. Я позже приду… прости. Я очень устала.

— Ты грустишь, — мягко возразил он, садясь рядом с ней и обнимая её — Астория прижалась к нему и печально кивнула.

— Я знала Грэма столько же, сколько саму себя… мы выросли вместе. Но я верю Малькольму, Драко…

Конечно, она ему верила. Он тоже был из их компании — хотя и попал в неё чуть позже, лет примерно с пяти. И с самого детства глядел в рот Грэхему… как, впрочем, и все они, потому что тот умел придумывать самые невероятные игры и изобретать приключения совершенно на ровном месте — а главное, умудрялся потом находить из них выход. Даже когда они однажды случайно выпустили из клеток только что полученных Аланом Причадом, отцом Грэхема, растопырников, (которые мигом разбежались по всему дому и, к несчастью, нашли путь из него), Грэм умудрился сочинить удивительно убедительную историю о том, что они просто хотели покормить животных, но когда дверца клетки была открыта, те как прыгнули и перепугали бедную Тори (Астория помнила, как умудрилась изобразить в тот момент несчастные глаза, полные пережитого страха), а она отдёрнула руку, а дверца раскрылась, а растопырники как побежали, а у них же нет ещё палочек, а Тори испугалась ещё сильнее (вот тут-то она сумела, наконец, заплакать), а девочек же защищать надо… Алан так хохотал, что махнул рукой и даже не стал ничего рассказывать остальным родителям.

О произошедшем в июне на крохотном островке Малфои, как и большинство британских волшебников, узнали из первых полос «Пророка», который в очередной раз скорбел вместе с гражданами, но не преминул пройтись по репутации Аврората и «Придиры», где всерьёз рассуждали на предмет полых холмов в Ирландии и загадочном наследии их обитателей, а ещё советовали не оставлять одинаковую обувь на улице — Малькольм же пришёл к ним только через неделю, рассказав честно всё, что напрямую не запрещалось уставом, и, фактически, сообщив им таким образом, что шансов найти пропавших совсем немного. Второй раз он появился у них ближе к концу лета, и по одному только выражению его лица Астория всё поняла и сглотнула сжавший горло комок. Драко тихо пересел к ней поближе — она стиснула руку мужа и молча выслушала Бэддока, горько и коротко рассказавшего о том, что поиски ни к каким результатам так и не привели, а теперь вот и невыразимцы не смогли ничего сделать. Конечно, они продолжат — но…

Когда он ушёл, Астория молча пошла искать Поттера — и нашла большого серого книззла там же, где он и обретался все последние недели: лежащим на широком подоконнике в музыкальном салоне и печально глядящим на сад и цветущие в нём сейчас розы. Она попыталась взять его на руки — он вроде бы пошёл к ней, но, едва она попыталась его унести, вырвался и вернулся на своё место. И она сдалась — забралась на подоконник с ногами и, устроив зверя у себя на коленях, осталась так сидеть до самого вечера.

Серый Поттер так и поселился там, в салоне, предпочитая проводить время на подоконнике, куда ему постелили матрасик, специально сшитый для него эльфами — и стойко игнорировал все попытки забрать его на ночь в спальню, время от времени предпринимаемые маленьким Скорпиусом, с которым он почти что дружил, однако всё равно не позволял никаких фамильярностей. Но мальчик, в итоге, отыскал-таки способ стащить его с подоконника — устраиваясь время от времени спать прямо в салоне. В такие ночи книззл под утро сдавался и приходил спать к нему в ноги…

Раз в месяц Астория заходила к родителям Грэхема — потому что это, в общем-то, было единственным, что она могла для них сделать. Малфои даже пригласили Причардов на Рождество — и те нашли в себе силы прийти и даже, кажется, смогли немного отвлечься…

Но праздновать так же радостно и легко, как и прежде, ни у кого, конечно, уже не получалось…

* * *

Визит в гости к Долишам, получившийся, скорее, новогодним, чем рождественским, прошёл не совсем так, как представляли, кажется, все участники. Они договорились о нём за два дня — и, чем ближе подходил назначенный час, тем больше нервничали все четверо — пусть и совершенно по-разному.

— Если он или она скажут хоть что-нибудь про тебя или про меня — мы сразу уйдём, — решительно заявила Гвеннит, стоя перед открытым шкафом.

— Совсем что угодно? — насмешливо переспросил Скабиор, валяясь на застеленной постели и играя с пытающимся схватить его палец малышом.

— Да. Совсем, — отрезала она, беря одну из своих блузок.

— То есть, если они тебе скажут что-нибудь вроде «вы очень хорошо выглядите» — мы сразу уходим? — поинтересовался он с невинной улыбкой.

— Крис! — с возмущённым смехом воскликнула она, бросая в него блузкой. — Ты издеваешься надо мной!

— Я тебя смешу, — возразил он на удивление мягко. — Помочь тебе с выбором?

— Помоги, — кивнула она, садясь рядом с ним. — Я боюсь нести туда Кристи, — призналась она. — Зачем я вообще всё это предложила? И почему ты меня не остановил?

— Можем и не пойти, — согласился он с лёгкостью. — Напишешь письмо с извинениями — и все дела… можно их сюда пригласить — какая разница-то?

— Там ёлка, — тихо проговорила она. — Помнишь?

— Помню, — вздохнул он и, сев, обнял её за плечи. — Тогда давай собираться — и перестань злиться заранее.

— Почему ты не волнуешься? — требовательно спросила она.

— Потому что мне наплевать, что они обо мне думают, — широко улыбнулся он. — Но я считаю, то, что ты делаешь — правильно, и поэтому я пойду с тобой и буду вести себя смирно, — он легко поднялся и, подойдя к шкафу, достал оттуда голубую мантию с голубой же, но более тёмной отделкой. — Будем придерживаться классики, — предложил он. — Во всяком случае, ты. А меня им придётся принять, как есть — и посмотрим, как у них это получится.

Долиши же тоже переживали — но совсем иначе и не о том.

— Мы же ничего про неё не знаем! — нервно говорила Пруденс за завтраком. — Не знаем, что она любит и что вовсе не ест…

— Мясо, — усмехнулся Джон. — Она наверняка любит мясо. Чем проще приготовленное — тем лучше. Как и он, впрочем, — добавил он с нажимом.

— Джон, — неуверенно проговорила его жена. — А ты уверен, что это… необходимо? Впускать в дом и… этого… его?

— Его зовут Кристиан Винд, — жёстко ответил он. — И да — я не склонен сейчас спорить с нею. И даже могу понять, — добавил он подчёркнуто спокойно. — Конечно, ей будет спокойнее здесь в его обществе.

— Но он… он же, — Пруденс страдальчески нахмурилась, подбирая слова.

— Вор, шулер и бывший егерь, да, — холодно проговорил он — и, смягчившись, добавил, — я тоже от него отнюдь не в восторге. Но я хочу, чтобы ты поняла: у нас нет выбора. Если мы хотим видеть внука — нам придётся смириться и с этим человеком.

— Джон…

— Хватит, Несс, — оборвал он. — Смирись — и постарайся быть вежливее. Я надеюсь, нам не придётся особенно много с ним общаться.

Он оказался прав — и даже больше, чем прав: Скабиор действительно держался на удивление скромно и в разговоре участия почти не принимал — хотя похвалил и обед, и ёлку.

Гвеннит держалась так настороженно, что поначалу даже есть не могла — так же, как не могла и выпустить из рук сына, и лишь Скабиору удалось, в конце концов, забрать малыша у неё и этим, как ни странно, слегка успокоить. Он сам очень удивился, когда понял, что ей спокойнее видеть своего сына на руках у него, а не на своих собственных — а, поняв, уже больше не выпускал его в течение всего вечера. Гвеннит всё время держалась рядом — они даже ёлку рассматривали вместе, и Скабиор очень осторожно трогал крошечной ручкой своего крестника яркие игрушки, двигающиеся, очень красивые и явно весьма дорогие (и его самого неожиданно совершенно заворожил один шар, большой и прозрачный, внутри которого кружился и танцевал снег, и стенки которого от прикосновения покрывались нежным и тонким инеем — этот шар напоминал ему что-то, но что именно, Скабиор, как ни старался, вспомнить не смог). Гвен к концу немного оттаяла и даже попросила показать ей комнату Арвида.

Бывшую его комнату, разумеется.

Скабиору тоже пришлось идти — хотя он предпочёл бы остаться: ему казалось, что ей нужно побыть там одной, однако Гвеннит просто взяла его под руку и повела за собой, так и не забрав у него сына, и он пошёл, разумеется, морщась от сильнейшего чувства неловкости и в кои-то веки понимая не её, а почти незнакомых и не слишком симпатичных ему людей. Пруденс в какой-то момент, кажется, решила всё-таки возразить, но Джон опередил жену, не дав ей сказать ни слова, с силой сжав её локоть и отрицательно покачав головой. И она привычно подчинилась ему и смолчала, лишь прожигая спину Скабиору своим взглядом — но это-то он вполне мог стерпеть.

А когда они, наконец, ушли, пригласив Долишей прийти на чай через две недели, Пруденс обессиленно разрыдалась, уткнувшись в грудь мужа, и он, привычно обняв её, впервые за… сложно сказать, сколько времени почувствовал под руками тепло её такого знакомого тела и прижался губами к её… он не заметил, когда и как поседевшим волосам.